Князь. Записки стукача - Радзинский Эдвард Станиславович - Страница 79
- Предыдущая
- 79/110
- Следующая
Как я ждал продолжения разговора о ней… Но он опять перескочил на новую тему – это его манера, он ведь не с вами беседует, а с собой разговор ведет…
– Но весь вопрос в том и состоит, что считать за правду. У нас правда вместе с убийствами. А ведь дьявол, – он зашептал, – просит подготовить ему пути. – Это ложь, что он франтом ходит, как утверждал тогда ваш товарищ… Очень обыкновенный господин, в самом заурядном кургузом пиджачке. Прибыл к нам благодарить – учителя, который учит детей, что Бога нет, адвоката, умело защитившего убийцу… И главное, молодых правдоискателей, ради правды убивающих… Дьявол! – крикнул он вдруг пронзительно. И замолчал.
Я опомнился. И мне показалось, он тоже. Во всяком случае, мгновение он с изумлением смотрел на меня… Помолчав, добавил:
– Нет, от жизни отставать никак нельзя. Требуется продолжение «Карамазовых»… В нем появятся, как и предсказано в Святой книге, «лжехристы и лжепророки… чтобы прельстить, если возможно, и избранных». Я проведу чистейшего Алешу Карамазова через монастырь. И, как вы думаете, кем он его покинет? Революционером. А куда ж еще думающая молодежь идет нынче! Он совершит преступление политическое – возможно, убьет царя, и его казнят… – Вот так пророк заглянул в самую бездну.
Никогда он так со мной не говорил. И уже тогда мне показалось, будто что-то страшное случилось нынче в его жизни. Возможно, оттого и был припадок.
В это время вошла Анна Григорьевна и доложила, что пришел Суворин, издатель «Нового времени».
Мне очень хотелось остаться. Ах как мне хотелось! Я чувствовал, что сейчас свершится, будет сказано нечто очень важное…
Но с объявлением о приходе Суворина Федор Михайлович вмиг потерял ко мне интерес и торопливо со мной распрощался.
Вошел высокий худой старик. Седая борода, глаза подслеповато глядят из-под очков… Весь Петербург знал постыдную тайну Суворина – об этом писали в свое время все газеты. Много лет назад поздно вечером за ним приехала полиция и отвезла в дешевую гостиницу. В гостиничном номере он увидел свою жену, мать пятерых детей. Она лежала почти голая на кушетке. Ее только что застрелил любовник, гвардейский офицер… Сам убийца выстрелил себе в рот и мертвый лежал на полу в другой комнате… Она была еще жива. Сказала ему:
– Голубчик, миленький, я вас обманывала… простите, коли сможете!
Суворин с ума сошел… Без шапки, без пальто бродил по городу, его ловили…
В больнице сидел на полу и плакал, плакал… Потом пришел в себя. Женился, как и Федор Михайлович, на очень молодой семнадцатилетней подруге своей дочери. Потом купил газету «Новое время» и сделал её главной газетой России. Теперь он влиятельнейший журналист. И как беспощаден!.. Сотрудников мучает, спит с их женами, свою тиранит – так избывает прежнюю боль. Но страдание навсегда осталось в его глазах. Ах как ценит страдание мой родственник! И потому особенно любит Суворина.
Федор Михайлович представил меня. Суворин усмехнулся:
– Так вот он, наш Монте-Кристо! Все хочу вас спросить: ваша таиландка хорошо еб…я? Надеюсь, не обидел вас нашим древним словом… Просто не имел счастья еб…я с таиландками!
Я ответил что-то язвительное.
Федор Михайлович торопил меня уйти, но не забыл снабдить своей последней статьей, написанной для «Дневника писателя».
Однако некое чувство подсказывало мне, что за взволнованностью Достоевского кроется тайна.
У дверей меня поджидала нетерпеливая Анна Григорьевна.
Но я придумал, как задержаться – уронил возле нее папку, и листы с его статьей рассыпались по полу.
Я начал неторопливо собирать, она бросилась мне помогать – все, что вышло из-под его пера, было для нее священно…
Собирая листы, я услышал удивительный разговор.
Суворин:
– Что вы скажете о наших нынешних ужасах?
Федор Михайлович:
– Я все о них думаю. Представьте себе, Алексей Сергеевич, что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро и любуемся выставленными картинами… Около нас встал человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждет и все оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завел машину». Мы это слышим! Как бы мы с вами поступили? Обратились бы к полиции, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?
Суворин:
– Нет, я не пошел бы.
Федор Михайлович:
– В том-то и дело! Ведь это ужас. Это – преступление. Мы, может быть, могли бы предупредить… Вот набивал папиросы и думал, перебирал причины, по которым нужно это сделать: причины серьезные, важнейшие, государственной значимости и христианского долга. А другие причины, которые не позволяли бы это сделать, – прямо ничтожные. Жалкая боязнь прослыть доносчиком… Представил, как приду, как на меня посмотрят, станут расспрашивать, делать очные ставки, пожалуй, предложат награду… Напечатают: Достоевский указал на преступников. Разве это мое дело? Это дело полиции. Она на это назначена, она за это деньги получает. А мне бы либералы не простили. Они измучили бы, довели до отчаяния… Разве это нормально? У нас все ненормально, оттого все это происходит, и никто не знает, как ему поступить. Не только в самых трудных обстоятельствах, но и в самых простых…
Как много мне объяснил этот разговор! Сколь многое я понял!
В этот момент Анна Григорьевна закончила собирать драгоценные листы.
Но уходить мне было рано. Меня теперь мучительно интересовал один вопрос… И ответ должна была дать Анна Григорьевна.
Я спросил ее, чтобы начать разговор:
– Что поделывают наши родственники?
– Неужто вам интересно? А то наши обижаются, говорят, вы совсем не родственный человек, забыли их!..
Все в той же убогой гостиной я был усажен на диван, на овальный столик был поставлен дурной дешевый кофей, которым славился этот дом.
Анна Григорьевна поместилась напротив. После чего я и задал свой вопрос:
– А не заходит ли к Федору Михайловичу госпожа Корба?
Она вздрогнула. Она, видимо, запамятовала наш прежний разговор. Но вспомнила… И полилась ее речь:
– Заходит! И часто! Сначала приходит молодой человек – предупредить о ее приходе. А потом она. Глазища горят! Волосы на голове – густой лес… Горгона Медуза. Сущая дьяволица! Боже, как я страдаю… Вокруг него всегда невозможные женщины… Как я страдала раньше, когда ему писала та разлучница, – (это она о Сусловой). – Я шпионила за моим мужем. И вот она исчезла, а сейчас – эта… И я опять схожу с ума.
– Давно ли она была у вас?
И она сказала то, о чем я уже догадался:
– Совсем недавно. Федор после нее сам не свой… Нет, у них не роман, упаси Боже, хотя глядит она на него, как кошка… Он после нее всегда страдает. Она ему расскажет что-то, а он страдает… В прошлый раз, когда она ушла, я ждала припадка. И случился! Он упал и расшибся. Я плакала, просила, чтоб ноги ее больше не было. А он страшный стал, говорит: замолчи! А потом сам плакал, просил прощения: «Христос в тебе, Аня». Но запретил о ней говорить. Я только с вами, по-родственному… – Она спохватилась, взяла с меня клятву – никому об этом разговоре. Но чувствовал – рада. Облегчилась рассказом, оттого и набросилась на слушателя.
Вечером, вернувшись домой, подвел итоги. Что означал этот удивительный рассказ Суворину? Неужто невероятное… Родственник иносказательно объявил ему (ибо не мог держать в себе эту тайну – душа болела!), что знает о готовящемся взрыве, но донести не имеет возможности! «Мне бы либералы не простили. Они измучили бы, довели до отчаяния».
Жалкая, надуманная причина для этого бунтаря, всю жизнь плывшего против течения. Не уставал воевать с либералами и служил, как сам говорил, не общественному мнению, но «только Христу». Конечно же, причина совсем иная, которую он высказать не смеет. Не может он, переживший ожидание смерти на эшафоте, отправить на этот эшафот доверившихся ему молодых людей… Доверившихся… В этом все дело. Уверен: это она! Сначала он с ней встречался, потому что нужна была ему – он роман про них пишет. Но невинные разговоры были только вначале… Далее моя любимая дьяволица стала вовлекать его в западню. Я представляю, как она привязывала его проверенным канатом – тщеславием: «Мы, революционная молодежь, видим в вас брата-каторжника, великого писателя – пророка, давнего защитника униженных и оскорбленных…» А потом последовал её главный шажок: «И поэтому, великий писатель, мы сообщаем вам главную тайну – мы взорвем дворец!»
- Предыдущая
- 79/110
- Следующая
