Голова - Манн Генрих - Страница 48
- Предыдущая
- 48/132
- Следующая
Мангольф, забившись в укромный угол комнаты, проливал горькие беззвучные слезы, а Леа Терра, притаившаяся где-то там, слышала и торжествовала.
К вечеру он подавил приступ лихорадки и появился за чайным столом у статс-секретаря. Болезненную бледность он скрыл под легким слоем румян, а подозрительный блеск глаз скрадывал постной миной, выражающей благородное сокрушение. Мина его так понравилась, что сам Ланна постарался скопировать ее. Графиня Алиса перед посторонними прямо до слез жалела свою приятельницу Беллу; но, очутившись наедине с Мангольфом и Альтгот, она усмотрела в происшествии и смешные стороны. Она даже созналась: «Я этого просто не ожидала от нудного Толлебена». Явная похвала! И сама Альтгот, вначале онемевшая от страха, присоединилась к ней; она не впервые слышала похвалы толлебенской отваге. На миг она осталась с Мангольфом без свидетелей, и оба в один голос сказали:
— Имя Терра не упоминается.
Большим отвлечением в последующие бурные дни служил все тот же Толлебен; каждая новая подробность ставила его в центре внимания. Возмущение по поводу печальной роли молодой жены не выходило за пределы положенного, его собственный провал достаточно сравнял их судьбы! Терра оставался в тени, роль неизвестной актрисы казалась понятной, то есть соответствующей ее положению и профессии, и когда Мангольфа спрашивали о ней, вопрос скорее мог польстить ему. Лишь один человек спрашивал его о ней совершенно особым тоном: Ланна. Не напрасно Ланна боялся опасного союза Толлебена с фирмой Кнак. Он считал крушение их союза особой для себя удачей.
Этому способствовала дама, якобы близкая его личному секретарю. Надо это зачесть в заслугу личному секретарю. И он стал лучше относиться к нему… «Неверный шаг!» — мысленно обращался Мангольф к Терра. Кто больше достоин презрения, чем зложелатель, потерпевший неудачу, чем наглец, которого никто не замечает? Но сам-то Мангольф был очень больно уязвлен, и ненависть в нем кипела с утра до ночи, ненависть снедающая и алчущая. Едва оставшись один, он слышал незримое ликование Терра: «Взгляни на себя. Боль от измены возлюбленной переплетается у тебя в душе со страхом за свою карьеру, и если карьера будет спасена, с изменой ты помиришься. — Голос Терра становился сатанинским: — Вместо того чтобы выступить открыто и расправиться с Толлебеном, радуйся, если для него все сойдет благополучно!» Мангольф за это время пожелтел до самых глаз. Как назвать всю эту гнусность? Скверным анекдотом, который вскрыл перед тобой всю твою жизнь, точно оперированный живот, зияющий и дурно пахнущий. Однажды друзья встретились на улице. Издали могло показаться, будто Терра ухмыляется, немного поближе — будто он насторожился. Когда они сошлись, его рука поднялась к полям шляпы и растерянно повисла в воздухе, а лицо выразило сожаление. Столько муки было в пожелтевших от ненависти глазах того, кто без поклона прошел мимо.
Выбитый из колеи полным смятением чувств, степенный Мангольф впервые предался безудержному разгулу и во зло обратил свою миссию при молодом Эрвине. Это уже не был светский наставник юного мечтателя, это был воплощенный порок, судорожно кривляющийся, порок как паническое бегство от самого себя, без настоящего воодушевления и подъема. Что можно еще предпринять, еще изобрести? Женщина с той стороны! Собственное гнездо недруга, его юношеская греза… В ночном кафе состоялось знакомство, Мангольф разъяснил княгине странности своего питомца и попросил ее содействия. Он смотрел в белое лицо, усладу недруга, и ненавидел его. Но, ненавидя, сознавал, что желает эту женщину. Раньше он чувствовал бы к ней одно лишь отвращение, — он, пленявшийся только чистотой! Неужто ненависть уподобляет ненавидимому? Визит к ней. Эрвин безучастно ждал в приемной, пока Мангольф удалился с княгиней.
Новый визит: но тут на сцену выступил ребенок; Мангольф понял, чей ребенок. Тотчас, оставив молодого Ланна с княгиней, он занялся малышом. Часто ли отец целует его, любит ли он отца? — спросил и, затаив дыхание, ждал ответа. Но мальчик и сам не знал. Тогда Мангольф выразил желание погулять с ним и почаще видеть его. Какой сумбур противоречивых чувств! Рассеянно выслушал он слова матери, что для графа ей потребуется немало времени.
Ей требовались время и деньги. Приятели вновь посетили ее. Эрвин привез деньги, которые ростовщик Каппус ссудил сыну министра. Мангольф исхлопотал их единственно для того, чтобы бывать здесь и вытеснить отца в сознании ребенка. Однажды раздался особенный звонок, малыш закричал: «Папа!» — и хотел броситься навстречу. Но Мангольф, невзирая на вопли ребенка, втолкнул его в угол и хотел уже преградить дорогу пришедшему. «Мать занята, ребенок со мной. Твоя семья, если ты считаешь ее таковой, принадлежит каждому больше, чем тебе. Не воображай, пожалуйста, что здесь тобой интересуются больше, чем во всем мире, где ты ничего не можешь добиться!» Все стихло. Мальчуган перестал плакать, найдя для себя какое-то занятие в углу; за стеной смеялась княгиня. Один из них двоих будет сейчас выброшен за пределы элементарных человеческих отношений, где отверженного поглотит пустота. Мангольф ждал, но тот все не шел. Вместо него появился Толлебен.
Толлебен, никому не сказавшись, вернулся в Берлин. Он хотел исподтишка разузнать, как принята его эскапада, что его ждет.
— Самый любезный прием, — заверил Мангольф. — Вы произвели впечатление.
— Даже мне вы теперь импонируете, — сказала хозяйка дома.
Но Толлебен был по-прежнему мрачен.
— Пусть только ваш приятель Терра попадется мне…
Мангольф промолчал.
— Вам не за что на него сердиться, — возразила женщина с той стороны. — Он составил вам рекламу. Другое дело его сестра. И такая тварь претендует на ангажемент в солидных театрах? — спросила она, бесцеремонно разглядывая обоих соперников, одного обманутого, другого одураченного. Вдруг оба разом, как по команде, расхохотались. Эрвин отложил папиросу и сказал:
— Смею надеяться, княгиня, вы говорите не о фрейлейн Терра?
Она легонько ударила его по щеке.
— Лучше не надейтесь! — После чего он сложил свой альбом для рисования и удалился. Мангольфу пришлось последовать за ним. Толлебен остался и заявил, что все это было величайшей незадачей.
— Если бы в тот раз, на репетиции, мне посчастливилось встретить другую, более прекрасную даму… — Он говорил это со строго деловым видом. Она сразу поняла его.
— Мы можем наверстать упущенное, — сказала она звонко и уселась с ногами на диван. — Вернее, возобновить былое. Но на этот раз вполне открыто. Я тоже нуждаюсь в рекламе.
— Так я и предполагаю, — подтвердил Толлебен.
— Вы сбежали от жены со мной, — понимаете? Вы отправились путешествовать ни с кем иным, как со мной. А я не из тех женщин, которые подговаривают апашей отнять у их кавалера чековую книжку и потом покидают его на чужбине. Это не мой метод. Впредь вас будут встречать только со мной, — значит, вы и не думали попасть в западню, это была клевета, и никто не посмеет настаивать на ней. Мы сегодня же вечером должны показаться вместе.
— Вполне с вами согласен, — подтвердил Толлебен.
— Разве обязательно быть при этом ледяной глыбой?
— Я пришел по делу. А вам реклама обеспечена.
— Одной рекламы мне мало, — сказала она томно, и обнаженная рука ее скользнула к нему по подушкам. — Дела никогда всецело не занимали меня.
— Но вы ни одного из них не упускали.
— Вы не можете простить мне высочайшую оперу? Но разве я ответственна за извращенные фантазии кандидата в самоубийцы? Высочайшая опера скомпрометировала множество людей, только вас я уберегла.
— Это я знаю, Лили. — Наконец-то он расчувствовался. Она уже откинула голову на подушку и подставила ему лицо. Он потянулся к ней, и его челюсти, мешки под глазами, его лысина очутились над ее ртом. Она прищурилась и ждала, как вдруг он произнес обычным пискливым голосом:
— Вам, Лили, я могу сознаться, что моя потребность в женщинах с избытком удовлетворена двойным свадебным путешествием. Сыт по горло! — добавил Толлебен с прямотой истого государственного мужа.
- Предыдущая
- 48/132
- Следующая
