Морской офицер Франк Мильдмей - Марриет Фредерик - Страница 51
- Предыдущая
- 51/101
- Следующая
В это время, казалось, каждая новая волна сильнее ударяла в фрегат и делалась для него пагубнее. Он быстро снисходил в пропасти, образуемые волнами, и тяжело и болезненно подымался на них, как будто бы чувствовал, что не в состоянии сопротивляться. Силы его истощились в этом споре, и он готов был сдаться могущественному неприятелю, подобно благородно защищавшейся разбитой крепости. Люди обезумели от опасности, и, без сомнения, они напились бы пьяны, если б имели вино, чтоб в этом положении ожидать своей неизбежной участи. При каждом крене, грот-мачта делала самые жестокие усилия освободиться от судна; наветренные ванты уподоблялись толстым железным прутьям, а подветренные висели огромной бухтой, бились при качке о мачту и всякую минуту угрожали лопнуть от судорожных сотрясений. Мы ожидали, что мачта упадет и раздробит собою борт фрегата. Не было ни одного человека, который решился бы по предложению капитана отправиться наверх и обрубить все, что нависло на мачте. А между тем, ураган, казалось, все нарастал, и его жестокость усиливалась.
Признаюсь, я радовался общему сознанию такой опасности, против которой никто не смел идти, и обождал несколько секунд, чтобы посмотреть, не вызовется ли охотник отправится наверх, с намерением, впрочем, остаться на всю жизнь врагом того, кто вызовется, как похитителя венка у моей преобладающей страсти — безграничной гордости. Опасности вместе с прочими я часто встречал и первый пускался на них, но осмелиться на то, чего лихая и бесстрашная команда фрегата не могла исполнить, было верхом превосходства, которого мне никогда не снилось достичь. Схвативши острый топор, я сделал знак капитану, что попытаюсь обрубить разрушенный такелаж, пусть идет за мной, кто решится. Я влез на наветренные ванты и пять или шесть сильных матросов последовали за мной, потому что матросы редко отказываются идти вперед, когда видят, что офицер прокладывает им дорогу.
Хлестание снастей едва не выкинуло нас за борт и запутывало нас. Мы принуждены были обнимать ванты руками и ногами; капитан, офицеры и команда смотрели на движения наши с беспокойством, не переводя дыхания из опасения за нашу жизнь, и ободряли нас при каждом ударе топора. Опасность, казалось, миновалась, когда мы достигли марса, где имели на что ступить ногою. Мы разделили между собой работу; одни обрубали талрепа стень-вант, а я бейфуты и борг грота-реи. Сильный треск сопровождал каждый могучий удар топора, и, наконец, все повалилось за борт на левую сторону. Фрегат немедленно почувствовал облегчение, попрямился, и мы сошли вниз посреди ура, восклицаний, поздравлений и, могу сказать, слез благодарности большей части сослуживцев. Работа сделалась потом легче; ветер стихал каждую минуту; обломки были постепенно совсем очищены, и мы забыли наши страхи и заботы.
Мое возвращение на шканцы было миной величайшего торжества в моей жизни, и ни на какие дары света не согласился бы я променять того, что чувствовал тогда. Благосклонная улыбка капитана, сердечное пожатие руки, похвалы от офицеров, взгляды команды, смотревшей на меня с удивлением и повиновавшейся с живостью, — казались мне чем-то необыкновенным; но ничто не могло сравниться с моим внутренним чувством удовлетворенного честолюбия — этой страсти, так неразлучно переплетенной с существованием моим, что истребить ее значило бы разрушить весь мой состав. Впрочем, я имел тогда причину гордиться.
Ураганы редко продолжаются долго, поэтому и настигший нас скоро обратился в весьма крепкий ветер, показавшийся уже нам прекрасной погодой в сравнении с тем, что было. Мы начали работу, сооружали фальшивую мачту и чрез несколько дней предстали приветствующим взглядам города Галифакса, также испытавшего всю силу урагана и чрезвычайно беспокоившегося о нас. Мои руки и ноги несколько времени не могли поправиться от ударов, полученных при подъеме наверх, и потому я оставался еще несколько дней на фрегате; но, съехавши после того на берег, был ласково и дружески встречен многочисленными знакомыми.
Вскоре по прибытии нашем в Галифакс, я заметил внезапную ко мне перемену капитана; и хотя никак не мог узнать настоящей причины, однако, начал догадываться. С прискорбием сознаюсь, что несмотря на постоянную ко мне милость и не взирая на высокое почтение, чувствуемое мною к нему, как к благородному человеку и офицеру, я осмеял его, но доброта его нет позволяла ему огорчиться таким безвредным поступком юношеской ветренности, и в случаях, подобных тому, который я хочу рассказать, гнев этого любезного человека обыкновенно не продолжался более пяти минут.
Дело состояло вот в чем: высокородный капитан мой носил значительной ширины синие брюки. Полагал ли он их более приличными для моряка или портной не смел пожалеть сукна для его лордства, страшась дурных последствий от разрыва, но только как ни был велик разнос топтимберсов у его лордства, складки этой важной части его одежды были несравненно пространнее и могли заключить в себе человеческое тело вдвое толще того, какое им суждено было обнимать, хотя и то не было посредственной толщины.
«А stich in time saves nine». — «Заплатка вовремя избавляет от девяти» гласит благоразумная поговорка; но, по несчастью, подобно многим другим в таком же экономическом роде, мало обратила на себя внимания в день нашего бедствия. Так случилось и лордом Эдуардом. В среднем шве беспредельных брюк его, по какому-то несчастью, сделалась дыра, которая не была починена в день урагана, враждовавшего со всем, что только мог он разрушить; и невинные брюки лорда Эдуарда сделались жертвой его силы и опустошения. Шумный борей проник в разорванный шов брюк и надул их подобно щекам трубача. Йоркширская шерсть не могла противостоять раздувающей силе; одежда разлетелась на полоски, начавшие громко хлопать по тем самым частям, которые назначены были прикрывать. Что мог он с этим поделать? Единственной защитой против невежливых порывов ветра оставалась рубаха (ибо жаркая погода заставила не надеть второй одежды, употребляемой мужчинами); но и та, будучи довольно поношена, исчезла перед бурей, как прах. Одним словом, натяните морскую курточку на гладиатора в Гайд-парке, и вы будете иметь точное изображение лорда Эдуарда во время урагана.
Подобный случай ввел его в ответственность против приличия; но так как судно находилось в бедственном положении, и все мы ожидали через полчаса отправиться на дно, то и не стоило идти в каюту переодеться, тем более, что это ни чему не могло послужить ему на дне моря. Мы, вероятно, не встретили бы там ни одной леди; или если бы даже встретили каких-нибудь, то вовсе не имели времени подумать о том, как отправиться нам в пучину морскую, в брюках или без них. По поминовании же опасности, смешная сцена бросилась всем нам в глаза, и однажды, когда я занимал большое общество рассказом этого приключения, его лордство вошел в комнату. Усмешки и ужимки дам постепенно обратились в громкий и непрерывный смех. Он очень скоро понял, что был предметом его, а я причиной, и минуты на две, казалось, нахмурился: но неудовольствие лорда Эдуарда было весьма непродолжительно, и мне кажется, случай тот не мог быть причиной перемены его чувств ко мне, потому что, хотя и считалось большим преступлением в мичманском звании даже смотреть искоса на капитанскую собаку, тем более смеяться над самим капитаном; но доброта моего капитана не позволяла ему огорчиться такой безделицей. Я скорее подозреваю, что старший лейтенант и офицеры хотели сбыть меня с фрегата; и они имели на то справедливую причину, потому что там, где младший любим командой, чувствуется некоторая неловкость. Я получил ласковое уведомление от лорда Эдуарда, что другой капитан большого фрегата будет очень рад иметь меня у себя, и понял значение этих слов. Мы расстались хорошими приятелями, и я буду вспоминать о нем с уважением и благодарностью.
Новый мой капитан был человек совсем другого рода: утонченный в обращении, ученый и джентльмен. Ласковый и дружеский с офицерами, он отдавал свою библиотеку в их распоряжение; передняя его каюта, где находились книги, была открыта для всех; она служила классом для молодых мичманов и местом занятий для офицеров. Капитан превосходно рисовал виды, и я пользовался его наставлениями; он любил общество дам, как и я, но, будучи женатым человеком, был более приличен в обращении, нежели сколько я мог быть.
- Предыдущая
- 51/101
- Следующая
