Викинг - Маршалл Эдисон - Страница 71

• Предыдущая
• 71/76
• Следующая

— Хастингс не играет с тобой, Оге, — произнес он. — Если ты дашь согласие, то он, я думаю, подарит тебе быструю и легкую смерть.

— Ты дурак, — заорал Хастингс. — И это мой брат…

— О каком согласии идет речь? — перебил я.

— Приказать твоей вёльве, Китти, следовать за Хастингсом так же, как за тобой.

— Единственная разница между нами в том, Убби, что я выдающийся дурак, а ты — никакой, — заявил Хастингс. — И пожалуй, тебе повезло, ты просто не в состоянии проявиться.

— Почему это, я не вижу других причин…

— Ну что же, если не считать того, что мне жаль расставаться с ней, — перебил я, — то я буду только рад, если она поведет вас сквозь ночь и бури. Я хочу, чтобы норманны завоевали все христианские земли, а она хорошо этому послужит.

— Может быть, если ты сам скажешь ей следовать за одним из братьев Хастингса…

Хастингс весело засмеялся, и девять его шрамов запрыгали на лице.

— За кем же, Убби? За тобой? — Он смеялся, и слезы текли по его щекам.

— Почему? А Бьёрн? А Ивар? Кого выберет Оге. У него нет причин любить тебя.

— Здесь ты ошибаешься, — сказал Хастингс, и его глаза заблестели, как никогда прежде. — Если, по-твоему, любовь — это преданность друг другу, то мы с ним любим друг друга сильнее, чем братья. Каждый из нас хочет чувствовать жизнь во всей ее полноте — драться, любить, завоевывать. И каждый из нас побуждает другого испытывать то же. Назови это ненавистью, если желаешь, но мы получаем наслаждение друг от друга, будто любовники. Эта ненависть необходима, чтобы полностью развить нашу силу, как необходима любовь, чтобы полнее ощутить страсть девушки.

— Ты сегодня складно говоришь, Хастингс Девичье Личико, — сказал я завистливо.

— Слова опьяняют сильнее вина, а порой веселят больше, чем битва. Но я вовсе не пьян, как ты думаешь.

— Я удивлюсь, если окажется, что мы оба зачарованы.

— Это легко может оказаться правдой. Наши жизни соединены. И Судьба нанесет хороший удар, если мы умрем вместе. Но дай мне закончить с Убби. Оге, если Китти должна будет пойти за кем-нибудь из нас после твоей смерти, кого бы ты выбрал?

— Тебя.

— Почему?

— Ее жизнь будет веселей. Но я дам ей еще одно поручение, если оно ей понравится, конечно.

— Какое?

— Убить тебя.

— Почему не тебя? — он говорил возбужденно и резко, зная, что шутки кончились. Это был его последний дружеский разговор с кем бы то ни было. Он был как пьяный, который допивает последнюю чашу и знает, что ему будут сниться кошмары.

— Ты, должно быть, забыл ее нрав, — объяснил я. — Потому что она лапландка. Эгберт сказал как-то, что англичане, если сравнивать их с французами, пахари, а французы — лодочники по сравнению с римлянами, но датчане — свиньи, с кем их ни сравни. А лапландцы даже и не свиньи. Они всего лишь пастухи оленей и охотники на волков. Они даже не могут понять ревности, зависти или мести. Лишь однажды я видел, как Китти хотела убить человека — когда боялась, что Меера прогонит ее от меня и не позволит накормить горячим супом.

— И она убьет, если ты попросишь?

— Да, можешь быть уверен. Но люди уже сейчас сгорают от нетерпения, да и я тоже. Может, мы приступим к делу?

— Погоди немного. Я хочу сказать кое-что интересное и тебе, и Алану. Ты говорил, что лапландцы не знают ни ревности, ни зависти, Я избавился от зависти к тебе. Я начал даже получать удовольствие — что-то вроде гордости — от твоей силы. В чем-то моя силе превосходит твою, но в тебе есть нечто, что затмевает все остальное. Это присуще героям. Люди сразу узнают это в человеке, но этому нет названия. Я подозреваю, что в женщине такое качество — бесценный дар красоты. Я не знаю, откуда берутся герои. Рагнар был великим героем, Бьёрн — менее славным, а во мне нет и тени геройства. Оге, если бы ты все же смог прожить дольше, то очень многие подвиги были бы связаны с твоим именем, и о тебе пели бы не меньше песен, чем о Рагнаре или Сигурде.

— Он еще займет свое место рядом с ними, — вмешался Алан. — Многие подвиги придумают барды, или позаимствуют их у других завоевателей. Ты говоришь, Хастингс, что ни ты, ни я не знаем имени этого дара. Но разве ты не можешь назвать какую-нибудь особенность, какую-нибудь отличительную черту?

— Да, силу жить более ярко, а, значит, и лучше. От этого и море синеет, и сердце бьется жарче даже у тех, кто лишь рядом с таким человеком.

— И ты все еще собираешься убить его?

Яркие глаза Хастингса потемнели:

— Конечно.

— Но прежде я свершу свою месть: спроси у его людей, что они будут потом делать. Начни с Китти.

— Китти, пойдешь ли ты за мной после смерти Оге и покажешь ли ты мне Полярную Звезду, если она спрячется в облаках? — спросил Хастингс. — Я стану повелителем бриттов — это значит королем всей Британии.

— Нет, господин. Я прошу у тебя прощения. — А что ты собираешься делать?

— Я останусь с Оге, пока у меня будут силы и до тех пор, пока он позволит.

— Но что делать старой желтой женщине в Вальгалле или на берегу мертвых?

— Не знаю. Но надеюсь, что мне там найдется занятие.

— Пусть она спросит то же самое у другого лапландца, который не понимает нашего языка, — тихо подсказал Алан.

Хастингс кивнул, и Китти заговорила с Куолой, а потом сказала нам:

— Куола, во-первых, говорит, что до Лапландии далеко, а я — сестра его матери, и он пойдет со мной. Во-вторых, он надеется, что Оге возьмет нас с собой, и будет кормить нас, и охотиться с нами. И, в-третьих, он говорит, что если наши души не смогут отправиться вслед за Оге, то они войдут в птиц и вернуться в Лапландию.

— Они не сказали ничего нового, — сказал Хастингс Алану, и его шрамы побагровели. — Я сказал то же самое, но другими словами. А так как время Оге уже истекло, то…

— Ты не спрашивал Кулика — Марри с острова Морс.

— Я не хочу его слушать.

— Хастингс, никак ты воображаешь, что сможешь уйти от моей мести? Закрой мой рот — хоть зашей его струной моей же арфы — и месть моя усилится тысячекратно в устах всех скальдов, живущих и еще нерожденных. Они сотрут тебя, как ненужное слово с пергамента, а твое имя сольют с именем твоего родича, Хастингса Жестокого. И ты не будешь знать покоя ни на земле, ни под землей.

— Марри глух и нем. И если я боюсь его, пусть меня оставит удача. Спроси его.

И Алан принялся показывать Кулику на пальцах вопрос Хастингса. Марри улыбнулся и показал ответ.

— Он говорит, что вокруг тишина, и вряд ли будет тише в могиле. Он сказал, что до Оге видел мало чего хорошего, в том числе и твое разукрашенное шрамами лицо. И Марри считает, что без Оге мир станет унылым и что он надеется посмотреть на иные красоты, отправившись с ним.

Лицо Хастингса, и впрямь, стало неприятным. Сдается мне, оно вполне могло испугать злую ведьму в лесной части, ведь она не знала, отчего оно стало таким. Он был зачат мужчиной и рожден женщиной и мог приобрести знание и силу зла, недоступные ни одному демону. Он мог смеяться и над Раем Эдит и над Хелем норманнов, но ни за что не стал бы смеяться над местью Алана.

Я не знал, что это значит. Я не понимал этого.

— Ваш уход с Оге не задержится, — сказал Хастингс всем говорившим. — Меера, ты стоишь ближе всех к Китти, обыщи ее и найди вертящуюся железную рыбку.

Я не смог помешать белоснежным длинным и нежным рукам этой женщины, которая держала в них всю Европу: когда они потянулись к груди моей желтокожей кормилицы, я рванулся вперед, но один из дружинников Хастингса, гордый и властный викинг Хедрик, оказался у меня на пути, и удар его кулака едва не проломил мне висок. Ослепленный и оглушенный жестокой болью, я рухнул на палубу. И когда я попытался закричать Китти, чтобы она бросила рыбку в море, из моей груди вырвался лишь хриплый стон.

Однако она успела разгадать мое желание и дернула за веревку; веревка оборвалась, но Китти не сумела выбросить Искателя Звезды. Ее маленькие запястья были стиснуты мощными руками двух воинов, а третий приставил сверкающий нож к горлу Куолы.

• Предыдущая
• 71/76
• Следующая