Чертова баба - Арбенина Ирина - Страница 7

• Предыдущая
• 7/60
• Следующая

Писатель Малякин сразу оживился и, в общем, отнесся к Аниной «легенде»

— студентка, пишет дипломную работу по детской литературе! — совершенно не критически.

— Что ж, голубушка, хотите навестить старика — приезжайте! И жена будет вам рада…

— Правда?

Оказалось, правда…

Жена Малякина оказалась просто чудом дрессуры.

Все манипуляции, которые были ею произведены за то время, пока Аня находилась у них в гостях, были направлены на то, чтобы писателю Малякину в этой жизни было хорошо и удобно, светло и тепло — в общем, чтобы ему Абсолютно не на что было жаловаться.

Она принесла ему «покушать салатик» — диетическая порция, «крошечка в плошечке». Но каково было искусство сервировки! Цветочки, салфеточки, тарелочки, вазочки, корзиночки… На то, чтобы обставить столь изящным образом это действо — «писатель Малякин ест салатик», — было потрачено, как минимум, час времени этой трудолюбивой женщины.

Она подавала ему очки и книги и укрывала ему колени пледом. Хотя, на Анин взгляд, Малякин отнюдь не выглядел инвалидом, не способным дотянуться до пледа. А, напротив, смотрелся бойким сангвиником довольно плотного телосложения — особенно плотного, кстати сказать, на фоне его худосочной жены.

Кроме того, жена Малякина все время молчала, открывая рот, только когда писатель обращался к ней: «Ну, скажи, Танечка, скажи, что ты думаешь». И вообще, была она как-то совершенно незаметна, очень удачно сливаясь с сероватым оттенком ткани, которой была обита мебель в писательской гостиной.

В общем, Светловой показалось, что цирковые дрессировщики животных — просто дилетанты в сравнении с писателем Малякиным. Светловой все время хотелось спросить: как ему удалось достичь такого потрясающего результата? Ведь не родилась же его супруга на свет сразу такой бессловесной и выдрессированной?! Наверняка это был итог планомерной работы…

Но отвлекаться было некогда. Главное разговорить «классика», вывести его на сплетни о соратниках по литературному цеху.

Нельзя было сказать, что Светловой пришлось для этого слишком стараться.

— Горчаков? Ну, как же… очень известный писатель… Классик! — восхищенно заметила Светлова. — Я главного героя его книжек, собачку Кутю, с детства люблю. А мультфильмы по его сказкам…

— Классик?! — Малякин вдруг втянул воздух и побагровел от негодования… И вдруг возмущенно выдохнул:

— Так вот знайте, милочка: эту собачку Кутю, свой лучший образ, Горчаков у меня украл!

— Да что вы?!

— Точно! — Малякин хмыкнул. — Поделился я как-то в его присутствии своими замыслами, а он, стервец, возьми да и…

— Использовал вашу идею?

— Именно!

— Не может быть! — ахнула Светлова —А я вам говорю: может! Еще как может! А этот стервец Кравинский?! Вы только спросите у меня про этого стервеца Кравинского — так я вам все расскажу!

— А что Кравинский? — покладисто спросила Светлова.

— И он украл! Ах, сколько он у меня украл!..

— Да что вы!

— Точно!

— А Погребижская? — вдруг спросила Светлова, все время целеустремленно придумывавшая, как бы половчее подрулить в разговоре к нужной теме.

Малякин втянул воздух и при этом имени замер, широко раскрытыми глазами глядя на Светлову.

Пауза было такой длинной, что Светлова уже всерьез опасалась, что старика сейчас хватит кондратий… По-видимому, то, что украла у него Погребижская, не шло ни в какое сравнение даже со знаменитой собачкой Кутей…

— Она-то что у вас украла? — забеспокоилась Светлова.

Но все обошлось, старик благополучно выдохнул.

— Она — ничего! Как вы смели такое предположить?!

Оказалось, что это был вздох восхищения, а вовсе не негодования, как это было в случае со «стервецом Горчаковым» и «стервецом Кравинским».

Просто выяснилось, что и возмущение, и восхищение писатель Малякин переживал одинаковым способом.

— Мария Погребижская… Маша… — вдруг совершенно расслабленным голосом прошелестел писатель. — Господи… Какая же она была красавица!

— Была? — переспросила Аня.

— Ну, разумеется… Я имею в виду в молодости. Ведь чудес не бывает.

Машеньке-то уже годков пятьдесят стукнуло. А красота продукт эфемерный.

Консервации, увы, не поддается. Хотя Мария, наверное, и сейчас еще ничего — держится.

— Вот как?

— Ну, такая была красавица, такая красавица!.. — опять заахал писатель.

— Какая все-таки? — решила уточнить Светлова, стараясь представить молодую Погребижскую.

— Черные как вороново крыло волосы и синие глаза. Удивительные глаза…

Пронзительной синевы! Я других таких больше не встречал. Представляете?!

— Пытаюсь, пытаюсь… — пробормотала задумчиво Светлова.

— Понимаете, Машенька могла ведь вообще ничего не делать… Жить исключительно на дивиденды от эксплуатации своей внешности. Так нет, "трудилась всю жизнь, как пчелка.

— А я думала, ей уже лет семьдесят!

— С чего вы взяли?

— Ну… Ведь ее книжки читают уже, кажется, спокон века?

— Книжки, да, давно печатаются, — согласился Малякин. — Но самой ей… даже не знаю… Не так уж она и стара, в общем, на мой взгляд. Ведь Машенька вундеркинд — очень рано добилась успеха. Ее первая книжечка, дай бог памяти, вышла в свет, когда ей лет двадцать всего было.

— Интересно…

— Ах, Маша, Маша… — снова забормотал Малякин. — Что это были за годы!

Упоение… Арбатские переулки… Как мы веселились!

И опять: «Маша, Маша…»

Светлова терпеливо ждала, когда писатель наконец вынырнет из этих переулков своей молодости.

— Вы не могли бы меня с ней познакомить?

— С Машей? — Малякин запнулся и впервые за время визита Анны взглянул на свою жену. — Понимаете, какая незадача: признаться честно, я давно уже ее не видел… Глупая ссора, пустяк, а ничего не поделаешь… Поссорились! Танечка, скажи-ка, сколько мы уже не разговариваем с Погребижской? Уж года два будет?

Жена Малякина согласно кивнула.

— Вот как? Такая ужасная ссора, что нельзя и помириться? — удивилась Светлова.

— Выходит, нельзя, — вздохнул писатель Малякин.

— Ну, хоть расскажите еще немного о Марии Иннокентьевне! Как она сейчас? Над чем работает?

— Да говорю вам, милая девушка, я уже не в курсе ее жизни.

— А кто же в курсе? Малякин пожал плечами:

— Даже не знаю… Брат Погребижской умер. Знакомые, друзья? Кто уехал, кто тоже умер. Право, не знаю… Знаете, ведь как это бывает: чем дольше живешь, тем больше вокруг пустеет местность…

— Неужели даже никого из родственников у нее больше не осталось? — удивилась Светлова.

— Из близких родственников — не знаю… Получается вроде, что никого не осталось. А вот есть одна дама… Она Погребижской вроде как золовкой приходится. Маша когда-то на заре юности была замужем. Потом развелась.

По-другому, впрочем, и быть не могло. Прирожденная холостячка. Так вот, эта дама — сестра Машиного бывшего мужа…

— А долго?

— Что — долго?

— Долго Погребижская была замужем? Писатель закатил глаза к потолку:

— Лет пять, наверное.

— А кто он, этот муж? — оживилась Светлова, почувствовав, что нащупывается наконец хоть какая-то ниточка, ведущая к замкнутой жизни Марии Погребижской.

— Не имеет значения, кто он…

— Почему?

— Потому его уже тоже нет в живых.

— Надо же какая напасть… — покачала головой Светлова. — Похоже, родственники Погребижской долго не живут.

— Да уж, — согласился Малякин. — Муж-то Машин умер… А вот его сестра, Елизавета, насколько я знаю, здоровехонька, видел ее недавно — на улице столкнулись.

— Получается, что эта Елизавета…

— Елизавета Львовна, с вашего позволения!

— Да-да, конечно… Значит, эта Елизавета Львовна — золовка Погребижской?

— Точней сказать, была ею когда-то! И довольно, следует заметить, это было давно.

«Неважно, когда это было… — думала Светлова. — Неважно, что это было давно… Пять лет — немалый срок. За это время люди многое узнают друг о друге, особенно если живут одной семьей…»

• Предыдущая
• 7/60
• Следующая