Копия Афродиты (повести) - Когут Василь Григорьевич - Страница 63

• Предыдущая
• 63/71
• Следующая

— Булыжник или что под колесо попало…

— Я не об этом. Зачем мотоцикл украл?

— Украл?! — поразился Гришка. — Мне его дали на время покататься.

Отец как-то недоверчиво посмотрел на Гришку, пожал плечами:

— Если дали, зачем тогда удирал? Или от радости потерял рассудок?

— Па-ап, ты что, не веришь?

Это было сказано так искренне и чистосердечно, что даже отец, видимо, настроившись на неприятный и жесткий разговор, вдруг как бы обмяк, поправил на тумбочке мешочек с продуктами, переставил с места на место стакан с водой.

— М-да, — наконец выдавил он из себя. — Если у человека нет своего ума, он обязательно попросит его взаймы у дурака. Ладно, выздоравливай. Поговорим дома.

Павел Романович, высказав свой замысловатый афоризм, поднялся с табуретки, как-то жалостливо посмотрел на сына и медленно направился к выходу.

«…После ухода отца я лежал и думал: почему он спросил меня о воровстве? И при чем здесь мой разум, взятый взаймы у дурака? Неужели в деревне полагают, что я украл мотоцикл? А Оксанка? Может, она промолчала, ничего не объяснив отцу? Меня вдруг охватил ужас: а если она не признается? Тогда и Витьке несдобровать. А он-то совершенно ни при чем. Если не считать истории с собакой.

На следующий день в палату в сопровождении врача явился человек в милицейской форме. Знаков различия под больничным халатом, закрывавшим его форму, я не видел. Он вежливо извинился перед врачом, мол, больше не смеет задерживать, присел возле моей койки, вытащил из папки какие-то бланки, не спеша достал из внутреннего кармана ручку и только после этого представился:

— Старший лейтенант Кравец. Следователь. Кровь ударила мне в лицо, в голове затуманилось,

и я чуть не потерял сознание. Вон оно что: следователь… Значит, отец спрашивал не зря.

Старший лейтенант начал задавать вопросы и тут же их заносил в протокол: фамилия, имя, отчество, год и место рождения… Я машинально отвечал, а в голове роились мысли, одна чернее другой, сердце в груди колотилось, готовое вот-вот выскочить наружу. «За дачу ложных показаний…» — как молитву читал Кравец. Я даже толком не расслышал, что будет мне за дачу ложных показаний, но старший лейтенант уже сунул мне в руку ручку, ткнул пальцем в лист бумаги и сказал: «Вот здесь распишись». Я поставил дрожащей рукой подпись-закорючку и снова лег на подушку.

— Теперь рассказывай все по порядку, — фальцетом начал допрос Кравец. — С самого начала… Как задумали свою операцию.

— Ничего мы не задумывали, — я никак не мог прийти в себя, часто откашливался, голос какой-то приглушенный. — И рассказывать нечего. Взял и уехал.

— Так уж и взял… Украл, гражданин Качур. Украл, — снова повторил он. — А рассказывать надо так… 26 июня в двадцать один час и сорок пять минут я, использовав то обстоятельство, что у гражданина Певня Петра Саввича не был закрыт сарай, где хранился его личный мотоцикл, и не было собаки, которая перед этим почему-то… — старший лейтенант запнулся, видимо, подбирая подходящее слово, вдруг резко изменил ход своей мысли. — А, кстати, ты часто бывал у председателя?

— Почти каждый день, — ответил я. — Только не у председателя, а у его дочери Оксаны. Вместе в институт готовились.

— В институт, — повторил следом за мной следователь и записал это в протокол. — Ты знал, что в их сарае стоит мотоцикл?

— Знал.

— Разумеется. Не знал бы, не воровал. Значит, в тот вечер ты выволок его из сарая на улицу, сообщник твой Гусак Виктор, стоявший на шухере, дозаправил…

— Каком шухере? — не понял я.

— Это ты узнаешь потом… Научат… Кое-где. Значит, дозаправил… И, увидев машину хозяина, вы с сообщником попытались скрыться. Так?

— Так… А почему Витька сообщник?

— А кто же еще? — удивился моему вопросу старший лейтенант. — Крали-то сообща, вот и сообщник… А квалифицируется это уже как групповая кража.

— Мы не крали, — настаивал я на своем, немного опомнившись от случившегося.

— Это, гражданин Качур, называется хищением личного имущества граждан и подпадает под статью Уголовного кодекса, а то, что в придачу ты еще побил мотоцикл, квалифицируется как повреждение личного имущества граждан… Ты что-нибудь сообразил? За пять минут заработал две статьи, да еще в групповой краже.

Я действительно не мог ничего сообразить. Почему работник милиции так настойчиво втолковывает мне, что я вор, что я самовольно забрал чужую вещь, что все это ему уже будто известно и только остается формальность — запечатлеть все в протоколах.

— Я не крал, — снова возразил я. Но с языка у меня никак не срывалось имя Оксаны и то, что именно она разрешила мне попользоваться мотоциклом. Я боялся назвать это имя, чтобы оно не попало в этот мерзкий протокол, чтобы ее, не дай Бог, еще вызывали в милицию. Неужели они не поверят, что он не виноват? Не горит же… Певень сам во всем должен разобраться.

Старший лейтенант все еще писал протокол допроса, затем быстро прочитал мне его. Все описано примерно так, как и было в действительности. Имя Оксанки нигде не упоминалось. Я расписался на каждой страничке, тяжело вздохнул и отвернулся от следователя.

— Так что, — услышал я голос собравшегося уходить Кравца, — собака не давала вам возможности украсть мотоцикл раньше?

Я, видимо, вздрогнул, потому что следователь попросил повернуться к нему лицом.

— При чем здесь собака?

— Гусак дал показания, что мотоцикл, мол, разрешила тебе взять дочь председателя. Верно?

Я промолчал, не смог сориентироваться сразу в этом запутанном лабиринте.

— Но дочь председателя, — спокойно продолжал следователь, глядя мне пристально в глаза, — могла тебе разрешить взять мотоцикл и раньше, когда собака была… Она-то в этом случае вам не мешала. Напрашивается мысль, что вы ее отравили, готовясь заранее к преступлению.

— Мы ее не травили, — буркнул я. — Зоотехник знает…

— Уточним. Проведем эксгумацию.

— А это еще что такое? — Я в недоумении вытаращил на следователя глаз.

— Потом узнаешь, гражданин Качур, — старший лейтенант повернулся, чтобы уйти. — Я сразу предупреждал об ответственности за ложные показания. Вижу, можешь схлопотать и третью статью… Мы еще увидимся.

Кравец не попрощавшись вышел из палаты».

После «мертвого» часа, во время которого Гришка не сомкнул глаз, его вызвали в коридор. Переминаясь с ноги на ногу, в углу его поджидал Витька.

— Привет! — мимика у Гришки кислая, неестественная.

— Привет!

Гришка, поправляя повязку на голове, вплотную подошел к другу, протянул руку:

— Ты чего здесь?

— В милицию вызывали.

— Чего?

— Глупые вопросы задаешь. Это уже второй раз. На нас завели уголовное дело. Судить будут.

— За что?

— Ты в самом деле чокнулся или притворяешься?

— Ты можешь говорить толком? — зло спросил Гришка.

— За воровство мотоцикла. За что же? Певень в тот же вечер, когда привез тебя в больницу, подал письменное заявление на кражу его мотоцикла. Дело раскрутилось, как маховик.

— Вижу, — потрогал голову Гришка. — С больницы еще не выписался, а они — допрос… Будто банк ограбили, с убийством…

— Председатель настоял, — внес ясность Витька. — Торопит… А у него везде связи…

— Мотоцикл сильно пострадал?

— Меньше, чем ты… Переднее крыло погнулось, фара разбита. А так… Заводили, работает.

От этого сообщения Гришке ничуть не стало легче. Крыло, фара — всего-навсего улики. И все же Гришку не так тревожил факт кражи, как состояние мотоцикла. Платить-то придется. От этого не уйдешь.

— А что в деревне говорят?

На сей раз кислое лицо стало у Витьки.

— Чешут языки до мозолей. Мне-то отец хорошенько всыпал. А о тебе… Всякое говорят: хороший парень, мол, был…

— Что значит, был? — возмутился Гришка. — Похоронили, выходит?

— Не то чтобы похоронили… Больше все же жалеют…

Гришка замолчал, усиленно что-то обдумывая. Похоже, сельчане и вправду с ним распрощались. Ну, уж дудки! Он еще докажет, что совесть его чиста, что не так просто его очернить, как кому-то захотелось… Кому же?

• Предыдущая
• 63/71
• Следующая