Любовь и картошка - Киселев Владимир Леонтьевич - Страница 50

• Предыдущая
• 50/57
• Следующая

Анна Васильевна попробовала вмешаться:

— Наташа... Наташа ее перебила:

— А ты?.. Ты оставила папу. Оправдать это можно только в одном случае. Если ты иначе жить не могла. А теперь, выходит, могла?! Как же я буду смотреть вам в глаза?..

«Вот, значит, что,— ахнул про себя Сережа.— Значит, действительно дело не во мне. И не в том, что я не могу без нее. А в этом... В том, что больше нет Виктора Матвеевича. И они хотят жить дальше так, словно его вообще не было! Но как можно об этом говорить?..»

— Ну, девка... Это ты того,— озадаченно проворчал Матвей Петрович.

— Ой, как же это нехорошо,— огорчилась Алла Кондратьевна.— Как же можно,Наташа, говорить такое на людях...

— Что ж,— прищурился, словно целясь, генерал Кузнецов.— Прямые вопросы требуют таких же прямых ответов.— Он помолчал.— Виктор Матвеевич, Наташа, прислал мне письмо. Отправлено оно было двадцатого июля.

— Двадцатого июля он уже не вставал,— устало и сердито сказала Наташа.

— И тем не менее я получил это письмо. Оно о тебе. Виктор Матвеевич писал, что ты встретишь меня настороженно. И, как видишь, он был прав. И скрыто-враждебно. И в этом он тоже не ошибся. Он писал, что все эти годы ты переносила на себя его вину передо мной. Сама того не сознавая. Но он считал, что со временем ты преодолеешь это. Если я сумею тебе помочь. Больше всего он боялся, чтоб в тебе не осталось надлома, который лишает человека веры в себя и делает его недобрым к другим.— Генерал Кузнецов резким движением расстегнул одну из бесчисленных «молний» на своей куртке и достал из кармана конверт.— Вот это письмо.— Минутку он колебался.— Там есть вещи, предназначенные для одного меня. Он и в самом деле был человеком необыкновенным. Во всяком случае, на редкость проницательным... Ты хочешь прочесть?

— Нет,— подавленно ответила Наташа.— Не хочу.

— А ты, Анна?

— Я читала,— с горечью сказала Анна Васильевна.— Я сама его отправила.— Она странно улыбнулась.— Это не проницательность, Толя. Как тебе это объяснить?.. Чужая боль была ему больнее своей.— Она посмотрела на дочку с той же странной улыбкой.— И напрасно ты так, Наташа... Я не могла иначе. Я в самом деле иначе жить не могла. А Виктор... С ним было сложно. Он не верил в счастье, построенное на несчастье другого. На несчастье твоего отца. Он любил тебя и все равно хотел, чтобы ты вернулась к отцу. Боялся за тебя. Боялся в тебе надлома, о котором написал в этом письме.

Сереже подумалось, что у Наташи вид человека, который сорвался с обрыва, упал вниз, но не разбился и не обрадовался этому и никак не может понять, что же с ним случилось.

— Я всегда называла его по имени и отчеству,— сказала она потерянно.— Так привыкла... сначала. И когда стала старше, так и не смогла сказать ему «папа». Хоть очень...— она посмотрела на генерала Кузнецова и перебила сама себя.— А он хотел, чтобы я вернулась?! Выходит, он никогда не считал меня своей дочкой?.. Но ведь и ты тоже?.. Если бы Виктор Матвеевич не написал тебе, ты бы к нам не приехал!

— Приехал,— устало и твердо сказал генерал Кузнецов.— Только без этого письма мне было бы труднее тебя понять.— Он на мгновение задумался.— Понять твое отношение ко мне, к маме. К посторонним...— Он оглядел присутствующих и добавил предостерегающе: — Которым, может быть, не так уж интересны наши дела.

Наивно, непосредственно, совсем по-детски у Аллы Кондратьевны вырвалось:

— Ну что вы, Анатолий Яковлевич!

— О-хо-хо,— тяжело вздохнул Матвей Петрович.— Не возьмешь теперь и в толк, кто тут свои, а кто посторонние...

Сережа молча, глядя под ноги, повернулся, обогнул поленницу и пошел в сторону переправы. Затем остановился, повернул назад, подошел к Наташе и протянул ей коробочку от часов.

— У меня тут одна твоя вещь осталась,— сказал он отрешенно.— Талон там гарантийный. Смотри не потеряй. Я пошел.

— Почему? — не поняла Наташа.— Куда?

— Что тут делать посторонним?

У него дрожал голос от обиды, от горечи, от негодования.

— Подожди, Сережа,— остановила его Анна Васильевна.— Так нельзя.

— А так можно?! — обрушился на нее Сережа.— Как вам удобно, так вы все и решили. Других это не касается. Другие здесь посторонние. Дед Матвей вам уже посторонний!

— Что ты выдумываешь?! — возмутилась Наташа.

— А я такой выдумщик,— улыбнулся, чтоб не заплакать, Сережа.— Выдумал, что для тебя весь мир стал зеленым. Вчерашний наш разговор выдумал. Выдумал, что ты уезжать не хотела...— Он помолчал и в упор спросил: — Выдумал я это?

Наташа почувствовала, как сердце ей обдало чем-то теплым и щемящим.

— Нет,— сказала она.— Не выдумал. Это правда, Сережа.

— А если правда,— повернулся Сережа к Анне Васильевне,— так я, Анна Васильевна, Наташе не посторонний! И знайте: мы с Наташей все равно женимся!

— Могу я полюбопытствовать, когда свадьба? — едва заметно усмехнулся генерал Кузнецов.

Для самого Сережи были слишком неожиданны слова, которые у него вырвались. Он никогда пи о чем таком не думал. А может быть, думал, но сам не сознавал этого?.. Он напоминал улитку, которая вдруг вообразила, что у нее твердые и острые рога, полезла на препятствие, ткнулась своими рожками в стену и тотчас втянула их внутрь.

— Ну... не сейчас, конечно,— ответил он растерянно. И всем было понятно это его состояние и хотелось

помочь ему, загородить его, дать ему опомниться.

— Эх, Серега, Серега!..— дружелюбно и сочувственно, так, словно он начисто забыл об их ссоре, сказал Григорий Иванович.— Взрослый ты уже человек. А ведешь себя совсем как первоклассник.

— Не нужно над этим смеяться,— вмешалась Анна Васильевна.

— А я и не смеюсь. Какой уж тут смех, Аннушка. С этими акселератами, глядишь, и впрямь еще мы с тобой родственниками станем.

— И приглашение на бал к королеве им еще сможет пригодиться,— с облегчением подхватил Павел Михайлович и подмигнул Матвею Петровичу.

— Наташа,— так серьезно, как только мог, попросил Матвей Петрович,— поедешь сСерегой в эту, в Ирландию, крема облепихового мне не нужно. А виску ихнюю привези. Хоть две баночки... Что я у тебя, Павел, все спросить хотел?..— еще дальше уводя окружающих от всего, что тут только что произошло, продолжал Матвей Петрович.— Макхью этот твой... Он протестант или католик?

— Не знаю,— озадаченно посмотрел на него Павел Михайлович.— К чему тебе это?

— Стреляют они там,— сочувственно вздохнул Матвей Петрович.— А мы-то с тобой помним, как живется, когда стреляют кругом... Так он с какого боку?..

Встолярной мастерской села Бульбы уже не в первый раз циркульная пила, вгрызаясь в древесину, внезапно испуганно взвизгивала и теряла зубья. Натыкалась на рваный осколок снаряда. Или на сплющенную пулю. А по внешнему виду дерева ничего не было заметно. Шрам давно затянулся.

Это дерево участвовало в войне. Кого оно защитило? Кого заслонило собой? Деревья помнили о войне. Но еще больше о войне помнили люди. Уже третье поколение.

Анна Васильевна провела в школе анкету. Без подписи. Во всех классах. Нужно было ответить только на один вопрос: «Какой праздник ты считаешь для себя самым лучшим, самым важным?»

Только в младших классах отвечали — «День рождения» или «Новый год». Но и там таких ответов было немного. Не набралось и десяти процентов. А в старших классах и в целом по школе большинство учеников отвечали либо «День Победы» либо «День освобождения».

День освобождения села Бульбы от немецко-фашистских захватчиков и в самом деле был большим праздником. К мемориальному комплексу над рекой за сельским парком собралось все село. Широкая, обсаженная пирамидальными тополями аллея, мощенная красной кирпичной крошкой, вела к ряду невысоких надгробий, окантованных по краям полированным гранитом. За ними на каменном пьедестале скорбно опустила голову женщина, высеченная из крупнозернистого серого гранита. По бокам от нее косые гранитные паруса, на них выбиты фамилии павших. Много фамилий одинаковых. Родственники.

• Предыдущая
• 50/57
• Следующая