Странствие Бальдасара - Маалуф Амин - Страница 67

• Предыдущая
• 67/94
• Следующая

Мне казалось, что это самый обыкновенный и самый банальный вопрос, какой только может задать пассажир своему капитану. Но этот Центурионе обернулся, подозрительно взглянув на меня и угрожающе задрав вверх подбородок:

— К чему этот вопрос? Что вы хотите узнать? Какого черта пассажир хотел бы знать, куда идет его корабль? Но я сохранил улыбку на губах, объяснив свое желание почти извиняющимся тоном:

— Дело в том, что на последней остановке я купил мало припасов, мне уже кое-чего не хватает…

— Вы сами виноваты! Пассажир должен быть предусмотрительным.

Еще не хватало, чтобы он меня начал воспитывать из-за такого пустяка. Я собрал все, что осталось от моей вежливости и терпения, чтобы произнести прощальные слова и удалиться.

Часом позже он послал ко мне Маурицио с супом.

Даже если бы я чувствовал себя абсолютно здоровым, я бы к нему не притронулся; а сейчас у меня есть самая веская причина, так как сегодня меня опять мутит.

Прося юнгу передать мою благодарность, я намеренно отпустил в адрес капитана несколько саркастических шпилек. Но Маурицио старательно сделал вид, будто ничего не расслышал, и мне ничего не оставалось, как сделать вид, что я ничего не говорил.

Таким был мой день, и вот сейчас я сижу над страницей дневника с пером в руке, и в глазах у меня стоят слезы. Сколько всего стало мне вдруг здесь недоставать. И твердой земли, и Джибле, и Смирны, и Генуи, и Марты, и даже Грегорио.

Тоскливый день, болезненно-тоскливый.

24 мая.

Мы бросили якорь по ту сторону Гибралтара и Геркулесовых Столбов, в порту Танжера 55, который совсем недавно принадлежит английской короне, — признаюсь, я и не подозревал об этом до сегодняшнего утра. Правда, он уже два века как принадлежал Португалии, которая завоевала его и владела им по праву сильного; но когда четыре или пять лет назад инфанта Катарина Браганса 56 вышла замуж за короля Карла, она принесла ему в качестве приданого два города: один — этот, а второй — Бомбей, в Индии. Говорят, что посланные сюда английские офицеры совсем не рады этому и ведут обидные речи, хуля то, что они считают ничего не стоящим подарком.

Однако город показался мне нарядным, его главные улицы, широкие и прямые, застроены крепкими добротными домами. Я увидел там также плантации апельсиновых и лимонных деревьев, распространяющих одуряющий аромат. В здешнем воздухе царит мягкая сладость, связанная с близостью Средиземного моря, Атлантики, пустыни, которая тоже недалеко отсюда, и Атласских гор. Мне кажется, что ни один другой край не имеет такого расположения — на перекрестке четырех климатических зон. На мой взгляд, это именно такая земля, которой был бы счастлив владеть любой король. Прогуливаясь сегодня, я встретил старого горожанина, португальца, который родился в этом городе и отказался покидать его вместе с солдатами своего короля. Его имя — Себастьяо Магальяйнш 57. (Не мог бы он быть потомком известного мореплавателя? Да нет, он бы, конечно, сказал мне об этом…) Это он сообщил мне, о чем здесь шушукаются, и сказал, что сам-то он убежден, будто насмешки английских офицеров вызваны единственно тем, что супруга их государя — «папистка»; некоторые из них думают, что сам Папа тайно способствовал заключению этого брака, чтобы попытаться вернуть Англию в лоно своей церкви. Но если верить моему собеседнику, этот союз можно объяснить иначе: Португалия вечно воюет с Испанией, до сих пор еще не отказавшейся от мысли вновь завоевать ее 58, и поэтому стремится укрепить узы, связывающие ее с врагами своего врага.

Я пообещал себе по-королевски попотчевать своих друзей, перса и венецианца, на первой же остановке, так как у меня не было возможности угостить их на борту. Я думал справиться о лучших трактирах в этой местности, и когда мне повезло повстречаться с господином Магальяйншем, я спросил его совета. Он тотчас ответил, что я желанный гость у него дома; я поблагодарил и объяснил прямо, что должен пригласить двух друзей, что я чувствовал бы себя неловко, если бы мне пришлось опять подняться на борт моего судна, не воздав им должное. Но он не желал ничего слушать.

— Если бы в этом городе жил ваш брат, разве не пригласили бы вы их к его столу? Вот и считайте, что так оно и есть, и будьте уверены: мы гораздо лучше проведем время за дружеской беседой в моей библиотеке, чем в портовой таверне.

25 мая.

Вчера вечером я не смог вновь взяться за перо. Когда я вернулся от Магальяйнша, было уже темно, а я слишком много съел и выпил, чтобы быть в состоянии что-то писать.

Наш хозяин настаивал даже, чтобы мы ночевали в его доме, что при других обстоятельствах не могло бы встретить отказа после стольких ночей, проведенных на качающихся койках. Но я испугался, как бы капитан не решил сняться с якоря до рассвета, и предпочел откланяться.

Сейчас уже полдень, а корабль все еще стоит на причале. Все вокруг нас выглядит так спокойно и тихо. Кажется, час нашего отъезда еще далеко.

Вчерашний вечер прошел очень приятно, но мы не могли беседовать на одном, общем для всех нас, языке, что лишило эту встречу части ее очарования. Конечно, отец Анж сопровождал своего хозяина и служил ему переводчиком, но он не слишком утруждал себя — временами он был занят едой, временами что-то не улавливал и просил, чтобы ему повторили, а иногда переводил длинное объяснение двумя краткими словами, то ли потому, что не все запомнил, то ли потому, что кое-что из сказанного ему не нравилось.

Так, например, когда Эсфахани, выказавший большой интерес к Московии и ко всему, что венецианец рассказывал об этих людях и их обычаях, захотел разузнать о различиях в религиях у православных и католиков, Джироламо принялся объяснять ему, в чем упрекает Папу Московский Патриарх. Отца Анжа совсем не радовало, что приходится повторять подобные вещи, и когда Дурацци сказал, что московитам, как и англичанам, нравится именовать Святого Отца «антихристом», наш священник побагровел, резко швырнул нож на стол и бросил венецианцу дрожащим голосом:

— Лучше бы вам выучить персидский и говорить такое самому, а я не желаю пачкать свой язык и засорять уши принца!

Гнев заставил отца Анжа заговорить по-французски, но все присутствующие, каков бы ни был их родной язык, поняли слово «принц». Напрасно священник пытался снова взять себя в руки: зло уже свершилось. Интересно, не о таком ли случае думал тот, кто назвал когда-то «переводчика» «предателем»?

Вот так спустя месяц с начала нашего плавания я наконец узнал, что Эсфахани действительно принц. И прежде чем мы сойдем на лондонскую пристань, я, может, в конце концов выясню, кто он на самом деле и почему путешествует.

Вчера вечером, как только мы снова заговорили за столом об уступке Танжера португальцами, он наклонился ко мне и попросил когда-нибудь подробно растолковать ему все эти тонкости и объяснить причины неприязни, существующей между разными христианскими народами. Я пообещал рассказать ему все, что мне известно, хоть мне известно и не очень много. И в качестве предисловия сообщил, полушутя-полусерьезно, что, если он хочет понять хоть что-нибудь из того, что происходит, он должен держать в уме, что англичане ненавидят испанцев, испанцы — англичан, голландцы — и тех и других и что всех люто ненавидят французы…

Внезапно Джироламо, бог знает как понявший то, что я только что сказал по-арабски одному принцу, бросил мне:

— Объясни ему также, что сиенцы проклинают флорентийцев и что генуэзцы предпочитают турок венецианцам…

Я перевел фразу абсолютно точно, но все же с лицемерной пылкостью возразил:

— Доказательством того, что у нас уже нет никакой предубежденности против Венеции, служит как раз то, что мы с тобой разговариваем как друзья.

• Предыдущая
• 67/94
• Следующая