Голова - Манн Генрих - Страница 49
- Предыдущая
- 49/132
- Следующая
Княгиня проворно вскочила и оттолкнула его.
— Хоть с долгами-то вы разделались? Улизнув, вы, понятно, прихватили приданое!
Общая уверенность в этом оказала благоприятное влияние на судьбу Толлебена. Во всяком случае, ясно было, что при бракоразводном процессе он выговорит себе огромную компенсацию. Все, кого он ни встречал, поздравляли его. Неудача эскапады Толлебена с актрисой вскоре ни в ком уже не вызывала веры; их встречали вместе, и притом в самом добром согласии. Толлебен мог по праву считать себя превосходным дипломатом. От всего происшедшего за ним осталась только слава человека, который, недолго думая, бросил богатейшую девушку буржуазного круга, как соблазненную горняшку. Чисто юнкерская проделка! «В поезде, душечка, у них было отдельное купе, и занавески весь день были спущены. Как она может что-либо отрицать? А на границе только его и видели…» Придворная и аграрная знать, офицерство и высшее чиновничество чувствовали себя отомщенными за дерзкое наступление буржуазного капитала. Толлебен, герой сезона, любимец матерей, робкая надежда дочек, был нарасхват. Его сходство с великим канцлером внезапно бросилось в глаза; люди посвященные не сомневались, что его ждет блистательная карьера. Даже Ланна не остался глух к общему мнению: он дал понять, что считает толлебенскую проделку в сущности маневром талантливого дипломата.
Однако он бдительно следил за своей дочерью, чересчур увлекшейся модой на Толлебена. Многоопытный отец говорил:
— Неужели моя умная дочка верит, что обыкновенный осел, вроде нашего друга, способен как ни в чем не бывало прослыть львом? В конце концов он бесповоротно свернет себе шею.
— Кто знает? При его сходстве! — возражала дочь, сияя умными глазами. — А кто же, кроме него, может быть принят в расчет?
В качестве кого? Супруга графини Ланна? Или преемника Ланна по министерству иностранных дел, когда сам он возвысится до рейхсканцлера? Отцу стало не по себе; ему показалось, будто собственное дитя посылает ему вдогонку преследователя. И все же он обнял свою дочурку и поцеловал ее, улыбаясь сквозь непритворные слезы.
— Мы еще долго будем вместе, ненаглядная моя! — Ее взгляд как будто говорил, что этот срок следует по возможности сократить. Отец поцеловал ее еще нежнее. — Ты у меня одна. Только самый высокий союз может быть достоин тебя.
Вслед за тем он предложил в качестве претендента герцога фон Драхенфельс. Вполне современный тип. Алиса отнеслась К нему с интересом. Сколок с настоящего парижанина, эстет конца века, воплощенное изящество в черном галстуке, воплощенная неврастения. Честолюбие? Бессмысленное соединение двух вульгарных понятий! Вельможа в высшем смысле слова может еще, пожалуй, снизойти до роли посла, явить какой-нибудь из европейских столиц образец изысканнейшего аристократизма. Но больше ничего.
Графиня Ланна долго оставляла его в неизвестности, может ли он для нее стать чем-то больше. Она флиртовала с герцогом, предоставляя другим ухаживать за Толлебеном, но сама была настороже.
А заласканный Толлебен страдал от того, что успех мешает ему заняться своей карьерой. У него не хватало мужества разорвать цепи из роз. Он твердил себе: «Я плененный исполин. Пора кончать!» — но необъяснимая слабость заставила его замешкаться. И Мангольф опередил его.
Вид толлебенского успеха не замедлил вернуть Мангольфа со стези порока. Как по волшебству, взор его стал ясен, рука тверда. «Вот подходящий случай! — решил он. — Надо мобилизовать все силы!» И Мангольф написал Кнаку.
Промышленный магнат, посрамленный и преисполненный ярости, удалился вместе с оскорбленной дочерью в свои рейнско-вестфальские владения — и о нем не было ни слуху ни духу. Долго ли это может длиться? Если многие до поры до времени и забыли, что флот строится, артиллерия энергично обновляется и мощь Кнака день ото дня растет и становится выше любых превратностей счастья, то Мангольф хорошо помнил об этом. Он сообщил отсутствующему о положении вещей без сентиментальных отступлений, но с серьезной симпатией, и добавил, что в интересах государства считает необходимой внутриполитическую диверсию. Результатом был широкий жест Кнака, а затем последовало небывалое усиление пангерманского движения, которое до того прозябало.
Мангольф решительно примкнул к нему. А когда уже все пути были отрезаны, обратился за советом к начальству.
— Нельзя отказать вам в ловкости, — сказал Ланна. — Сперва вы произносите речь на публичном собрании, а потом являетесь ко мне, как будто я могу еще чему-нибудь помешать.
Мангольф стал заверять, что в любом случае он подчинится указанию его сиятельства.
— Оставьте, пожалуйста! Мой личный секретарь находится в другом положении, чем остальные чиновники. Вы пользуетесь этим преимуществом, чтобы вести собственную политику…
Он был бы в отчаянии, заверил Мангольф, если бы его политика хоть на минуту доставила неприятность глубокочтимому государственному деятелю.
— Пожалуй, ваша политика может служить неплохим дополнением к моей собственной, — ответил на это Ланна. — То, что приемлемо для одного, не подобает другому.
Он позволил себе наперед учесть это, сознался Мангольф.
Ланна отвернулся от него с сердитым видом.
— А если бы я и пожелал наказать вас, вы спросили бы меня: что вы можете сделать? Вы правы. Раз мой личный секретарь пользуется покровительством пангерманского союза во главе с председателем генералом фон Гекеротом, я могу избавиться от него не иначе, как дав ему повышение.
Скосив глаза, он увидел, как Мангольф покраснел.
— У меня одна надежда, что наверху вас не одобрят, — заключил Ланна.
Эту опасность, единственную, но решающую, Мангольф предвидел заранее. Малейшее указание свыше — и он либо уничтожен, либо вознесен. Пробьет урочный час, тебе не уйти от него. Уж лучше предвосхитить все влияния и взять высоты штурмом, не дав никому опомниться.
Без колебаний взошел Мангольф на трибуну того собрания пангерманцев, которое впервые должно было заслушать свою программу без прикрас. Он выступил против мирной политики, отошедшей от бисмарковских традиций. Противовесом ей служил Кнак и адмирал фон Фишер. Наш флот должен стать сильнее английского, и мировое владычество должно быть завоевано нами в решительной схватке с англичанами. Таков лозунг немецких националистов… У Мангольфа проскальзывали неожиданные юношеские нотки вперемежку с внушительной твердостью и торжествующими выкриками, которые вызывали ответные выкрики у слушателей. Темноволосый, тонкий, изжелта-бледный человек, отнюдь не германского типа, стоял на трибуне, но тем убедительнее звучал германский символ веры. Этих румяных или белолицых, дородных или ширококостых слушателей в зале не мог бы так обольстить никто из им подобных. Мангольф зорко следил за ними во время своих мнимо восторженных излияний, которые он точно, секунда в секунду, соразмерял со степенью восприимчивости аудитории. Город Лилль он называл нижненемецким городом Рисселем, Туль именовался Лейком, и повсюду — и в том и в другом — французскому трехцветному знамени надлежало склониться во прах перед немецким орлом. Прежде чем семь французских департаментов целиком не освободятся от французского иноземного владычества, германская империя не будет удовлетворена и старый долг не погашен.
Едва окончив речь и отвечая в артистической на крепкие рукопожатия, Мангольф под маской решимости уже томился тяжкими сомнениями. Пожалуй, он все-таки перехватил! Из такого рискованного предприятия выходишь заклейменным, неприемлемым для официальных должностей, и плоды в результате пожинают те, кто благоразумно держался в тени. Мучительная ночь; но к утру все прояснилось. Выждать. Он не пошел к Ланна, а Ланна не позвал его. Днем ему сообщили, что император без предупреждения явился к статс-секретарю и пожелал выслушать доклад. Личный секретарь вошел с материалами. Ланна по собственному побуждению представил его. Тогда император милостиво засиял ему в глаза, пока Мангольф не потупился, ослепленный.
- Предыдущая
- 49/132
- Следующая
