Строговы - Марков Георгий Мокеевич - Страница 37
- Предыдущая
- 37/141
- Следующая
– Итак, я слушаю ваши претензии, – сказал прокурор.
– Претензии? – зачем-то повторил Беляев и вдруг, взглянув на дверь, увидел Матвея.
На одно мгновение глаза их встретились. По лицу Беляева, по выражению его глаз было видно, что он потрясен этой встречей.
– Я слушаю ваши претензии, – повторил прокурор.
Беляев, заметно волнуясь, сказал:
– Я болен. Очень болен.
– Это дело тюремного врача.
– Да, но от вас зависит разрешение на перевод меня в тюремную больницу.
– Не вижу к этому никаких оснований.
– Основание есть: острый ревматизм. Камера, как видите, сырая, почти не отапливается, а у меня нет даже теплой одежды.
– О теплых вещах пусть позаботятся ваши родственники, друзья… Здесь не богадельня, – уже на ходу бросил прокурор и торопливо заковылял в коридор.
«Так вот где, Тарас Семеныч, дорогой человек, пришлось свидеться», – думал Матвей, выходя из барака.
От волнения у него тряслись руки. Чтобы не выдать своего состояния, он засунул их в карманы и крепко сжал в кулаки.
2
Много дней Матвей ломал голову над тем, как помочь Беляеву.
Первой мыслью было – подружиться с коридорным надзирателем Сидоркиным. Матвей начал заходить к нему на квартиру, угощал его водкой, заводил разговоры о тюрьме, об арестантах. Ему хотелось вызвать в Сидоркине жалость, сочувствие к арестантам. Надзиратель слушал его, кивал головой, а Матвей про себя думал:
«Помоги бог уломать мужика! Может, полено лишнее в печку подбросит или согласится полушубок в камеру передать. Радости-то сколько Тарасу Семенычу будет!..»
Однажды Матвей совсем было приготовился высказать свою просьбу. Неожиданно Сидоркин откинулся на спинку стула, вытянул ноги и, глядя на Матвея остекленевшими глазами, равнодушно сказал:
– Жалеть нам всех, Строгов, не приходится. На всех жалости не хватит. Наше дело простое: отслужил – подавай жалованье.
Кровь точно остановилась в жилах Матвея, когда он подумал, что могло бы произойти, если бы он выболтал Сидоркину свои намерения.
Придя домой, Матвей лег на кровать и провалялся в постели до позднего вечера.
Капка, заглянув вечером, внимательно посмотрела на него.
– Ты, Строгов, – она всегда его звала по фамилии, – болен? Вид у тебя ужасный.
Матвей не пошевелился.
– Нет, Капитолина, я здоров. Просто лихо мне, – сказал он, а про себя подумал:
«Не рассказать ли ей обо всем? Авось что-нибудь дельное посоветует. Бабий ум изворотлив…» И он начал издалека:
– У тебя, Капитолина, бывали в жизни друзья?
– Смотря какие, Строгов.
– Настоящие. Такие, что жизни своей не пожалели бы ради тебя.
– Таких не было.
– Жалко.
– Конечно, жалко, но это не моя вина.
– Ну, а если бы у тебя были настоящие друзья и один из них попал в беду, что бы ты стала делать?
Матвей пристально посмотрел на Капку, и она поняла, что вопрос этот не случаен и за ним скрыто что-то тревожащее ее собеседника.
– Странно! Об этом нечего и спрашивать. Я помогла бы другу любой ценой, – спокойно ответила Капка. Она встала, подошла к Матвею и сказала: – Строгов, к чему ты пытаешь меня? Я вижу, что ты хочешь сказать что-то и не решаешься. Так будем друзьями! Ты можешь доверить мне свою тайну, как я доверила тебе свою.
– Тогда слушай, Капитолина. Друг у меня тут в тюрьме, в бараке политических. Больной, без теплой одежды, должно быть летом арестовали. В одиночке сидит.
– Понимаю. В одиночке может погибнуть, – задумчиво проговорила Капка.
– Ты бы знала, какой это человек, Капитолина! – воскликнул Матвей. – Если бы не он, от меня остались бы теперь одни кости… – И он рассказал об охоте на медведя и о своей дружбе с Беляевым. – Месяц скоро будет, как я его видел. Целый месяц, – с отчаянием закончил он, – и ничем не могу помочь.
По тону, каким это было сказано, Капка поняла, что больше всего Строгова беспокоит мысль о том, что Беляев, может быть, разуверился в его дружбе.
Она решила ободрить Матвея.
– Ну, ничего, Строгов, не печалься. Что-нибудь придумаем. Я помогу тебе. Да он, наверное, и сам понимает, что дело это не пустяковое.
От слов ли Капки или оттого, что он поделился с ней своей тайной, Матвею стало легче.
3
В декабрьскую буранную ночь Матвей долго читал книгу, прислушивался к вою ветра в печной трубе. Заснул – сам не заметил как.
Рано утром его разбудила Капка. Он проспал ночь в одежде, не потушив лампы и не закрыв дверей.
– Строгов, проснись! – Капка тормошила его за плечо.
Матвей вскочил и с удивлением посмотрел вокруг себя, не понимая, почему горит лампа, а не костер, и откуда могла появиться Капка в лесу.
– Ну, очнись, очнись скорее! Дело есть.
– Фу-ты! Почудилось, будто в тайге я, – наконец проговорил Матвей.
– Слушай-ка, – зашептала Капка, – мы с женой Сидоркина подрядились полы мыть в бараке у политических. Сейчас идем туда. Может, твоего друга встречу, что передать ему?
– Не дури, Капитолина, – сказал Матвей строго, зная, что в бараках политических уборка производится обычно уголовными арестантами.
Но Капка не шутила.
– Ты что, дорогой? Я тебе говорю серьезно. Какое-то начальство ждут. Начальник приказал все бараки вымыть.
Матвей пожал плечами.
– Скорее, Строгов, меня Сидориха ждет, – торопила Капка.
– Ты его сразу узнаешь, – заговорил Матвей, – он такой большой, лицо в морщинах, а сидит в самой крайней одиночке.
– А что сказать ему?
– Верно, что же сказать ему? – Матвей был взволнован. Ему не верилось, что наконец удастся связаться с Беляевым.
– Ну, что ты стоишь, как столб! Садись, пиши записку, – распорядилась Капка.
Матвей взял бумажку, карандаш и скачущими буквами написал:
«Тарас Семеныч, доверься, напиши, через кого передать тебе одежку. Как болезнь твоя?
Всегда тебе друг М а т в е й С т р о г о в».
Он не успел даже перечитать записку. Капка вырвала ее из его рук, сунула за обшлаг жакетки и бросилась было к дверям, но тотчас же вернулась, молча схватила со стола еще клочок бумаги, карандаш и выбежала из комнаты.
А Матвей, прихлопнув дверь, зашагал из угла в угол, куря папиросу за папиросой.
Уже наступило время собираться на службу. Но вместо этого он лег на кровать и закрыл глаза, пробуя уснуть.
Часов в девять кто-то из надзирателей, приоткрыв дверь, сказал:
– Строгов, тебя на дежурство ждут. Дронов рвет и мечет.
– Не поднимая головы с постели, Матвей ответил:
– Хвораю. Не видишь, что ль?
Да, посыльный надзиратель мог в этом убедиться. Матвей лежал на животе, в брюках и сапогах. В комнате стоял дым и смрад. Несмотря на яркий дневной свет, на столе горела лампа. Она уже начинала гаснуть, сильно пахло керосиновой гарью.
Почти уже в полдень услышал Матвей в коридоре знакомые Капкины шаги. Он поднялся с кровати так быстро, как, бывало, поднимался на службе в солдатах, заслышав батальонного горниста.
– Ну, говори скорее, видела или нет? – спросил он, едва Капка переступила порог.
– Видела!
Капка достала маленькую скомканную бумажку.
Матвей быстро развернул ее. Тарас Семеныч написал только два слова: «Здоров. Спасибо».
Хотя краткость письма и огорчила Матвея, но он был счастлив: Тарас Семеныч узнал наконец, что Матвей по-прежнему ценит их дружбу и готов при первом случае помочь ему.
– Ну, рассказывай, какой он?
Капка была взволнована не меньше Матвея.
– Чуть не сорвалось, Строгов. Когда мы с Сидорихой пришли в барак, Сидоркин говорит нам: «Начинайте мыть вот с этой». Ну и открыл крайнюю камеру, а сам в коридоре остался. Открыл он, я вошла и сразу узнала твоего друга. Сидит на нарах – большой такой, а лицо в морщинах, доброе. Ну, я улучила минуту, сунула ему записку, потом говорю Сидорихе: «Помой, Кондратьевна, коридор, тут я одна справлюсь». Та схватила ведро – и в коридор, а я начинаю мыть пол да все поглядываю на твоего друга. Он развертывает записку, а сам смотрит на дверь. Прочитал, видно обрадовался, в лице переменился, шепчет мне: «Спасибо, спасибо, товарищ». Потом вижу – взял карандаш, пишет. Вдруг Сидоркин входит в камеру, спрашивает: «Кончила?» Я говорю: «Готово!» А сама встала спиной и руку назад закинула. Шевелю пальцами – дескать, давай записку. Догадался он и положил бумажку мне в руку. Вот поэтому в записке только два слова, – не было у него времени написать больше…
- Предыдущая
- 37/141
- Следующая