Князь. Записки стукача - Радзинский Эдвард Станиславович - Страница 81
- Предыдущая
- 81/110
- Следующая
– Я буду так любезен сообщать вам все, что происходит у Наследника, – прервал я. – Только заезжать будете вы ко мне.
– С вами интересно иметь дело.
Помолчали. И тогда он сказал:
– Она из старой аристократии, дочь покойного генерал-адъютанта свиты. Она сама пришла к нам и предложила… Причем отец не знал… Был момент, когда мы испугались, что ее раскрыли. И запретили ей заниматься делами. Она сошла с ума от нормальной жизни… Пришлось вернуть ее. Любопытная девушка. Вы правы – обожает острые ощущения. Она обычно посылает свои донесения о господах террористах непременно в присутствии господ террористов. Составила подробнейший перечень революционеров. Со многими спала и оттого очень верные описания характеров…
– И почему ж вы их не арестуете?
– Каждый раз, когда мы решаем это сделать, кто-то предупреждает их. К сожалению, этот кто-то – внутри нашего отделения…
– Неужели она не может…
– Не может… Она переспала со всей верхушкой, но никто ни слова. Ибо тоже не знают. Знают лишь двое руководителей партии. Но её список партии террористов очень пригодился. Кстати, в списке значитесь и вы.
И записаны все суммы, вами переданные господам террористам… Одно время я был готов уже отправить вас на виселицу.
– Точнее, были готовы получить новые деньги за то, что не отправите?
Он не ответил, потом спросил:
– Можно начистоту? Зачем вы с ними?
– Младая кровь играет. Я ведь не знал, что она провокаторша. Я думал – революционерка. Я хотел её…
– Мне придется поверить в любовь… А пока займетесь делом.
Уже через день Черевин привез мне приглашение во дворец.
А спустя несколько дней «наши» пришли за деньгами.
И вновь это была Сонечка – на этот раз одна. Появилась опять со стороны сада…
Мы сидели с ней в гостиной, будто девушка из хорошего общества и обходительный кавалер. Я сообщил, что приглашен в адъютанты к Великому князю.
Она сказала, что знает и рада! Заметила, что Цесаревна очень меня любит, что в следующем царствовании я могу претендовать на важные роли и буду очень полезен «нашим». Выходит, и «наши» хотели, чтобы я был им полезен в Аничковом дворце. Как забавно!
Не забавляли только ее точные знания о происходящем во дворцах…
Впрочем, все Перовские, кроме ее отца, приближены ко двору. О том, что там творится, ей могла подробно рассказать любая ее тетушка. Нынешняя близость дворца и террористов.
Соня уже собиралась уходить, когда произошло самое интересное. Я решился проверить… И осторожно намекнул ей о Мадонне…
И далее услышал то, о чем предполагал.
Сонечка прервала меня со счастливым смехом:
– А у нас держали пари – сообщите вы нам о ней или нет. Причем сама она не верила, что сообщите – убеждена в своей власти над вами. И я тоже не думала… – Помолчала, сказала с торжеством: – Все, что она докладывает в полицию, она делает по нашему приказанию. Она всей душой предана Революции. И беспощадна… Правда, на всякий случай решено: она не участвует в важнейших делах. Как и вы, впрочем.
Действительно, я не видел Мадонну в Липецке…
Когда Сонечка уходила (с деньгами), я ее поцеловал. Чуть дольше, чем положено для братского поцелуя. И на лице ее промелькнуло… отвращение. В который раз я почувствовал: женщина, как змея, не помнит о сброшенной коже.
Утром отправился в Аничков. Это было забавно – после ночных встреч с террористками ехать к Наследнику. Очередной сюжет Человеческой Комедии…
Меня встретила Минни. Цесаревич был в Зимнем у Императора.
Обратив на меня лучистый взгляд, сказала:
– Мы давно не звали вас, князь. После взрыва мы стали осторожны и предпочитаем «дуть на воду» – кажется, так звучит русская пословица. Не скрою, я навела о вас справки, и те, кому ведать этим надлежит, сообщили, что репутация ваша безупречна… И я хочу, чтобы вы были все время рядом с Сашей… – поправилась: – с Его Императорским Высочеством. Возле него постоянно господин Черевин. Но он всем известен. Нынче нужен также человек, неизвестный врагам. Поэтому вы будете ездить с Сашей… – уже не поправилась, по-семейному – я допущен! – Вы назначаетесь его адъютантом. И с завтрашнего дня вам начнут присылать приглашения на все заседания, где будет он…
Так Господь предоставил мне лучшую возможность для осуществления моего плана. Чудны дела твои!
В воскресенье я представился Цесаревичу в новой должности.
Теперь я мог узнать поближе того, кто будет править Россией. Мне было интересно.
Цесаревич при встрече повел себя привычно сдержанно, как всегда при мне. Сказал обязательное: «Рад вашему назначению». И отправился к завтраку. Я был несколько обескуражен…
Впрочем, на следующий день, видно, по желанию Марии Федоровны, дело было исправлено. Меня пригласили к завтраку в его кабинете.
Завтракали втроем – Черевин, я и Цесаревич. Всю трапезу Черевин рассказывал не очень пристойные анекдоты, а Цесаревич умирал от смеха. При этом он оставался моралистом. Узнав, что князь Л., известный своими любовными похождениями, отправился в Биарриц, Цесаревич сказал:
– Надеюсь, море вырвет от отвращения и волна выплюнет на берег его грешное поганое тело.
Говорил он исключительно по-русски. И когда приходил отец (Император часто использовал в разговоре французский), их беседа становилась для него сущей мукой…
Еще раз скажу: я никогда не видел более русского по духу и облику человека, чем этот Цесаревич с его немецкой кровью.
По числу назначений я был четвертым личным адъютантом. Причем первые два (Козлов и князь Барятинский) перешли к нему от покойного брата. Первым же, назначенным после того, как он стал Наследником, был мой добрый знакомый граф Сергей Шереметев.
У Цесаревича есть одна главная черта: если он к кому привязан – это навсегда. Он боготворил жену. Когда она на неделю уехала в Данию, он не находил себе места, переселился в ее комнаты, сидел у ее кровати, трогательно нюхал её платок.
Мне (как и многим) он казался скучным, примитивным глупцом – до одного случая.
Это произошло в Петергофе, где августейшая чета проводила лето. Было раннее солнечное утро. Цесаревич мне сказал:
– Поедем-ка, дружок, в Павловск…
Он любил туда ездить. У него, видно, это было связано с какими-то редкими, радостными воспоминаниями детства. Редкими – потому что детство соединялось у него с незаживающей обидой – нелюбовью родителей.
Он сел на козлы в легкий английский экипаж – обожал править сам, несмотря на запрещение Государя… Впрочем, позади нас скакала охрана. Я сидел рядом. Обычно он бывал молчалив и скрытен. Он недоверчиво относился к собственным суждениям и редко высказывал их неблизким людям, предпочитая наблюдать и слушать, чтобы не попасть впросак. Слышал, как Победоносцев, видно, пытаясь преодолеть это, цитировал ему изречение какого-то шведского канцлера: «Если бы вы знали, каким малым количеством мудрости управляется мир».
Но в тот день он был радостный, не такой тяжеловесный. Он весь лучился от счастья, его просто распирало, и он бормотал восторженно:
– Ах, как хорошо… как красиво вокруг! Вот жить бы и радоваться, ан нет – все горести, беды, заботы… Зачем люди ссорятся, убивают друг друга, когда вокруг так… так красиво и повсюду Бог… – И вдруг, посмотрев на меня: – Ты ведь еще молод для истинного счастья. Если бы ты мог понять моё счастье с нею, ты очень позавидовал бы мне…
Было жарко, и он захотел выкупаться.
В купальне разделся, снял с себя целый иконостас – на золотой цепи висели крест и множество образков… Плавать ему было трудно, потому что мелко, а он очень тяжел и толст. Но он продолжал веселиться, плескался, как большой ребенок. И пел от счастья и от любви! Больше таким я его никогда не видел.
Впоследствии граф Витте, наш будущий великий министр и мой добрый друг, очень точно характеризовал его: «Он совершенно обыденного ума, пожалуй, можно сказать, ниже среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования… Но очень сердечен…» Именно сердечен и оттого счастлив.
- Предыдущая
- 81/110
- Следующая
