Чёрный всадник - Малик Владимир Кириллович - Страница 69

• Предыдущая
• 69/83
• Следующая

— Мама, ты сама учила меня говорить правду!

— Но не презирать свой отчий дом, каким бы бедным и невзрачным он ни был…

— Спасибо, мама, за науку.

— Мне хотелось бы взглянуть на ясырь, Чора… И на ту… дивчину… Проводи меня!

Они вышли из дома, утопавшего в зелени сада и виноградников. От Днестра тянуло прохладой и запахами рыбы, водорослей.

Яркое южное солнце палило немилосердно… Пройдя широкий двор, где возле служб бродили невольники и татары-батраки, мать с сыном оказались в дальнем углу усадьбы, обнесённом высоким забором из ноздреватого ракушечника. Здесь, в мрачных низких помещениях, прилепившихся к высокой ограде, жили невольники.

— Вот они, — сказал Чора, показывая рукой на группу пленников и пленниц, которые, устало поникнув, сидели в тени под стеной.

Навстречу хозяйке торопился пожилой, но ещё крепкий татарин-надсмотрщик.

— Салям, Варвара-ханум, — согнулся он в поклоне почти до земли. — Пришла взглянуть на ясырь?.. Он чудесный! Очень хороший ясырь! Будешь довольна, ханум! Пусть аллах продлит твои золотые годы!

— Я хочу, Селим, сначала увидеть дивчину по имени Стёха, — поморщилась женщина. — Покажи мне её.

— Она здесь, ханум. — Надсмотрщик указал на узенькую дверь. — Её кормят лучше других и на работу не гоняют. Так велел молодой мурза, да будут благословенны его дни… Я берегу её пуще глаза, ханум, это дорогая пташка! — Он отпер дверь, крикнул: — Выходи! Тебя желает видеть хозяйка, Варвара-ханум.

Послышался шорох, и из двери вышла Стёха.

Не поклонившись, остановилась и пристально взглянула на Чору и миловидную женщину с тяжёлой, отливавшей золотом косой. Несмотря на тоску, светившуюся во взоре, Стёха была свежа и прекрасна, как только что распустившийся пион.

— Как тебя звать? — спросила задетая за живое её красотой Варвара.

Стёха не ответила, только чуть повела плечами.

— Тебе здесь хорошо? Никто не обижает?

Девушка и на этот раз ничего не сказала. Видя, как сжались её губы и потемнели глаза, Варвара поняла, что не добьётся от неё ни слова.

Чора тоже молчал, но мать заметила, как влюблённо он смотрит на прекрасную полонянку. И у Варвары в груди одновременно с чувством горькой скорби по собственной уходящей молодости росла гордость за сына, взрослого, возмужавшего, овеянного и обожжённого степными ветрами, и тревога за его будущее счастье. Где оно? Неужели в этой дивчине?.. Варвара окинула быстрым взглядом ладно скроенную фигурку, прелестное личико, тугой жгут русой косы, и в душе всплыли противоречивые чувства — жалости, приязни, как к возможной жене сына, и острой ненависти, как к своей сопернице.

— Ну почему ты не хочешь говорить с моей матерью, Стёха? — спросил Чора.

Полонянка медленно повернулась к нему, но тут из гурьбы невольников выскочил худенький человечек с перевязанной правой рукой и воскликнул:

— Стёха! Это ты, Стёха?

Девушка встрепенулась, побледнела и с криком метнулась к нему.

— Дядька Иваник! — Она упала мужчине на грудь, зарыдала. — И ты тут? Тоже в неволе!.. А где Арсен?

Невольники взволнованно гомонили. Варвара и Чора молча наблюдали такую неожиданную для них встречу.

Иваник здоровой рукой погладил Стёху по прижавшейся к нему голове.

— Бедненькая!.. Разыщет тебя, дивчина, Арсен, знаешь-понимаешь. В Немирове все перевернул — не нашёл. Теперича в Крым поехал, подумал, что тебя и Златку туда завёз людолов-салтан…

— О боже! Я тут… А Златка… Не знаю даже, где она…

— Да ты не тужи, найдёт он вас! Вот те крест! — Иваник с трудом перекрестился, от всего сердца желая успокоить девушку. — Хоть весь свет ему пришлось бы обшарить — найдёт! Вот пускай и Кузьма скажет, он хорошо знает твоего брата!..

Рожков поздоровался, с участием посмотрел на сестру Арсена.

— Не журись, девонька! Иваник правду говорит. Арсен вызволит иль выкупит тебя!

Вокруг них столпились невольники. Чужое горе на некоторое время оттеснило их собственное, посыпались советы и утешения. Но скоро люди притихли, вспомнив своё жуткое положение, обернулись к хозяйке.

— Здравствуйте, люди добрые! Здравствуйте, земляки и землячки! — поздоровалась Варвара-ханум.

— Добрый день, милостивая пани, — кто-то несмело ответил из толпы.

Невольники угрюмо рассматривали статную женщину в роскошной шёлковой одежде и в расшитых бисером чириках. Кто она, почему так хорошо говорит на их языке?

Варвара-ханум печально смотрела на них, и на глазах её блестели слезы. Сколько раз уже встречала она таких же несчастных с тех пор, как сама попала сюда! Сколько тысяч их прошло перед ней, но привыкнуть к жестокому зрелищу она не смогла!..

— Боже мой, осталось хоть немного людей на Украине или там уже одна голая степь? — произнесла она с тоской. — Когда же кончится это лихолетье? Когда наша дорогая отчизна перестанет истекать кровью, от боли кричать, в нестерпимой неволе гибнуть?

Всех удивили странные в устах этой незнакомой женщины слова.

Вперёд выступил Кузьма Рожков.

— Об этом, ханум, стоило бы спросить не нас, а ялы агасу[62] да мурзу Кучука… Это они чаще других нападают со своей ордой на Правобережье! Это они вместе с крымчаками да янычарами так опустошают тот край, что там и вправду скоро не останется ни одной живой души… Так что вам, ханум, следует спрашивать у виновника, у своего мужа, кровавого людолова!

— Раб! — воскликнул возмущённый Чора и схватился за саблю. — Как ты посмел сказать такое?!

Но мать придержала его руку:

— Стой, Чора! Этот храбрец говорит то, что есть на самом деле. — И подняла взгляд на стрельца: — Как твоё имя?

— Кузьма Рожков, ханум.

— Кузьма Рожков… Спасибо тебе за правду… Ты смелый человек.

— Мы все тут осмелели, дальше некуда, — пробурчал Иваник, — терять-то нам, кроме жизни, нечего. Чего стоит рабская жизнь, ты, ханум, сама знаешь-понимаешь…

— Не зовите меня так, — тихо сказала женщина. — Какая я ханум? Я тоже полонянка, как и вы…

— Федот, да не тот! — снова не сдержался Иваник.

— Судьба невольников, а особенно невольниц, складывается по-разному…

— Откуда сама? Не землячка, часом? — спросил Иваник.

— Из Борзны, если знаешь.

— Из Борзны? Как не знать… Даже хорошего знакомого имел оттуда… Близкий друг вот её брата, — Иваник кивнул на Стёху.

Глаза Варвары-ханум вспыхнули.

— Знакомого? Если он моего возраста или старше, то я его, верно, знаю… Кто он? Как его зовут?

— Семён Палий…

— Не слыхала.

— Откуда тебе, знаешь-понимаешь… Он ведь недавно стал прозываться Палием. А раньше, пока не пришёл на Сечь и не вступил в низовое товариство, звался Семёном Гурко.

— Что?! — Варвара-ханум побледнела и схватилась за сердце. — Как ты сказал? Семён Гурко?..

— Да, Семён Гурко.

— О боже!

У неё подкосились ноги. Она едва не упала. Чора поддержал её.

— Мама, что с тобой?

— Семён… Братик мой дорогой! — прошептала женщина. — Значит, живой он, живой… А я-то думала, что из всего рода нашего никого и на свете нету, так давно я из дома… Что он говорил? Про кого из наших вспоминал? Расскажи мне, будь добр!

Все были поражены неожиданным открытием и ещё теснее обступили женщину-землячку, которая оказалась их госпожой и от которой в большой мере зависела их судьба. Иваник и Стёха поведали то, что знали про её брата, про его семью, рассказали, как он выглядит сейчас. Не было мелочи, которая бы не интересовала женщину. А когда Иваник с восторгом вспомнил о том, как Семён хорошо играет на кобзе и поёт, женщина донельзя расчувствовалась и заплакала.

— Боже мой, это, конечно, он! Красавец на всю Борзну, не было ни кобзаря, ни певца, кто бы мог с ним сравниться… Ой, увижу ль я его когда-нибудь? — причитала она сквозь слезы.

И в конце концов так разволновалась, что не смогла говорить. Чора взял её под руку и повёл со двора.

Мурза Кучук прибыл домой вечером. Хотя он, согласно мусульманским обычаям и законам, и имел четырех жён, но, по сути, его единственной любимой женой долгие годы была Варвара, приворожившая сердце сурового мурзы. Она жила как полноправная хозяйка в его просторном доме на берегу днестровского лимана, вблизи Аккерманской крепости. Остальных жён он давно отослал в далёкие степные улусы приглядывать за многочисленными отарами овец и табунами лошадей.

• Предыдущая
• 69/83
• Следующая