В параболах солнечного света - Арнхейм Рудольф - Страница 8

Когда я проходил по парку через час после убийства президента Кеннеди, деревья и здания стали выглядеть так, словно они знают об этом. Они как бы реагировали на гнетущее молчание. Я воспринимал их обычную тишину как выражение смятения по поводу этого шокирующего мир события.

Я остро ощущал всю невероятность этого события, сознание отказывалось принимать это известие. Осознание того, что случилось, приносило мгновенную боль. Президент был человеком, который умер слишком рано. Неожиданно тень судьбы стала видимой в нашем образе его дружелюбного лица.

Интерпретация Максом Вертхеймером modus barbara может быть применена и к другим формам логических силлогизмов. Моя студентка жаловалась на то, что она не может работать с ее преподавательницей английского языка. «Я не могу согласиться с ней ни в чем, так как я начинаю чувствовать себя отвратительной старой девой, как и она». Силлогизм такого типа: «Если А содержит П, и В тоже содержит П, значит А равен В» логически неправилен, так как тождество не может быть установлено общим свойством. Но, говорит гештальтпсихолог, если какая-либо черта используется, правильно или ошибочно, это распространяется на все целое и тогда часть целого поглощает все целое.

В больнице, где я пролежал несколько недель, существовал язык, состоявший из кратких эвфемизмов. Делать операцию называлось «подниматься наверх», потому что операционная комната находилась наверху. Хирург говорил языком намеков. Отказываясь говорить прямо, врачи создавали атмосферу религиозного благоговения, создавая связь медицины со встречей с Судьей и Создателем.

Я иногда чувствую, что вес книги отягощает дух ненужным балластом. Если вы хотите знать мысли другого человека, зачем вам нужны два килограмма бумаги, сброшированной и обернутой обложкой. Не проще ли посылать электронные сигналы, прямо несущие мысли, от одного мозга к другому. Но когда я знакомлюсь с новой технологией, запоминающей мысли, выправляющей ошибки и формулировки, хранящей мудрость и знание, я чувствую в себе ностальгию по переплетенным в кожу томам, прикованным цепью к полкам и возвращаюсь к средневековой технике письма, пользуясь на моем столе пером и бумагой.

В живописи одинаковый поток света может иметь различный эффект: он может одухотворять живопись Рембрандта или же освещать чувственность Караваджо. Довольно не просто различить, как, с одной стороны, свет может стать трансцендентным источником освещения или, в другом случае, касаться плоти молодого тела с нежностью любовника. Это относится также и к характеру поверхности: у Караваджо лаковая гладкость кожи, тогда как у Рембрандта цвет частично поглощается его земными телами.

Ван Гог строит свою цветовую композицию как столкновение желтого и фиолетового цветов, причем желтый становится центральной, главной силой — солнцем, светом, подсолнухами, рожью, а фиолетовый цвет противостоит ему как противник, как антагонист или жертва.

Что общего между, скажем, туберкулезом и Гитлером? Оба уничтожили миллионы людей, но болезнь остается исторически нейтральной, пока она не убивает великих художников в их юности или становится символом социального отчуждения, как в «Волшебной горе» Томаса Манна. «Черная смерть» и землетрясение в Лиссабоне каждый раз поражает европейское сознание на века. Но то, что сделал Гитлер, отличается от эпидемий по своему смыслу, так как он разрушал самые основы человеческого сознания.

Может существовать форма без цвета, но невозможен цвет без формы. Ван Гог в одном из своих писем замечательно описывает схему цветов. Необходимо знать, сколько пространства нужно для каждого из цветов, и каково их сочетание. Какое пространство занимает цветовое пятно, и где, помимо пространства картины, эти цвета находятся? Необходимо также знать, какие предметы цвет может изображать. Все эти рассуждения о цветовой гамме и композиции цветов очень сложны. Но таких проблем не существует для формы. Существуют историки искусства, которые предпочитают черно-белые слайды для своих лекций, и не только потому, что многие цветные слайды чудовищно обманывают, но еще и потому, что профессорам легче анализировать произведение искусства без цвета. Эта практика достойна сожаления, но этого требует понимание формы.

Художник, показывая группе учащихся как писать натюрморт, демонстрирует технику накладывания маслом горизонтальных слоев зеленого цвета, обозначающего почву. Юный ученик спрашивает: «Так надо рисовать траву сверху и снизу?». Это показывает, как мазок кисти может быть независим от изображения предметов. Конечно, основа картины обычно наносится мазками кисти. Но когда приходит время придавать форму предметам, куда девается та свобода, которая прославляется в истории живописи?

Говорят, что изучение латыни больше не нужно. Но как можно ее игнорировать, если она скрывается почти в каждом языке.

Что будет с вашим английским языком, если вы в слове reveal (открывать, обнаруживать) не будете чувствовать латинского velum (убрать паруса).

В мире наших тел мы не можем избавиться от чувства горизонта. Когда мы просыпаемся, горизонт встает вместе с нами, и он автоматически опускается, когда мы опускаемся. Нарисованный горизонт избавляет нас от привязанности к земле.

Когда Ван Гог символически связывает четыре времени года с четырьмя парами противоположных цветов, например, зеленый и красный для весны или черный и белый для зимы, разве не приравнивает он цветовые циклы с устройством природы, как это делали пифагорейцы, которые считали числа основой мира?

Я считаю, что в «Гернике» Пикассо бык представляет спасительный дух Испании. Без понимания этого живопись Пикассо была бы абсолютно непонятной и бесполезной. Подобные уточнения необходимы и для понимания традиционных сцен снятия Христа с креста. Здесь изображение смерти и разрушения необходимы для демонстрации бессмертия Христа и прочности веры в него. Этому служат вертикальные фигуры свидетелей, вертикали деревьев и т. д.

Разложение цельного блока материалов, которое стало открытием для современной скульптуры, было принято и архитектурой XIX века. Металлический скелет Кристального дворца или Эйфелевой башни означает трансформацию цельного блока массы, лежащей в основе традиционных построек, в сеть балок в открытом пространстве — совсем, как в практике современной скульптуры.

С самого начала европейская мысль по-иному, чем теперь относилась в оценке слуха и зрения в их отношении к знанию. Зрение передает внешние явления, и необходимы специальные усилия, чтобы оно не обмануло нас. Звук пифагорейцы связывали с математикой. Он проникает в обманчивый мир явлений, чаще всего в видимый мир, и раскрывает истинную сущность вещей. Он схватывает непосредственно вечную истину. Зрение связано с обманчивым миром образов, звук — с музыкой, лишенной образов. Из этого утверждения рождались представления о роли этих двух чувств в нашей культуре.

Различие в размерах служит зрительному восприятию, когда оно воспринимается динамично. Недостаточно для фараона быть большим, а его подчиненным — маленькими. Такой перевод социальных различий в визуальные воспринимается только интеллектом. Пока мы видим в вожде только грандиозную власть, а в его подчиненных только ничтожество, втоптанное в грязь, искусству не о чем говорить.

Правильно ли считать, что психология создана софистами, которые сеяли недоверие между человеком и его миром?