Фальшивомонетчики. Экономическая диверсия нацистской Германии. Операция «Бернхард» 1941-1945 - Пири Антони - Страница 27

18 сентября 1943 года Хольтен видел, как почтальон привез на виллу телеграмму. Он ждал, что это было послание от Кальтенбруннера, в котором тот сообщает, что все прошло нормально и он получил соответствующее разрешение Гитлера. На самом деле телеграмма была адресована Эдде, и она полностью сломала все планы.

В телеграмме содержалось приглашение для одной Эдды посетить ставку фюрера 20 сентября. Чиано сразу же устроил сцену. Он чувствовал себя оскорбленным. Они сюда прибыли вместе с женой как почетные гости. А теперь его супругу ждет фюрер, но без него! Как это следовало понимать? Как он мог вести переговоры о своем будущем с людьми, которые открыто унижают его? Сам Хольтен полагал, что это дело можно было устроить более тактично, хотя он прекрасно понимал, в чем причина. Гитлеру нравилась Эдда, но он терпеть не мог ее супруга. Все, что мог ответить Хольтен, — что здесь, должно быть, закралась ошибка и он попытается ее исправить. Он позвонил в ставку Гитлера и попытался найти какой-то компромисс, позволяющий всем сохранить лицо, но все усилия были напрасны. Гитлер пришел в состояние сильнейшего раздражения, когда ему попытались намекнуть на необходимость пригласить кого-то, кого он не желал у себя видеть.

Тогда Хольтен призвал на помощь все свои дипломатические способности, чтобы успокоить Чиано. При поддержке Эдды он указал, что пригласить на первую встречу мужа и жену вместе было бы тактической ошибкой. Будет намного лучше, если Эдда отправится туда одна. Все знали, как высоко фюрер ценит эту женщину. Атмосфера, несомненно, будет самой дружеской. Воспользовавшись этой доверительной обстановкой, Эдда попытается выяснить, что же фюрер конкретно имеет против ее мужа, если, конечно, подобное вообще существует. Она постарается сгладить все острые углы перед будущей встречей Гитлера с самим графом. Постепенно граф поддавался на уговоры, и, наконец, предусмотрительность окончательно взяла верх над гордостью. В конце разговора он признал, что ему и самому не хотелось бы ехать на встречу вместе с супругой. Из этого не выйдет ничего хорошего, если, конечно, Эдда не постарается и заранее не подготовит его будущий разговор с фюрером.

На следующий день Хольтен отвез чету Чиано в аэропорт. По дороге он убедился, что Эдда в курсе тайных планов супруга относительно Южной Америки, по крайней мере в общих чертах. Если в разговоре с Гитлером Эдда упомянет что-то, о чем он уже говорил с Кальтенбруннером, подозрительная натура Гитлера заставит его прийти к самому простому решению и похоронить эту идею. Поэтому Хольтен умолял Эдду не проронить ни слова ни о планах на будущее, ни о дневниках мужа. Эдда пообещала ему это, но в душе Хольтена прочно поселилось нехорошее предчувствие, которое не оставляло его вплоть до момента, когда супружеская пара скрылась на борту самолета.

Назначенная на 20-е число встреча началась очень благоприятно. Гитлер был искренне рад видеть женщину, которую просто обожал. Все шло, казалось, настолько замечательно, что Эдда решилась попросить у фюрера об одолжении. Она пояснила, что вывезла с собой из Италии около семи миллионов лир. Гитлер предложил поменять эти деньги на марки. Но Эдда попросила, нельзя ли поменять эти деньги на испанские песеты? Удивленный Гитлер спросил, зачем ей понадобились песеты. В прежние времена Эдда заметила бы, как изменился его тон, и быстро исправила бы промах, свернув этот разговор. Но на этот раз она вдруг выпалила правду: они с мужем хотели бы поехать в Южную Америку через Испанию. Гитлер рассматривал любые попытки покинуть территорию Германии как предательство, и тон его речи сразу же стал ледяным. Тогда Эдда предприняла последнюю отчаянную попытку и пошла ва-банк. Ее муж, сказала она, хотел бы уйти из публичной жизни и намерен отправиться в Южную Америку, чтобы там спокойно написать мемуары, в которых он попытается оправдаться перед мировым общественным мнением. Гитлер холодно прервал встречу. Как обычно, его интуиция не подвела его. Он много раз советовал Муссолини, чтобы тот отдал под суд всех заговорщиков, в том числе и Чиано, который, как сейчас призналась его жена, оказался законченным предателем.

Недовольство Гитлера четой Чиано сразу же стало известно высокопоставленным нацистам. Еще до того, как Эдда вернулась на виллу, Кальтенбруннер по телефону снял с Хольтена стружку. Как он мог додуматься до того, чтобы привлечь к сотрудничеству такого ненадежного человека, как этот граф? Хольтен попытался воспользоваться своим излюбленным приемом, давая собеседнику выговориться. Сам он лишь вставлял иногда: «Так точно!» или «Да, я полностью сознаю это!». Борман, который всегда питал отвращение к Чиано, рассказал о планах дезертирства графу Паволини, который занимал видный пост в новом фашистском республиканском правительстве, созданном немцами для Муссолини в Сало. Паволини выполнил роль Яго в пьесе, где Муссолини была уготована роль Отелло. При каждой возможности он нашептывал дуче, чтобы тот начал действовать, пока не поздно. Сейчас, пока еще ничего нельзя было предпринять против Бадольо и остальных, Чиано был под руками, и ему приказали вернуться в Италию, где он предстал перед судом по обвинению в предательстве. Увидев, что дуче колеблется (сыграли свою роль усилия, предпринятые Эддой, чтобы помирить его с зятем), Паволини напомнил, что Гитлер постоянно советовал сделать кого-то примером, а теперь Гитлер — это та сила, на которой держится правительство Муссолини.

Все эти вести дошли до Хольтена через «нелегальную» шпионскую сеть, организованную еще при Фребене. Ему сообщали, что пока Муссолини не изменил своего решения, но на него оказывается постоянное давление. Хольтен понимал, что, если поступит требование отправить Чиано обратно в Италию, того можно смело считать мертвецом. Он пытался сделать все, чтобы не допустить выдачи графа из Германии, даже обращался с личной просьбой к самому Гитлеру. Гитлер ответил, что сам предпочел бы, чтобы граф оставался на немецкой территории, но он не может идти против воли дуче, поскольку тогда окажется, что граф является всего лишь пленником в руках у немцев. Хольтен согласился с этим аргументом, но не со следующим: Чиано не должен абсолютно ничего опасаться. Он быстро сделает карьеру в новом правительстве своего тестя и получит назначение на один из высших государственных постов.

Вскоре после этого Муссолини, наконец, был вынужден уступить давлению своих соратников и потребовать возвращения графа Чиано в Италию. Хольтен советовал, чтобы тот приложил все силы, чтобы воспротивиться этому. Однако граф отказался и пальцем пошевелить ради своего спасения. Возможно, он слишком понадеялся на состоявшееся примирение с тестем и не хотел видеть сонма высокопоставленных врагов, готовых на все, чтобы его уничтожить. Чиано считал, что было бы даже лучше, если придется возвращаться в Италию. Во время одного из последних разговоров с Хольтеном он заявил:

— В Германии слишком много бюрократии. Все должно делаться либо строго по инструкции, либо не делаться совсем. В Италии мы не настолько упертые, многие вещи у нас решаются проще и быстрее. В Германии мне пришлось бы месяцами ждать разрешения на отъезд в Южную Америку. В Италии я все улажу очень быстро. Предлагаю встретиться через две-три недели где-нибудь неподалеку от Мадрида, где мы могли бы обсудить последние детали нашего плана.

Его последними словами, с которыми он обратился к Хольтену, были:

— Привезите с собой в Мадрид не меньше пятидесяти миллионов фунтов стерлингов, чтобы мы сразу же смогли начать работать по-крупному.

Чуть позже, в тот же день 2 ноября 1943 года, самолет с графом Чиано на борту приземлился в аэропорту Вероны.

Его тут же арестовали и препроводили в тюрьму Скальцы (буквальный перевод — «босоногий»). Заведение называлось так, потому что прежде там размещался женский монастырь ордена босоногих кармелиток. Хольтен продолжал получать донесения своей агентуры, из которых явствовало, в каком отчаянном положении оказался Чиано. Ему так и не позволили покинуть камеру до тех пор, пока графа не перевезли в Кастельвеккьо, где он должен был предстать перед судом по обвинению в государственной измене.