Дети железной дороги - Несбит Эдит - Страница 31

• Предыдущая
• 31/42
• Следующая

– Пошла признаваться, – сказала Питеру Филлис. – Интересно, что же она такое могла натворить?

– Наверное, что-нибудь поломала, – отозвался Питер. – Зря она так переживает, мама никогда не наказывает, если нечаянно…

Когда все чайные принадлежности были расставлены по своим местам, Бобби взяла маму за руку.

– В чем дело? – спросила мама.

– Мамочка, пойдем наверх – или куда-нибудь, где нас не смогут услышать.

Оставшись с мамой наедине в ее рабочей комнате, Бобби поспешила запереть дверь. Она долго стояла молча, не произнося ни слова.

Все время, пока пили чай, Бобби думала о том, какими словами она начнет свое признание. «Я все знаю»? Или «мне все известно»? Или «страшная тайна для меня больше не тайна»? Как лучше? Теперь они были с мамой одни в комнате, и девочке нужно было найти подходящие слова.

Бобби подошла к маме, обняла ее и снова расплакалась. По-прежнему она не находила слов, только повторяла без конца: «Ах, мама, мама, мама, мамочка!»

Мама крепко прижала к себе дочь и замерла в ожидании.

Вдруг Бобби вырвалась из маминых объятий и подошла к своей кровати. Из-под матраца она достала газету с заметкой о папе и трясущимся пальцем показала на папино имя.

– Ах, Бобби, – воскликнула мама, с первого же взгляда понявшая все, – ты ведь не веришь, правда? Ты же не веришь, что папа мог это сделать?

– Нет! – почти выкрикнула Бобби и сразу перестала плакать.

– Все правильно! – сказала мама – Он ничего плохого не сделал. Его держат за решеткой, а он ни в чем не виноват. Он добрый, честный, порядочный, благородный человек, и мы должны им гордиться. И должны ждать его.

Бобби снова прижалась к маме, и только одно слово срывалось без конца с ее губ. И это слово было: «папа».

– Почему ты мне этого не сказала, мама? – спросила она наконец.

– Ты теперь расскажешь остальным?

– Нет.

– Так ты должна понять, почему я не говорила тебе. Нам надо быть мужественными и поддерживать друг друга.

– Да, – кивнула Бобби, – тебе, наверное, будет тяжело, если ты все расскажешь мне подробно… Я бы хотела знать всю правду.

Они сидели, прижавшись друг к другу, и мама рассказывала все по порядку. Оказывается, люди, посетившие папу в тот памятный вечер, когда сломался локомотив, пришли его арестовывать. Ему предъявили обвинение в том, что он продавал государственные тайны, то есть, по существу, был шпионом и изменником. На суде в качестве улики фигурировали письма, найденные в папином столе. Именно эти письма и послужили поводом к обвинению.

– Как же они могли, зная папу, поверить в такое? – со страданием в голосе спрашивала Бобби. – Как вообще можно было такое сделать?

– Все же кто-то это сделал, – вздохнула мама. – И улики были не в папину пользу. Эти письма…

– Но как они попали к нему? Их подбросили?

– Да, девочка. Именно тот, кто виновен, он и подбросил.

– Как же папа должен был ужасно себя чувствовать, – задумчиво проговорила Бобби.

– Я думаю, он верил, что произошло недоразумение. И у него не было тогда такого ужасного состояния.

– Ведь если бы папа был виноват и знал, чем грозит обнаружение писем, он спрятал бы их подальше, а не в стол. Почему ты не сказала судье, что письма мог подбросить только настоящий преступник? Ведь не мог же никто просто так сделать папе гадость?

– Не знаю… Не уверена… Папин подчиненный, тот, кто теперь занимает его место, – он завидовал папе, потому что папа у нас умница, и все были о нем высокого мнения. И папа не доверял этому человеку.

– Но почему же не пойти куда-то и не объяснить?

– Нас никто не послушает, милая. Никто. Все, что нам остается, и мне, и тебе, и папе – это быть мужественными и терпеливыми. А еще… – она проговорила это тихо и нежно, – еще мы должны молиться.

– Как ты похудела, мама! – скороговоркой и невпопад пробормотала Бобби.

– Да, слегка! – улыбнулась мама.

– Я думаю, что ты – самая отважная женщина на свете. И вообще ты самая лучшая.

– Мы больше не будет об этом говорить, – сказала мама. – Мы должны перенести это и быть мужественными. И постарайся реже об этом думать. Ты должна быть веселой, должна воодушевлять себя и других. Тебе будет легче, если ты будешь делать людям добро и всему радоваться. Пойди, умойся и выйди погулять.

Младшие дети проявили к Бобби самое нежное внимание. Они не спрашивали у нее, что случилось. Питер решил, что следует вести себя именно таким образом, и сумел убедить Филлис, которая иначе задала бы сестре сотни вопросов.

Через неделю, как только представилась возможность, Бобби снова написала письмо. Письмо старому джентльмену.

«Мой дорогой друг!

Прочтите, что написано в газете. Это неправда. Папа не делал этого. Мама говорит, что бумаги кто-то подложил папе. Еще она говорит, что папин помощник на работе ему завидовал, и папа давно уже относился к нему с недоверием. Когда мама пытается рассказать это судьям, ее не хотят слушать. Я знаю, какой вы умный и добрый человек. Вам так быстро удалось отыскать жену русского писателя. Не могли бы вы выяснить, кто же на самом деле совершил предательство, потому что, клянусь честью, папа на такое не способен. Все это ужасно. Мама худеет с каждым днем. Она просит, чтобы мы непременно молились каждый день за плененных и пребывающих в заточении.

P.S. Конечно, мама непременно передала бы вам привет, если бы она знала, что я пишу вам. Но лучше пока ничего ей не говорить, потому что вдруг у вас не получится. Нет, я все-таки верю, что получится!

Очень любящая вас Бобби».

Бобби взяла большие мамины ножницы для аппликаций, вырезала из газеты отчет о судебном процессе над папой и вложила в конверт вместе с письмом.

Затем она вышла на задний путь и пошла в обход, чтобы никто не мог встретить ее и отвлечь, добралась до конторы хозяина станции и отдала ему письмо, с тем чтобы завтра утром он мог вручить его старому джентльмену.

– Куда ты ходила? – закричал ей Питер с верха дворовой стены, где они сидели с Филлис.

– На станцию – куда же еще? Дай мне руку!

Через мгновение она уже усаживалась рядом с ними.

– Вы чего такие? – спросила Бобби, заметив, что брат и сестра были сильно перепачканы. Между ними на стене лежал большой ком сырой глины. У каждого в грязной руке был кусок аспидного сланца, а позади Питера лежало несколько странных округлых предметов, похожих на толстые колбаски, полых, но закрытых с одной стороны.

– Это гнезда, – пояснил Питер. – Ласточкины гнезда. Мы собираемся высушить их в печке и повесить на веревках под карнизом.

– Да, – подхватила Филлис, – а потом мы будем собирать понемногу шерсть, волосинки и все такое. Представляешь, как весной обрадуются ласточки!

– Я часто думал, что люди почти ничем не помогают бедным животным, – рассуждал Питер в приливе добрых чувств, – а надо, чтобы все делали гнезда перед прилетом птиц!

– Ну, – неуверенно проговорила Бобби, – люди тогда ничего не успеют сделать для себя, если они будут думать про пичужек.

– А посмотри, какие они красивые, эти гнездышки, – проговорила Филлис, протягивая руку за спину Питера, чтобы подцепить одно из гнезд.

– Осторожно! – закричал брат, но было поздно: от цепкой хватки Филлис гнездо рассыпалось.

– Ну вот! – с досадой выдохнул Питер.

– Полно, не велика беда! – сказала Бобби.

– Не ругайся, Пит. Я же не твое разрушила, а свое. Понимаешь, Бобби, мы решили ставить свои инициалы на гнездах, чтобы ласточки знали, как зовут того, кто позаботился о них.

– Они же не умеют читать, глупая!

– Ты сам глупый. Откуда ты знаешь, что они не умеют?

– Между прочим, кто придумал сушить гнезда?

– Я придумала!

– Ничего подобного! – вспылил Питер. – Ты только придумала вешать солому на ветки для воробьев, чтобы они досыта наелись перед тем, как откладывать яйца. А про глину и про ласточек – это я придумал.

• Предыдущая
• 31/42
• Следующая