Танец Арлекина - Арден Том Дэвид Рэйн - Страница 46

• Предыдущая
• 46/115
• Следующая

Командор сидел неподвижно. Казалось, религиозные чувства продолжают владеть им. За время путешествия он взял за привычку отмечать молитвой каждый пятнадцатый час. Даже капеллану казалось, что это несколько утомительно. Столь часто молились только Посвященные, а военному-то зачем? Но на самом деле капеллан знал, у кого командир позаимствовал эту идею. В знаменитом романе «мисс Р» «О делах военных и любовных», представлявшем собой переписку кавалера с дамой, главный герой даже на поле боя не отступал от привычного ритма молитвы. Кое-кто мог бы сказать, что такому болвану было бы очень просто оказаться легкой добычей для врагов. Другие говорили, что только так он и должен был поступать, ибо был чист сердцем. Автору, «мисс Р», похоже, казалось, что благородный Бевин достоин всяческого восхищения. Ведь именно из-за этого в немалой степени он в конце концов добился руки и сердца благочестивой Альриссы.

Или Эвелинны?

Или Меролины?

Капеллан уже не помнил точно имени героини, но мог запросто уточнить. Книжная полка висела между зеркалом и скорчившимся в неудобной позе слугой. Там стояло полное агондонское издание сочинений «мисс Р». Большую часть пути капеллан читал командиру эти романы вслух. Как же они нравились старику!

У потолка кареты покачивался ажурный светильник, который капеллану позволялось зажигать только для чтения.

Скоро командор попросит его почитать.

Сегодня они должны были начать «Первый бал Бекки».

Глаза командора под повязкой были открыты. Погруженный в темноту, он думал о том месте, куда вела дорога. Ирион.

Да.

Круг замыкался. Узнав о том, что его командируют в Тарн, командор пришел в ярость. Он был уже готов наотрез отказаться от назначения, но потом вдруг передумал. В конце концов, в Тарне взошла звезда его славы. Кроме того, там он кое-что оставил… Так, безделица, но нужно будет сказать об этом капеллану. Может быть, несмотря ни на что, ему удастся снова прославить фамилию Вильдроп!

Однако приятные мысли вскоре сменились горечью, и командор стал вспоминать о том, что произошло в Зензане. Подумать только, он был так близок к славе, к своей самой великой победе! И вдруг все рухнуло. Командир снова и снова проклинал судьбу.

Нет, не судьбу.

Алого Мстителя.

— Папа!

Ката проснулась, тяжело дыша.

Поморгала. Протерла глаза. Лучи солнца, проникая сквозь густую листву деревьев у входа в пещеру, играли на земле золотистыми пятнышками. Мало-помалу привычный мир пещеры окружил Кату: грубые каменные стены и пол, низкий, нависающий потолок.

Это был всего лишь сон.

Ката сидела на лежанке, отбросив одеяло. По другую сторону от очага спал отец. Грудь его медленно вздымалась и опадала, прикрытая выцветшей рубахой. Взволнованно бьющееся сердце Каты немного успокоилось.

А во сне она ушла в чащу Диколесья и бродила там так, как бродила тысячу раз наяву — ходила босая по морю папоротников. Но во сне что-то было не так: врожденное чутье как бы отказало, а лес вокруг сковало странное безмолвие. Ни звука, ни ветерка, ни шороха листвы, ни птичьих трелей, ни шелеста копошащихся в опавшей хвое мышей. Кате казалось, что привычные ощущения грубеют, становятся притупленными. Она шла среди папоротников и почти не чувствовала их прикосновения. Растения не гладили ее кожу, не царапали, не покалывали. Воздух становился все холоднее. Свет померк, и пошел снег.

И вот тогда сердце Каты сковала тревога. Она поняла, что заблудилась. Здесь, в лесу, пропитавшем все ее чувства, словно прожилки листок дерева. Ката не могла найти дорогу к родной пещере.

— Папа! Папа!

Но отец не слышал ее, и казалось, никогда не услышит. А потом снег пошел сильнее, и ничего не стало видно, кроме снега, падавшего крупными, бесформенными хлопьями.

— Папа!

Никогда прежде Кате не снились такие сны.

Ката встала и потянулась. Отбросила за спину спутанные волосы, тихо, бесшумно вытерла нос тыльной стороной ладони. Осторожно, стараясь не разбудить отца, девушка склонилась к нему.

Капюшон упал и обнажил лицо с запавшими пустыми глазницами. Когда Ката видела лицо отца, ей всегда становилось нестерпимо жаль его. Она могла лишь смутно представить то ужасное, что случилось с ним когда-то. Она знала только, что ему было больно, очень больно, и ей было так же больно за отца, как за окровавленную птичку, лежавшую на белых лепестках, как за спасенного ею кролика — спасенного слишком поздно из жестоких рук деревенских мальчишек.

Большей боли она не могла бы испытать.

Кате хотелось нежно обнять отца — нежно и крепко. Но вместо этого она быстро и легко поцеловала его в лоб, укрыла его лицо капюшоном и скользнула к выходу из пещеры. Старик не пошевелился. Ката раздвинула пышные ветки, скрывавшие вход в пещеру, и, оглянувшись на прощание, вышла в лес, в яркое, солнечное утро.

Зеленая ткань Диколесья колыхалась плавными складками, подобная волнам океана. Сердце Каты радостно забилось. Она вытянула руки и подставила лицо теплу солнца, не обращая внимания на запах дыма от горки золы, на белку, грызущую орех у самого входа в пещеру. Ката побежала по знакомой тропке к реке.

Сон, похожий на странное предупреждение, был забыт.

Ката пригнулась и шагнула в образованный ветвями коридор.

Она подросла, и ей стало труднее идти по знакомой тропе. Прошло уже почти три цикла со дня рождения Каты, и хотя она по-прежнему разгуливала в лохмотьях, руки и ноги у нее стали длиннее и крепче, круглая мордашка заострилась, обозначились скулы.

Порой, по вечерам, прежде чем улечься спать, отец нежно проводил пальцами по щекам дочери. «О да, девочка моя, — говорил он. — Ты унаследовала красоту матери». Ката укладывалась на лежанку и еще долго лежала, не в силах представить себе — как же это может быть, чтобы она что-то унаследовала от мамы, когда мама лежала так глубоко под землей?

Весело текущая река посверкивала бликами, пузырилась и плясала около камней и коряг и убегала вдаль между высоких, могучих сосен Ката легко взлетела на прибрежный валун, сбросила одежду и нырнула в серебристую рябь.

А потом она лежала на мягкой высокой траве, и ей было радостно и легко, как всегда бывало в краткое теплое время года. Солнце ласкало ее грудь и живот, слизывало капельки воды с набухших сосков.

О, как бы Кате хотелось, чтобы все ее дни начинались так, как начался этот! Она потянулась и покатилась по траве. Потом она побродит по лесу, будет пробираться сквозь заросли папоротников, сквозь густую траву, будет разговаривать с белками и птицами. Она будет собирать орехи и ягоды, но не деловито, а так, словно это игра. Орехи, ягоды и еще коренья, которые вечером сварит в закопченном котелке. Коренья разварятся и превратятся в мягкую сладкую кашу. Отец называл их лесным мясом. Ката и Сайлас ели коренья вместе с сухими ягодами, которые собирали с лиан, растущих у входа в пещеру.

А потом наступит вечер, и отец сядет с трубкой на приступочке около пещеры, а Ката сядет у его ног и прижмется у нему. «Папа, расскажи мне про маму», — попросит она, или: «Папа, расскажи мне, как ты был маленький», — но на самом деле ей не то чтобы хотелось выслушивать истории, слышанные уже сотни раз, — нет, ей просто приятно было слушать тихий голос отца, так печально звучащий здесь, на крошечной полянке. Отца и дочь окутывали прикосновения теплого ветерка, ароматы перезрелых плодов, падающих с ветвей, и запахи сотен эфемерных цветов.

Река журчала. Над водой порхали насекомые с прозрачными крылышками, в волнах серебрились рыбки, но Ката их не видела. Она лежала на спине и смотрела вверх, на позолоченный солнцем купол листвы, а потом прищурила глаза, и в щелочках образовались загадочные, таинственные алые пещерки. Там, в пещерках, плясали странные фигуры под какую-то музыку, но не под музыку реки. Эта музыка была глубже, темнее, ее источник был спрятан где-то в самом центре мироздания.

• Предыдущая
• 46/115
• Следующая