Исповедь старого дома - Райт Лариса - Страница 52

• Предыдущая
• 52/64
• Следующая

Аню приняли в репертуарный театр после долгих просьб и уговоров с ее стороны.

— К чему вам строгий график и жесткая дисциплина? Вы вольны выбирать картины, проекты и спектакли. По-моему, кино и антреприза — ваша стезя, — говорил ей художественный руководитель.

Но она была непреклонна:

— У меня нет ни мужа, ни детей, так что я бы не возражала, если что-то в этой жизни будет, в конце концов, меня дисциплинировать. Зато есть достаточное количество мозгов, чтобы понять, где именно хороший актер становится гениальным.

— Что ж, добро пожаловать, — отступил худрук, и Аня оказалась на сборе труппы.

Она не ежилась и не смущалась от недружелюбных взглядов коллег женского пола, которые отчетливо понимали: к ним пришла звезда, которая, если и не отберет их роли, то к новым точно не подпустит. Они не ошибались, но их завистливые взгляды вызывали у Ани скорее сочувствие, чем раздражение. Она бы тоже смотрела затравленным зверем, вторгнись на ее территорию чужак с повадками хозяина. А вести себя по-хозяйски пришлось. Чуть зазеваешься — подвинут и растопчут. Требовалось быть предельно внимательной, корректной и очень осторожной, чтобы не вызвать лишних пересудов.

В конфронтацию Аня ни с кем не вступала, но и крепкой дружбы не заводила. Да и может ли родиться настоящая дружба в тесном соседстве с завистью и жесткой конкуренцией? Она просто делала свою работу. Делала так, чтобы однажды каждый существующий в театре язык произнес бы сокровенное «Это она!» с поклонением, восторгом и признанием таланта. А вслед за театром, возможно, и та, что всегда недооценивала и никогда не верила в успех дочери, даже она, непревзойденная актриса Алевтина Панкратова, сочтет себя поверженной и снизойдет-таки до похвалы.

— Мама, я играю Медею.

— Ненормальную, отравившую своих детей в угоду собственной мести?

— Это сложная драматическая роль и вообще великая пьеса.

— Ну… не знаю… Я бы не стала такое играть.

«А тебе и не надо играть. Ты и есть Медея».

— Репетирую Бланш в «Трамвае «Желание».

— И что хорошего? Жалкая дурочка, живущая под гнетом мужчины.

— Она — порождение времени. Надо мыслить глобально.

— Нет, дорогая, надо искать то, что лучше для тебя. На Бланш далеко не уедешь.

— Я так не думаю. Это известная героиня и отличная роль.

— По тебе.

«Звучит как оскорбление. Хотя почему «как»? Звучит так, как должно звучать, ведь мать сказала именно то, что хотела».

И наконец:

— Я — леди Макбет!

— Не рановато ли?

«Скепсис понятен. Я же ступила на твою территорию. Это твоя героиня: все, что угодно, ради достижения цели, и даже собственная смерть — не помеха».

— По-моему, в самый раз.

— Что ж, поздравляю.

«Что это? Это со мной происходит?» Аня даже за ухо себя подергала. В трубке повисло напряженное молчание. И она решилась: нарушила его.

— Приходи на премьеру.

— Спасибо. Может быть, и приду.

Не пришла.

— Премьера прошла отлично. Ты читала рецензии?

— Нет. Неужели ты не понимаешь: мне некогда? В конце концов, в моей жизни тоже есть и съемки, и репетиции!

«Все ясно. Никто не должен превосходить актрису Панкратову. А если кто решился — смерть врагу».

Что стало с Аниной жизнью? Да, она добилась своего. Да, на смену шипениям и недовольству пришло открытое признание таланта. Но что еще она видела, кроме стен театра и студийных павильонов? Что слышала, кроме восторженно потрясенных «Это она!» и ставших заурядными пикировок с матерью? Больше ничего. Ничего хорошего.

А плохого хватало. Ведь были и другие разговоры.

— Видел твою Медею.

— Да, я знаю. Мне передали цветы. Спасибо.

— Ты прекрасно играешь.

— Спасибо.

То, что Миша не сомневался в ее актерских способностях, ей было давно известно, так что ни к чему разводить сантименты. Он, впрочем, и не разводил, спрашивал для порядка:

— Ты вообще как?

— Хорошо. Репетирую, снимаюсь. А ты?

Это тоже для порядка. Неудобно же не спросить.

— Нормально.

— Ну… пока?

— Пока.

А в другой раз:

— Я был на «Трамвае…»

— И?

— Здорово. Только роль немного не твоя.

— Значит, плохо.

— Да нет же! Хорошо. Просто я тебя знаю. Знаю, что ты сильнее героини.

— Жизнь научила.

Тогда оба долго молчали. Она обиженно, он — понимая ее обиду. А потом как обычно:

— У тебя-то как?

— Да нормально.

И еще:

— Ань, «Леди Макбет…» — это просто фурор. Ты молодчина. Я уверен, что тебе светит «Золотая маска».

— Спасибо, Миш, я старалась.

— Ань, может, сходим куда-нибудь, а? Отметим успех?

— Не может.

— Ну, как знаешь.

И снова молчание.

— Мама-то как, Миш?

— Спасибо. В порядке.

— А сам?

— Нормально.

Вот из-за этого «нормально» и не могло быть никаких совместных походов и отмечаний. Аня потратила немало времени на раздумья о смысле этого слова. Она долго и тщательно старалась отыскать хотя бы какие-то намеки на то, какую тайну скрывало в себе такое легкое и в сущности ничего не объясняющее «нормально».

Это привычный уклад жизни? Это значит — проснулся, как обычно, с утра в чужой постели, наскоро выпил кофе, жевнул бутерброд, бросил «Пока, малыш!» — и прочь из квартиры, в которую никогда больше не вернешься? Выскочил и сразу включил четвертую скорость: рейтинги, волатильность спроса, выход компании на IPO и куча всяких других важностей, составляющих будни директора крупного медиахолдинга? Нормально — это, конечно, поездки в Майами, Милан и на Евровидение, потому что престижно, модно и «ваще ништяк». И там, разумеется, прогулки по красной дорожке. Да не в одиночку, а непременно в обнимку с хорошенькой и сексуальной.

Аня хоть и занята, но в журналы заглядывает, да и сама бывает на фестивалях. Правда, по красному ковру идет одна с гордо поднятой головой. «С кем попало» — это не про нее. А если приходится столкнуться в фестивальном фойе, или на показе, или на званом обеде, то все чинно и по-светски:

— Привет.

— Привет.

— Рад видеть.

— Взаимно.

— Это Олеся (Маша, Лена, Вика, Наташа)…

— А это я… Ну, пока?

— Пока.

И разве это «нормально»?

Нет, сегодняшняя жизнь казалась Анне куда более нормальной, чем прежняя. Теперь у нее была не только работа, но и дом, и собака, и даже очень робко она могла предположить, что и мама тоже.

А раньше почти восемь лет жизни:

— У меня никого нет, кроме вас…

Так говорила она бывшей свекрови, и грустная, всеми покинутая полусумасшедшая женщина отвечала ей:

— Что с меня взять, деточка? Я старая развалина.

— А разве надо что-то брать? Отдавать ведь тоже приятно.

Свекровь долго и устало посмотрела на нее, потом сказала:

— Ты вторая. Вторая в моей жизни, кто считает, что отдавать важнее.

Пожилая женщина поднялась с кресла, исчезла в комнате и долго гремела там ящиками и шуршала бумажками. Вернулась, держа в руке листок с телефоном, протянула Ане:

— Это номер первого человека. Если тебе когда-нибудь понадобится помощь, ты позвони по этому телефону. Он поможет.

Аня и думать забыла об этой бумажке. Таскала в сумке, не вынимая. Обнаружила через сезон, долго вспоминала, что это за диковинный телефон с каким-то неизвестным и явно далеким от Москвы кодом, потом вспомнила, снова удивилась, хотела было выкинуть, но все же не стала. Засунула под обложку записной книжки. Думала, навсегда, оказалось — до лучших времен. Или до худших. Разве теперь разберешь?

В общем, листочек пригодился. Больше того, оказался спасительным кругом. Обладатель номера снабдил Аню не только ценными советами, но и ключами от дома.

— Я уезжаю, — сказала Аня свекрови год назад.

— Покидаешь меня? — Ее взгляд говорил «И ты, Брут».

— У вас ведь есть… — Аня поколебалась. — Леночка…

— Леночка? — Женщина взглянула на нее как-то странно, будто впервые видела, потом нагнулась к самому уху и прошептала тихо и как-то буднично: — Знаешь, а она умерла. Да-да, я давно тебе хотела сказать.

• Предыдущая
• 52/64
• Следующая