Голова - Манн Генрих - Страница 52

• Предыдущая
• 52/132
• Следующая

И он возвратился к своей практике. Он вникал за убогую плату, но во имя высшей пользы, в повседневную борьбу людей между собой. Борьбу родителей против детей, ставших для них угрозой, и молодежи против отслуживших стариков. Самоистязание обездоленных матерей, которые мучают своих младенцев, и самоистязание стареющих мужчин, которые предпочитают утопить в вине остаток сил; нищенские счеты, из-за которых распадаются целые семьи; жестокость родных, всем скопом обрушивающихся на одного из своих, иначе мыслящего, иначе живущего; потасовки между товарищами по несчастью — из-за грошей; жалкие, нелепые детоубийства соблазненных служанок и неумолимость ростовщиков, холодная и методичная, как закон, и безжалостное отношение слабых друг к другу; ему приходилось изучать все разновидности безумия, всю человеческую куплю-продажу, весь полный курс социальной зоологии.

У него у самого дни проходили в кропотливой безвестной борьбе, а среди них выпадали отдельные значительные дни, когда торжествовала его логика: непреложная логика, вынуждающая у судьи желанный приговор. Сознание, что ты серьезный человек, способный чего-то добиться, может дать удовлетворение хотя бы на полдня. Но выпадали и дни отчаяния, Чего уж тут добьешься, как одолеть твердыни нужды и нищеты? Зачем это? Почему вы существуете? Лихорадочная злоба, крушение всех надежд и всякой веры. Но и это надо стерпеть, надо бороться за вас. И вот, в итоге одно унижение. Ты не властен поднять общий уровень: делай же хоть для немногих что можешь.

«К чему обязывает меня долг перед самыми близкими? Перед другом моим Мангольфом долг обязывыет меня к почтительнейшему признанию его успехов, ибо пренебрежение с моей стороны могло бы толкнуть его на самоубийство. Сестре Лее я обязан приискать ангажемент в Берлине, что теперь, слава богу, ей обеспечено. Разве можно сделать больше, чем дать людям случай проявить их способности? Но каков мой долг перед моим старейшим другом? Перед моей советчицей и покровительницей, матерью моего ребенка и верной спутницей моей жизни? Я должен жениться на ней. В этом моя горькая обязанность и потому, хоть а без гарантий, мое благо».

Она уехала к родным в какой-то городишко, где ей, вероятно, пришлось выкапывать из глубин прошлого забытые буржуазные понятия. Оторванная от привычной жизни, она, несомненно, ждала от него решительного шага. А тем временем даже издалека заботилась о нем. В его контору явился некий изобретатель, смазливый молодой человек, которому был обеспечен успех в том или ином виде. Однако он честно трудился, пока в дело не вмешалась одна из приятельниц княгини Лили. Мигом испарились его заветные сбережения, за сбережениями последовали перспективы; как то, так и другое прибрал к рукам ростовщик Каппус. Заинтересованность крупнейшего ростовщика, у которого был договор с молодым изобретателем, служила порукой того, что изобретение действительно ценное. Но договор был такого сорта, что, по всем данным, у молодого человека от его изобретения останется одно воспоминание. Терра должен был найти погрешность в договоре, какое-нибудь слабое место, лазейку. «А тогда уж вы сами сообразите, как быть», — писала ему княгиня Лили.

Сколько такта и практичности! Если изобретение и изобретатель преуспеют, то Терра, их спаситель, с самого начала своей карьеры предстанет перед лицом общества в исключительно благоприятном свете. «Ни один человек в мире не способен с таким рвением и знанием жизни заботиться о моей пользе. Неразумный юнец счел бы невесть какой жертвой женитьбу на ней. Я же знаю, что делаю. Я заключаю брак по расчету».

Три месяца кряду носился он с этим договором, знал его наизусть, любая фраза могла при желании возникнуть у него перед глазами наяву и во сне, а то вдруг вспыхивало какое-нибудь одно слово, одно-единственное, которое могло оказаться ключом, сезамом, щелкой, сквозь которую засверкают сказочные сокровища. Но тщетно! Договор, составленный самим Каппусом без сучка без задоринки, был несокрушим. И все же опорочить его было необходимо, опорочить вопреки всему: Терра видел в этом для себя особый суеверный знак. Тут уже дело было не столько в решающем испытании собственных возможностей, сколько в попытке доказать, что можно побороть темные силы словом, только словом.

Он поручил свою контору заместителю, а сам являлся туда очень редко. Много времени он проводил у сестры.

Актриса жила в мещанском районе города. Дверь чаще всего отворяла она сама, прислуга приходила всего на несколько часов в день; небрежно одетая и причесанная, с рассеянным взглядом, вела она его к себе. Он садился в угол, она становилась посреди комнаты и декламировала свою роль. В его сознании тотчас же возникали роковые слова договора, которые не оставляли его ни на миг. «Браво! Дело идет на лад», — говорил он время от времени из вежливости и под влиянием располагающей атмосферы.

Его сестра без труда придала меблированной комнате отпечаток своей личности, — повсюду пестрые легкие вещицы, шали, шкатулки, искусственные букеты и кипы затрепанных ролей. Где-то в углу пылился повернутый к стене череп, который дебютантка когда-то захватила в свое дерзновенное житейское плавание. В подсвечники вставлены свечи, для тех случаев, когда задергиваются занавески и юные страдания дают себе волю при ночном освещении. А вот из спальни виднеется тот портрет юноши, кисти Веласкеса, в черных мертвенных тонах, что так похож на далекую, вечно оплакиваемую тень Мангольфа. Но разве там кто-то плачет? Леа заглядывала в дверь, стремительно перегнувшись; ее рука, помолодевшая, такая же нежная и упругая, как прежде, ухватившись за косяк, взлетала ввысь, как рука самого счастья, и она выкрикивала ликующим тоном:

— Не думаете ли вы, что обойдетесь без меня?

Поза не менялась, пока звучали слова: «Не думаете ли вы…» Свет из окна падал прямо на нее, волосы ее сверкали, лицо светилось, она откидывала голову, как напоенный солнцем цветок на ветру. «Браво! Дело идет на лад», — с уверенностью повторял брат. «Не думаете ли вы, что обойдетесь без меня?» — ликовала сестра.

Однажды Терра опять отринул и отогнал слово, которое часами под этот аккомпанемент кружило вокруг него; другое выскочило ему навстречу из ряда слов договора, и радостный испуг возвестил ему, что оно и есть искомое. Он поворачивал его во все стороны, ощупывал, вскрывал до самой сердцевины. И наконец застыл неподвижно, даже не дыша. Но вот он перевел дух мощно, как Самсон. Свершилось! Орудие выковано, сезам найден. Победа! Он вскочил с места, ему хотелось обнять Лею; тут только он заметил, что совсем стемнело и сестры давно нет. Спектакль должен сейчас кончиться. Из кухни доносился шум; Терра пошел туда. Кто-то хозяйничал там, — оказалось, что Куршмид.

— Победа, милый друг! — крикнул Терра актеру. — Силам тьмы сегодня не повезло. Есть в Берлине живодер, у которого в данный миг уплывают его барыши.

Куршмид возликовал, проникнувшись важностью события. Вокруг его беспокойных глаз легли синеватые тени.

— Я так и знал! — Широкий жест шумовкой. — Вы одержите победу над обществом! — Потом попросил мечтательно: — Добудьте мне билет на заседание суда! Лучше никогда в жизни не видеть Кайнца и Миттервурцера[22], лишь бы мне быть свидетелем вашего торжества и вместе со всеми чествовать вас.

Терра пришлось втолковать ему, что это победа без блеска и парадной шумихи. Запись в протоколе, объявленное сквозь зубы определение, переход к следующему делу… Но все же добыча будет спасена от коршуна, создание мысли — из когтей стяжателя, человек — от погибели.

— И в довершение всего, — сказал Терра, выходя из кухни, — моя нареченная увидит, чего я стою!

На парадном стучали и звонили одновременно: Леа. Она ворвалась как вихрь:

— Скорей поесть! Я сегодня была в ударе. Публика только ради меня и ходит. Дайте чего-нибудь поесть, я умираю с голоду. Сбор на три четверти. Шесть вызовов.

• Предыдущая
• 52/132
• Следующая