Симулякры и Симуляция. - Бодрийяр Жан - Страница 5

• Предыдущая
• 5/22
• Следующая

К тому же порядку, что и невозможность отыскать абсолютный уровень реального, принадлежит невозможность инсценировать иллюзию. Иллюзия больше невозможна, потому что больше невозможна реальность. Перед нами возникает вся политическая проблема пародии, гиперсимуляции или агрессивной симуляции.Например, было бы интересно увидеть, будет ли репрессивный аппарат реагировать с большей силой на симулированное вооруженное ограбление, чем на реальное? Ведь последнее всего лишь нарушает порядок вещей, право собственности, тогда как первое посягает на сам принцип реальности. Преступление и насилие менее серьезны, потому что они оспаривают лишь распределение реального. Симуляция же бесконечно опаснее, так как, независимо от своего объекта, позволяет в любой момент сделать страшное предположение что порядок и закон сами могут быть всего-навсего симуляцией.Однако сложность пропорциональна опасности. Как симулировать преступление и привести его доказательство?Симулируя кражу в супермаркете - как убедить службу безопасности, что это симулированная кража? Никакого "объективного" различия: жесты, знаки, - все то же самое, что и при реальной краже, все это не доказательства ни в чью пользу. С точки зрения существующей системы эти телодвижения всегда принадлежат к порядку реального.Организуйте ложный налет. Тщательно проверьте безопасность своего оружия и возьмите наиболее надежного заложника, чтобы ни одна человеческая жизнь не подверглась опасности (потому что тогда вы попадаете в сферу уголовной юрисдикции). Потребуйте выкуп и сделайте все, чтобы операция достигла по возможности большей огласки, - короче говоря, сделайте все как можно более правдоподобно, чтобы проверить реакцию аппарата на совершенный симулякр. Вам это не удастся: сеть искусственных знаков безнадежно перепутается с реальными элементами (полицейский в самом деле выстрелит в цель; клиент банка потеряет сознание и умрет от сердечного приступа; вам реально заплатят выкуп фальшивыми деньгами), короче говоря, вы против своей воли сразу окажетесь в реальном, одна из функций которого состоит именно в том, чтобы уничтожать любую попытку симуляции, чтобы сводить все к реальному, - это, собственно, и есть установленный порядок, который возник задолго до того, как в игру вошли всякие институции и правосудие.В этой невозможности отделить процесс симуляции нужно видеть силу порядка, который не способен видеть и постигать что-либо кроме реального, потому что он не может существовать больше нигде. Даже если симуляция преступления будет установлена, она будет подвергнута или легкой степени наказания, как не имевшая последствий, или же наказана как оскорбление правоохранительных органов (например, если полицейскую операцию была развернута "без оснований") - но никогда как симуляция, потому что как раз в качестве таковой она не может быть приравнена к реальному, а значит, невозможно и подавление. Власть не может ответить на вызов симуляции. А как подвергнуть наказанию симуляцию добродетели? А ведь это грех куда более тяжкий, нежели симуляция преступления. Пародия уравнивает друг с другом покорность и нарушение, и вот в этом-то и кроется наибольшее преступление, поскольку оно аннулирует различие, на котором основывается закон. Установленный порядок ничего не может с этим поделать, поскольку закон представляет собой симулякр второго порядка, тогда как симуляция относится к третьему, располагаясь по ту сторону истинного и ложного, по ту сторону эквивалентного, по ту сторону рациональных различий, на которые полагаются любое социальное и любая власть. Вот туда-то, в изъян реального, и следует нацеливать порядок.Именно поэтому последний всегда выбирает реальное. В сомнениях он всегда отдает предпочтение этой гипотезе (так в армии предпочитают считать симулянта истинным сумасшедшим). Однако это становится все более трудным, ведь, если практически невозможно отделить процесс симуляции от того "реального по инерции", которое нас окружает, то верно и обратное (и именно эта обратимость составляет часть аппарата симуляции и бессилия власти), а именно: теперь невозможно ни отделить процесс реального, ни предоставить доказательства реального.Вот так все теракты, угоны самолетов и т.д. отныне являются в некотором смысле преступлениями-симуляциями, если иметь в виду их заведомую вписанность в декодирование и ритуальную оркестровку средств массовой информации с заведомо известным сценариями и возможными последствиями. Короче говоря, они функционируют как комплекс знаков, предназначенных исключительно для своего повторения как знаков, а вовсе не для своей "реальной" цели. Но от этого они не становятся безвредными.Напротив, именно как гиперреальные события, которые уже не имеют конкретного содержания и собственных целей, но бесконечно преломляются друг в друге (точно так же, как так называемые исторические события: забастовки, демонстрации, кризисы, и т.д.). В этом смысле они неподвластны порядку, который может проявить себя лишь в реальном и рациональном, в причинах и следствиях; референтному порядку, который может властвовать лишь над референтным; детерминированной власти, которая может властвовать лишь над детерминированным миром, но ничего не может поделать с этой неопределенной повторяемостью симуляции, с этой туманностью в состоянии невесомости, которая больше не подчиняется законам гравитации реального. Сама власть заканчивается, разрушаясь в этом пространстве, и становится симуляцией власти (отделенной от своих целей и задач и обреченной на эффекты власти и массовую симуляцию).Единственное оружие власти, ее единственная стратегия против этого дефекта состоит в том, чтобы снова инъецировать повсюду реальное и референционное, убеждая нас в реальности социального, в значимости экономики и целесообразности производства. Для этого она пускает в ход преимущественно дискурс кризиса, но также - почему бы и нет? - дискурс желания. "Принимайте ваши желания за реальность" может пониматься как последний лозунг власти, поскольку в ирреферентном мире даже смешение принципа реальности и принципа желания менее опасно, чем заразительная гиперреальность. Мы оказываемся на границе между принципами, а в такой ситуации власть всегда права.Гиперреальность и симуляция – средства апотропии любого принципа и любой цели, и они оборачивают против власти средство апотропии, которым она так хорошо пользовалась в течение длительного времени. Ведь в конце концов, это капитал первым пожрал все, что связанно с референционным, все, что связанно с человеческим целеполаганием, это капитал разрушил все идеальные различия между истинным и ложным, между добром и злом, чтобы установить свой радикальный закон эквивалентности и обмена, неколебимый закон своего могущества. Капитал первым начал играть на апотропии, абстракции, разъединении, детерриторизации и т.д., и если это он создал реальность, принцип реальности, он также был тем, кто ликвидировал его через уничтожение всякой потребительской стоимости, всякой реальной эквивалентности производства и богатства, через само ощущение ирреальности цели и всесилия манипуляции. Так вот именно эта логика все более радикальнее выступает сегодня против капитала. И когда он хочет побороть эту катастрофическую спираль, испуская последний проблеск реальности, по которому можно установить последний проблеск власти, он лишь умножает ее знаки и ускоряет игру симуляции.Пока историческая угроза исходила для нее от реального, власть спекулировала апотропией и симуляцией, дезинтегрируя все противоречия с помощью производства эквивалентных знаков. Сегодня, когда угроза исходит для нее от симуляции (угроза исчезнуть в игре знаков), власть спекулирует реальным, кризисом, спекулирует переработкой искусственных социальных, экономических, политических целей. Для нее этот вопрос жизни или смерти. Однако уже слишком поздно.Отсюда характерная для нашего времени истерия производства и воспроизводства реального. Прочее производство - ценностей и товаров, золотой век политической экономии, уже давно не имеет значения. Все, к чему стремится, продолжая производить и перепроизводить, целое общество - это воскрешение ускользающего от него реального. И поэтому само "материальное" производство является на сегодняшний день гиперреальным. Оно сохраняет все черты, весь дискурс традиционного производства, однако является лишь слабым отражением его (так гиперреалисты фиксируют в иллюзорном сходстве реальное, из которого исчезли весь смысл и вся обворожительность, вся глубина и энергия репрезентации). Таким образом, гиперреализм симуляции повсюду выражается через иллюзорное сходство реального самому себе.Власть также уже давно вырабатывает лишь знаки своего подобия. И неожиданно разворачивается другой образ власти: образ коллективного требования символов власти - священный союз, создающийся вокруг ее исчезновения. Все страны, так или иначе, присоединяются к нему в ужасе от краха политического. В итоге уловка власти становится лишь опасной одержимостью власти - одержимостью своей смертью и ее преодолением, которая растет по мере того как власть исчезает. Когда она исчезнет окончательно, логически мы окажемся перед полной иллюзией власти - идеей-фикс, которая уже заметна всюду, и выражается одновременно в непреодолимом желании избавиться от нее (никто больше не желает власти, и каждый перекладывает ее бремя на кого-то другого) и в панической ностальгии от ее утраты. Меланхолия обществ без власти - именно она уже однажды спровоцировала фашизм, эту передозировку сильного референта в обществе, которое не может справиться со своей скорбью.С истощением политической сферы президент все больше уподобляется манекену власти, которым является вождь в первобытных обществах (Клястр).Все последующие президенты платили и продолжают платить за убийство Кеннеди, так, будто это они заказали его, - что соответствует истине если не в фактическом, то фантазматическом плане. Они должны искупить этот грех и это соучастие через свое симулированное убийство. Ведь последнее теперь только и может быть лишь симулированным. Президенты Джонсон и Форд оба были объектами неудачных покушений, которые если и не были инсценированы, то, по крайней мере, симулировались. Кеннеди погибли, потому что воплощали политическую власть, политическую субстанцию, тогда как все последующие президенты были лишь их карикатурой, поддельной пленкой; любопытно, что все они (Джонсон, Никсон, Форд) имели обезьяньи черты, - обезьяны власти.Смерть никогда не была абсолютным критерием, но в этом случае она показательна: эпоха Джеймса Дина, Мерлин Монро и Кеннеди, тех, кто реально умирали, потому что имели мифическое измерение, которое предполагает смерть (не из романтических побуждений, а как фундаментальный принцип реверсии и обмена), - эта эпоха давно закончилась. Настала эпоха убийства с помощью симулирования, всеобъемлющей эстетики симуляции, убийства-алиби - аллегорического воскрешения смерти, которая нужна лишь для того, чтобы санкционировать институт власти, не имеющей без этого ни субстанции, ни автономной реальности.Эти инсценировки покушений на президентов показательны, ибо сигнализируют о статусе всего негативного на Западе: политическая оппозиция, левые, критический дискурс и т.д. - это контрастный симулякр, при помощи которого власть старается разбить порочный круг своего небытия, своей фундаментальной безответственности, своей "текучести". Власть "плавает" подобно курсу валют, языковой стилистике, подобно теориям. Только критика и негативность еще производят призрак реальности власти. И если по той или иной причине они иссякнут, власти ничего другого не останется, как только искусственно их воскресить, галлюцинировать.Именно так смертные казни в Испании служат еще и стимулом для либеральной западной демократии, для агонизирующей системы демократических ценностей. Свежая кровь, но насколько ее еще хватит? Деградация всех видов власти неудержимо прогрессирует: и не столько "революционные силы" ускоряют этот процесс (скорее наоборот), сколько сама система подвергает свои собственные структуры насилию, уничтожая любую субстанцию, любую целесообразность. Не следует сопротивляться этому процессу, пытаясь противостоять системе и разрушать ее, потому что она, агонизируя от упразднения своей смерти, только этого от нас и ждет: что мы возвратим ей смерть, что мы реанимируем ее через отрицание. Конец революционной практики, конец диалектики. Любопытно, что Никсон, которого даже не посчитали достойным умереть от руки хоть какого-нибудь ничтожного случайного психа (и пусть, что возможно верно, президентов всегда убивают психи - это ничего не меняет: склонность левых выявлять в этом заговор правых, создает лишь ложную проблему - функцию умерщвления или провозглашения пророчества и т.д. против власти еще со времен первобытных обществ всегда осуществляли скудоумные, сумасшедшие или невротики, которые, тем не менее, выполняют социальную функцию столь же фундаментальную, как и любой президент), все же был ритуально казнен Уотергейтом. Уотергейт - это все еще средство для ритуального убийства власти (американский институт президентства намного увлекательнее в этом плане, чем европейские: он впитал в себя все насилие и превратности примитивных обществ, дикарских ритуалов). Но вот импичмент уже не является убийством: он осуществляется по Конституции. Никсон все-таки достиг того, о чем мечтает всякая власть: восприниматься достаточно серьезно, представлять для некой группы достаточную смертельную опасность, чтобы однажды быть смещенным, разоблаченным и устраненным. Форд уже не получает такого шанса: симулякр уже мертвой власти, он может лишь накапливать против себя знаки реверсии через убийство - от которого он был фактически иммунизирован своим бессилием, что приводило его в бешенство.В противоположность первоначальному обряду, который предусматривает официальную и жертвенную смерть короля (король или вождь - ничто без обещания своей жертвы), современное политическое воображаемое движется все дальше в направлении к тому, чтобы отсрочивать, как можно дольше скрывать смерть главы государства. Эта одержимость усилилась в эпоху революций и харизматических лидеров: Гитлер, Франко, Мао, не имея "законных" наследников для передачи власти, вынуждены были на неопределенное время пережить самих себя - народное мифотворчество не желает признавать их мертвыми. Так уже было с фараонами, которые, меняя друг друга, воплощали всегда одну и ту же личность.Все происходит так, будто Мао или Франко уже умирали много раз, а на смену им приходили их двойники. С политической точки зрения, абсолютно ничего не меняется от того, что глава государства остается тем же самым, или меняется другим, если они подобны друг другу. В любом случае, уже длительное время глава государства – безразлично кто именно - есть лишь симулякр самого себя, и это единственное, что наделяет его властью и правом повелевать. Никто не окажет ни наименьшего одобрения, ни наименьшей почтительности реальному лицу. Преданность направлена на копию, которая изначально уже мертва. Этот миф выражает лишь стойкую, и вместе с тем ложную потребность в жертвенной смерти короля.Мы все еще находимся в одной лодке: ни одно общество не знает, как правильно распрощаться с реальным, властью, самим социальным, которое также утрачено. И именно через искусственное оживление всего этого мы пытаемся избежать траурной церемонии. И такое положение дает несомненное преимущество социализму. Вследствие непредвиденного поворота событий и иронии, которая больше не является иронией истории, именно из смерти социального и появится социализм, как из смерти Бога возникают религии. Извращенное пришествие, искаженное событие, реверсия, которая не поддается рациональной логике.Фактически, власть существует сегодня, в общем, лишь для того, чтобы скрыть, что ее больше нет. Симуляция может продолжаться бесконечно, потому что, в отличие от "истинной" власти, которая является, или являлась определенной структурой, определенной стратегией, определенным соотношением сил, определенной целью, сегодняшняя власть - лишь предмет общественного спроса, и как объект закона спроса и предложения, она уже не является субъектом насилия и смерти. Полностью очищенная от политического измерения, она зависит, как любой другой товар, от массового производства и потребления. Не осталось даже проблеска власти, осталась одна только фикция политического универсума.То же самое происходит и с работой. Искра производства, неистовство его устремлений исчезло. Весь мир до сих пор производит, и все больше и больше, но незаметно работа стала чем-то иным: потребностью (как это гениально предполагал Маркс, но не в том смысле), предметом общественного "спроса", подобно досугу, которому она эквивалентна в повседневности. Спрос, прямо пропорциональный потере цели в рабочем процессе. Тот же неожиданный поворот, что и для власти: сценарий работы существует для того, чтобы скрыть, что реальная работа, реальное производство исчезло. Так же, как и реальная забастовка, которая больше не является прекращением работы, но ее альтернативным полюсом в ритуальном скандировании социального календаря. Все происходит так, будто после объявления забастовки каждый "занял" свое рабочее место и возобновил, как это положено в "самоуправляющейся" профессии, производство точно на тех же условиях, что и раньше, решительно заявляя, что он находится (и виртуально находясь) в состоянии перманентной забастовки.Это не научно-фантастическая мечта: мы всюду имеем дело с дублированием процесса работы. И с дублированием процесса забастовки - забастовки включенной в работу, как моральный износ предметов, как кризис перепроизводства. Итак, больше нет ни работы, ни забастовки, но есть и то и другое одновременно, а значит нечто иное: магия работы, одно лишь ее подобие, сценодрама (чтобы не сказать мелодрама) производства, коллективная драматургия на пустой сцене социального.Речь идет уже не об идеологии работы - традиционной этике, которая затенила бы "реальный" процесс работы и "объективный" процесс эксплуатации - но о сценарии работы. Так же как не об идеологии власти, но о сценарии власти. Идеология - лишь искажение реальности через знаки, симуляция - короткое замыкание реальности и ее дублирование знаками. Всегдашняя цель идеологического анализа - в восстановлении объективного процесса, его всегдашняя ложная проблема - в желании восстановить истину, которую скрывает симулякр.Вот почему власть, в сущности, так легко соглашается с идеологическими дискурсами и дискурсами по поводу идеологии, ведь это дискурсы истины, которые всегда полезны, даже, и особенно, если они революционны, в борьбе со смертельными ударам симуляции.

• Предыдущая
• 5/22
• Следующая