Викинг - Маршалл Эдисон - Страница 69

• Предыдущая
• 69/76
• Следующая

— Оге Кречет! — позвал он.

— Да, Хастингс Девичье Личико.

— Прикажи своим людям взять гроб Аэлы и пустить его по реке вслед за мной.

Он говорил так, словно отдавал приказ. Это было его право с самого начала. Он и его братья Ивар, Хальдван и Бьёрн стояли во главе всех викингов, вторгнувшихся в Англию, тогда как я был лишь проводником. И это знали все.

— Да, — ответил я.

— Если Голдвин, монах, хочет отправиться с тобой присмотреть за душой Аэлы, можешь позволить ему, — продолжал Хастингс.

— Мы заберем его тело в город для Эгберта.

— Я не знал, что Эгберт здесь.

— Он встретил нас возле Тайна и приплыл сюда с нами. Он поможет стране утихомириться, а мы сделаем его игрушечным королем. Я встречусь с тобой на его корабле.

— Ладно.

— Захвати с собой Алана, свою Вёльву и, конечно, Моргану. Есть дело, касающееся их всех. Да, и прихвати своего глухого.

Он отдал приказ гребцам, и мокрые лопасти засверкали в скором беге. Я спустился на берег, куда уже дюжина моих людей вытаскивала гроб. Священники, которые со вчерашнего утра ждали возможности забрать тело в храм, спокойно наблюдали за происходящим, лишь изредка касаясь своих серебряных распятий, но зато многие викинги хватались за обереги и амулеты. Брат Годвин окликнул меня.

— Оге Дан!

— Да.

— Я слышал слова Хастингса, и я иду с вами.

Пока мы поднимались вверх по реке, я не пытался оценить события, грянувшие так быстро. Поскольку они не были мне подвластны, мой разум предпочел выбрать и остановиться на событиях прошлого, многие из которых были чудесными, и все привели прямо сюда, к сегодняшнему дню, избавив меня от объяснений сожалений. Мое сердце билось легко, не чувствуя тяжести. Но из моих друзей лишь Куола не терял присутствия духа, он явился свое любимое место — на нос, — откуда все прекрасно видел. Моргана была бледна, и глаза ее запали. Глаза же Алана ярко горели, словно он настраивал свою арфу, Кулик выглядел так, будто начал вдруг говорить и слышать. И лишь на глазах Китти лежала, словно смертельная пелена.

У берега, в тени крон нескольких дубов, стоял корабль Эгберта, а борт о борт с ним — «Огненный Дракон». Мы встали напротив. Люди Эгберта, многие из которых были моими старыми друзьями, теснились в основном посреди корабля. Хастингс стоял за навесом вместе со своим кормщиком, Эгбертом, двумя женщинами в черных платках и еще одним юношей с острым лицом, чье имя я никак не мог вспомнить.

— Оге, поднимитесь все к нам на борт.

— Иду. Я привел всех, кто еще со мной, — ответил я. — Берта обручена и ее увозят.

— Может статься, увезут кого-то другого — хорошего спутника в долгой поездке. Но сомневаюсь, что он обручен.

— Кто бы это мог быть? — спросил я.

Остролицый парень ответил высоким пронзительным голосом:

— Оге, ты прекрасно знаешь…

— Придержи язык, шут! — приказал Хастингс. — Пока я не велел вырвать его.

Только тогда я узнал в парне дурака Аэлы, которого видел смешно одетым в тот день, когда привез Рагнара на его встречу со смертью. Тогда он был разряжен как лорд.

Я еще мог далеко прыгнуть, нырнуть поглубже и уплыть подальше под водой. И тогда бы я смог сбежать, или утонуть. И казалось, что я волен совершить это, но душа моя смеялась над столь глупой фантазией, а вот Китти чуть не плакала. Не в этом было мое предназначение. И Алан знал это — по его глазам было видно. Хастингс смог бы объяснить это лучше любого из нас, но поскольку мыслил он не как норманн, то просто не понял бы меня, и я не свернул со своего пути — пусть боги видят.

Ножны меча, которые раньше носил Аэла, мешали мне идти, Китти, шедшая следом за мной, залилась своим птичьим смехом.

Но смех ее замер тогда, когда в следующий миг я протянул руку Моргане. Она приблизила свои губы к моему уху и прошептала: «Ненормальный!» Теперь я в этом не сомневался и громко расхохотался. Вместо того, чтобы отказаться, Моргана оперлась на мою руку, спрыгивая вниз, но глаза ее оставались ледяными.

Я посмотрел в глаза Эгберту, и они дрогнули и потемнели. Он желал бы, чтобы я отошел от него подальше: словно я был болен заразной болезнью, чье имя Несчастье. Но я помнил, что это он вытащил меня из прилива, и он дал мне свободу.

— Хоть ты и запретил, Эгберт, но я встану перед тобой на колени в память о прошлом.

— Думаю, сейчас твои колени слишком одеревенели для поклонов, — ответил он. — Но, клянусь Богом, вряд ли со мной не случилось бы того же, окажись я на твоем месте.

— Он достаточно хорош, чтобы стоять позади тебя, Эгберт, — сказал Хастингс. — Возможно, ты и теперь ставишь не на ту лошадку.

Он повернулся к Моргане и склонился перед ней с изяществом итальянского придворного, заставив разинуть рты и вытаращить глаза всех видевших это викингов:

— Принцесса, на корме тебе приготовлено место. Я приношу свои извинения за то, что просил тебя явиться сюда. Но вы с Оге были как-то любовниками, и случившееся касается и тебя.

— Я не знаю, о каком случае идет речь, — ответила она.

— Я убежден, что ты была свидетелем великого события, и хочу, чтобы стала свидетелем еще одного, которое увенчает остальные.

— Это правда, что мы с Оге были когда-то любовниками, — гордо подняв голову, отчеканила Моргана, и ее глаза загорелись, как у сердитой кошки. — Но теперь я ненавижу его, и то, что происходит между тобой и им, меня не касается. Я желаю лишь спокойно вернуться домой, как ты и обещал мне.

— И ты отправишься через несколько часов. Безумие, некогда овладевшее мной на отцовском пиру, перешло к человеку, не сумевшему противостоять ему. Я бы либо повенчался со смертью, либо стал повелителем бриттов, владыкой всей Англии.

Хастингс говорил довольно спокойно и твердо, но без торжественности. Затем он повернулся к брату Годвину, стоящему возле гроба Аэлы на «Гримхильде»:

— Хотел бы ты стать прелатом всей Англии?

— Пока что я останусь здесь, у тела короля.

— Как угодно. Просто ты мог бы стоять ближе и лучше видеть и слышать то, что тебе суждено запомнить надолго. Оге, черные платки на головах женщин — христианский знак скорби по умершему. Ты, конечно, узнал высокородную Энит, мать Аэлы; я послал за ней прошлой ночью.

— Я узнал королеву по ее полноте, — ответил я.

— Ты не возражаешь повторить ей эти слова? Она не понимает наш язык.

— Она поняла язык Рагнара, можешь не сомневаться, — И я повернулся к Энит, чтобы сказать ей по-английски: — Энит, я узнал тебя по твоей полноте.

Она подняла вуаль. Я думал, она плюнет мне в лицо, но она продолжала стоять, покачиваясь на носках, словно пьяная, ее глаза были закрыты, а лицо — мертвенно-бледно.

— Оге, ты хорошо знаешь, что она здесь, чтобы свидетельствовать против тебя. Ты можешь льстить или смеяться над ней, но ничто не изменит твою судьбу. Боги велики и слышат норманнов, взывающих к ним, но твоя душа не столь заносчива, чтобы мечтать о крыльях.

Я во все глаза смотрел на его девять ран и едва заметил, когда он кончил говорить, а потому несколько замешкался с ответом.

— Нет, полагаю, что нет.

— Ты узнаешь другую женщину?

— Сперва я решил, что это Берта, но она ниже Берты.

— Она была при дворе Аэлы всего несколько недель. Однако, сдается мне, что она носит вдовий наряд по Рагнару — тогда как все женщины при дворе одели скорбные одежды из уважения к печали Энит о сыне ее, короле. Я приказал ей одеться так, чтобы удивить тебя, но это печальное зрелище. Подними вуаль, Меера.

Я узнал быстрые движения и чувственную фигуру Мееры. И меня не удивило то, что она здесь, чтобы свести счеты. Но ее лицо, сохранившее свежесть юности, поразило меня. Вряд ли она выглядела лучше в тот день, когда привела Рагнара в сокровищницу старого иудея в Кордове, еще до моего рождения.

— Хастингс, ты глупец, что пообещал Моргане безопасный путь и охрану до того, как получил выкуп у Родри, — сказала Меера, пристально глядя мне в лицо.

— Я смотрю, ты опять за свое, Меера. Я сам позабочусь о том, чтобы разделаться со своими врагами: и с Эдмундом, королем англов, и с Этельредом, и с его младшим братом Альфредом. Оге, ты избавил меня от Аэлы…

• Предыдущая
• 69/76
• Следующая