Странствие Бальдасара - Маалуф Амин - Страница 14

• Предыдущая
• 14/94
• Следующая

Я чуть было не забыл написать, что ходил в Церковь Воздвижения Креста вместе с племянниками, приказчиком, «вдовой» и примерно дюжиной других путешественников. Марта в первый раз надела цветное платье, то самое — синее с воротничком, обшитым красной каймой, — которое я видел на ней в юности; она надевала его по праздничным дням, направляясь со своим отцом, цирюльником, в церковь Джибле.

С того дня, как она присоединилась к нам в этом путешествии, она всегда одевалась только в черное: назло, потому что семья ее мужа это запрещала. Должно быть, теперь она полагала, что подобное поведение стало бессмысленным.

Все время, пока длилась месса, на нее поглядывали мужчины, одни — беглым взглядом, другие — настойчиво, но это — Бог мне свидетель! — не возбудило во мне ни неприятного чувства, ни ревности.

16 сентября.

Сегодня утром меня разыскал один ювелир, еврей из Алеппо, по имени Маимун Толеитли. Он наслышан, сказал он, о моей громадной эрудиции и сгорает от нетерпения познакомиться со мной. Почему же он не подошел ко мне раньше, спросил я его. Он смущенно замолчал. Я тотчас сообразил, что он предпочел пропустить Воздвижение. По правде говоря, некоторые из моих собратьев по вере, встретив в этот день еврея, считают себя обязанными показать свою ненависть, как будто этим поступком являют справедливое возмездие и большую набожность.

Я дал ему понять в подобающих выражениях, что сам я не из таких. И объяснил ему, что, если я и потребовал нашей задержки на день в Александретте, это не для того, чтобы было признано превосходство моей религии над другими, а лишь затем, чтобы меня уважали.

— Вы правильно поступили, — сказал он мне. — Таков наш мир.

— Таков наш мир, — повторил я. — Если бы он был другим, я бы скорее обнародовал свои сомнения, а не верования.

Он улыбнулся и произнес, понизив голос:

— Когда вера превращается в ненависть, да будут благословенны сомневающиеся!

Я, в свою очередь, тоже улыбнулся и понизил голос:

— Нам всем случается заблуждаться.

Едва ли мы проговорили больше пяти минут, а стали уже братьями. В нашем разговоре шепотом было то сходство умов, какое никакая религия не может ни породить, ни уничтожить.

17 сентября.

Наш караванщик решил сегодня сойти с привычного пути, чтобы привести нас на берег Малоалександрийского залива 14. Он утверждает, что одна ясновидящая строго-настрого запретила ему проходить в среду по этой дороге, боясь, как бы нам не перерезали горло, и что задержка, причиной которой был я, принуждает его изменить наш маршрут. Путешественники не протестовали — а впрочем, что бы они могли сказать? Аргумент можно оспорить, суеверие не оспаривается.

Я сдержался и не стал вмешиваться, чтобы не спровоцировать новый инцидент. Но подозреваю, что этот плут повернул караван, чтобы обделать какие-то свои темные делишки, — настолько отвратительная слава идет о жителях той деревни, куда он нас привел. Они грабят потерпевших кораблекрушение, и все они — контрабандисты! Хатем и племянники донесли до меня всевозможные слухи. Я их наставляю быть осмотрительными…

Мой приказчик поставил шатер, но я не спешу ложиться. Марта идет и устраивается там одна в глубине, а мы — четверо мужчин — ложимся один подле другого, головой к ней. Всю ночь, не видя ее, я ощущал запах ее духов и слышал ее дыхание. Присутствие женщины иногда такая мука!

Пока меня не сморил сон, я присел на каком-то камне, чтобы записать несколько строк при свете лагерного костра, как вдруг заметил Маимуна. Он тоже не торопился засыпать, и мы пошли прогуляться по пляжу. Шорох волн благоприятен для доверительной беседы, и я рассказал ему все подробности моего странного приключения в Алеппо. Ведь он живет в этом городе, и, должно быть, у него найдутся какие-нибудь объяснения. И в самом деле, он предоставил мне одно из них, и на тот час оно меня устроило.

— Эти люди испугались тебя больше, чем ты их, — сказал он мне. — Они отправляют свой культ, таясь от властей, подвергающих их гонениям. Их подозревают в мятеже и непокорстве.

Тем не менее все в Алеппо знают об их существовании. Противники их веры дали им прозвище «Нетерпеливые», но им это имя понравилось, и сейчас они его приняли. По их мнению, тайный имам, последний наместник Бога на земле, уже среди нас и готов открыться, когда настанет подходящее время, чтобы положить конец страданиям верных. Другие относят явление имама к более или менее отдаленному будущему, для нас неведомому, тогда как Нетерпеливые убеждены, что его приход неотвратим, что спаситель уже где-то здесь: в Алеппо или в Константинополе, что он бродит по миру, наблюдает и уже готов разорвать покров тайны.

Но, спрашивают себя эти люди, как нам узнать его, когда мы его встретим? Мне говорили, что именно об этом они постоянно и спорят между собой; потому что имам скрыт от нас, так как он не должен быть узнан врагами, и необходимо быть готовым обрести его в самом неожиданном из обличий. Он — тот, кто однажды унаследует все богатства мира, он может прийти в лохмотьях; тот, кто мудрее всех мудрых, он может предстать безумцем; тот, кто набожен и полон благочестия, он может совершить наихудшие святотатства. Вот почему эти люди считают для себя необходимым почитать нищих, сумасшедших и распутников. И вот когда ты вторгся к ним в час молитвы, когда ты выругался, а потом пролил вино на их молитвенный коврик, они подумали, что ты желал их испытать. Разумеется, они не были в этом уверены, но, если бы ты вдруг оказался Тем, Ожидаемым, они не хотели бы рисковать, оказав тебе дурной прием.

Их вера диктует им вести себя приветливо с каждым человеком, будь то иудей или христианин, потому что имам, скрывая свое истинное лицо, вполне может принять личину другой Веры. И даже с тем, кто их преследует, они тоже должны быть приветливы, так как и это может быть маской…

— Но, если они так предупредительны со всеми, за что же их преследуют?

— Потому что они ожидают того, кто свергнет все троны и уничтожит все законы.

Никогда раньше я ничего не слышал об этой странной секте… Однако Маимун сказал мне, что они существуют уже очень давно.

— Но, говоря по правде, сейчас их гораздо больше, а верят они горячее, чем прежде, и стали менее осторожны. Потому что кругом ходят слухи о конце света, и слабые умы им поддаются…

Его последние слова причинили мне боль. Неужели я тоже стал одним их этих «слабых умов», бичуемых моим новым другом? Иногда я выпрямляюсь, я проклинаю суеверие и легковерность, я усмехаюсь презрительной или сочувствующей улыбкой… тогда как сам я отправился вслед за «Сотым Именем»!

Но как бы я мог сохранить свой разум не затронутым этими слухами, когда знаки множатся на моем пути? А разве мое недавнее приключение в Алеппо не было одним из самых странных событий, приведших меня в замешательство? Быть может, Небеса или другая невидимая сила стараются укрепить меня в моем заблуждении?

18 сентября.

Маимун сегодня поверил мне свою мечту, сказав, что собирается уехать в Амстердам, в Объединенные Провинции 15.

Сначала я подумал, что он говорит как ювелир, надеясь найти в этом отдаленном краю самые лучшие для огранки камни и процветающих покупателей. Но он говорил как мудрец, как свободный человек и в то же время как человек, раненный до глубины души:

— Мне рассказывали, что это единственный город на свете, где человек может произнести «я иудей» так, как в других странах говорят «я христианин» или «я мусульманин», не опасаясь ни за свою жизнь, ни за свое добро, ни за свое достоинство.

Мне хотелось поговорить с ним еще немного, но он выглядел таким взволнованным, произнеся эти несколько слов, горло его сжалось, а глаза наполнились слезами. Тогда я не стал ничего больше выяснять, и дальше мы оба хранили молчание.

• Предыдущая
• 14/94
• Следующая