Сокровище троллей - Голотвина Ольга - Страница 6

Зимой по здешним краям никто не ходит в одиночку. Не доставляют путники такой радости волкам и троллям. Купцы сбиваются в обозы, ведут возы под конной охраной, а одинокие странники норовят прибиться к этой медленно ползущей громаде.

Однако юноша, который брел сейчас над обрывистым берегом Тагизарны, не думал ни о троллях, ни о волках. Он боролся со сном.

Под светло-голубыми, прозрачными глазами легли тени, веки стали тяжелыми. Тянуло на обочину – лечь в мягкий сугроб, подложить лисью шапку под голову и спать, спать, спать…

Путник упрямо замотал головой, отгоняя дремоту. Умыться бы…

Эта мысль оказалась еще коварнее. Остро захотелось прямо сейчас ощутить на коже ледяную воду – чтоб замерло дыхание, а сердце пошло стучать восторженно и отчаянно…

«Как от поцелуя красавицы», – подумал юнец с умудренностью человека, дожившего до шестнадцати лет и дважды целовавшегося с девушкой.

Воспоминание наотмашь ударило по душе: прощание за оврагом и злые, беспощадные слова…

Ну и ладно. Девушек на свете много. Обиду можно пережить и забыть…

И тут же обида действительно забылась. Потому что рядом, в двух шагах – удобный спуск к реке. А у берега лежит в воде камень, чтоб на него встать. И прорубь рядом с камнем пробита. Мужики из соседней деревни ходят сюда рыбачить? Или по соседству есть избушка охотника?

Паренек спустился к реке быстро и ловко. Ни разу не поскользнулись на корке наледи ноги в стоптанных сапогах. Без опаски ступил путник на лежащий в воде камень. Опустился на колени, с удовольствием глядя на тонкий лед, затянувший прорубь. Склонился пониже – и уверенно положил на лед обе ладони.

Не ударил, не нажал – просто положил. Но ледок начал плавиться под руками. Все шире и шире от ладоней разбегалось черное пятно воды… и вот уже на темной глади в рамке из толстого сизого льда отражается довольная мальчишеская физиономия.

Парнишка расхохотался. Сорвал с головы лисью шапку, чтоб не уронить ее в воду, положил на снег. И принялся зачерпывать воду пригоршнями и плескать в лицо, нимало не заботясь о том, что облил уже полушубок на груди и крепко замочил рукава.

Наконец вскинул лицо, на котором не было уже и тени сна. Новым, ясным взглядом обвел заснеженный берег и припаянное к нему ледяное поле. И вновь жадно погрузил руки в воду, словно скупец – в сундук с серебром.

Но тут же смех его оборвался, спина и плечи застыли, напряглись.

Потому что там, в воде, кто-то мягко и сильно взял его за обе кисти.

Юноша не удивился и не испугался. С досадой прикусил губу, дернулся – но руки были прочно сжаты в мягких тисках.

– Пусти, ну! – возмутился путник. – Я же только умыться!.. Воды жалко, да?..

Мягкая неодолимая сила неспешно потянула юношу к себе. Он упал грудью на камень, яростно затрепыхался – руки были в воде по локоть – и вспомнил нужные слова:

– Заклинаю моей человечьей кровью – отпусти!

Нехотя разжалась подводная хватка.

Вырвавшись, путник уселся на камень. Он не замечал, что с рукавов полушубка текут ручейки, а овчина покрылась сосульками. Юноша сердито глядел в прорубь.

Там, на черной глади, вместо своего отражения он видел женское лицо. Некрасивое, но поражающее властностью и силой. Грубо вылепленные черты, прямые широкие брови, твердо сомкнутые губы, упрямые глаза, такие же черные и бездонные, как речная глубина. И волосы, невероятно густая и буйная масса темных волос, колышущихся вокруг лица и уходящих под ледяную корку.

Путник обиженно, по-детски всхлипнул:

– Сильная, да?.. Довольна, да?..

Сейчас он был похож на мальчишку, которого старшие ребятишки не взяли в игру, да еще и поколотили.

Ни слова не прозвучало в стылом воздухе. Молчали замерзшие берега, молчал серо-сизый лед, по которому ветер мел снег. Не дрогнули твердо очерченные, надменные губы женщины. Но в этом молчании был презрительный ответ, внятный путнику.

Да, сильная. Да, довольна.

Лицо в воде расплылось, растаяло, поверхность воды на глазах пошла затягиваться ледяной коркой.

– Ну и ладно! – громко сказал путник, вставая на ноги. – Не больно-то надо было…

Подобрав шапку, он принялся карабкаться по обледеневшей тропке. Подниматься было труднее, чем спускаться: мешали навернувшиеся на глаза слезы.

Уздечка из веревки была сделана с деревенской обстоятельностью: вокруг шеи за ушами лошади, узел под горлом, еще петля вокруг морды – и конец веревки как повод.

А вот человек, который вел лошадь в поводу, на крестьянина отнюдь не подходил, хоть и одет был весьма небогато. Невысокий, жилистый, с острым волчьим лицом, который пересекали два старых шрама – один на щеке, другой через переносицу… И два меча за плечами. Эфесы простые, без украшений, потертые ножны. Рабочие клинки.

А потому двое, шагнувшие перед путником на дорогу, не стали его недооценивать. Держались на расстоянии – и один сразу поприветствовал незнакомца вскинутым на прицел луком. Стрела глядела путнику в лоб.

Второй – здоровяк с мрачной физиономией – поигрывал увесистой дубиной, но близко к встречному не торопился подходить.

– Не дергайся – и будешь жить, – предупредил молодой востроглазый лучник.

– А чего мне дергаться? – без тени страха или злости отозвался путник. – Разве ж я девчонка, которой за шиворот лягушку сунули?

– Разговорчивый, – угрюмо хмыкнул здоровяк.

– Разговорчивый, – согласился лучник. – Ты, добрый человек, видать, того бродячего лекаря остановил, чтоб поболтать? А потом на память о беседе лошадку прихватил?

Без малейшего замешательства путник окинул взглядом лучника, продолжающего держать его на прицеле.

– А это ваша забота? Да чтоб мне эту лошадь слопать, если вы, парни, королевские солдаты или замковая стража.

Лучник одобрительно хохотнул.

Но его приятель был настроен не так весело:

– Это ты чего… с шавками из замка нас равнять вздумал?!

– Уймись, Тумба, – поспешно сказал лучник. – Не равняет он нас с шавками из замка… А ты нам, добрый человек, вот что скажи. По какому-растакому праву ты на здешней дороге никому проезда не даешь?

– Ох уж и никому… – Хрипловатый голос путника звучал вполне добродушно. Сейчас этот жесткий, несомненно опасный человек похож был на волка, играющего с подросшими волчатами. – Вроде только с лекарем и потолковал.

– Врет небось… – тяжело бухнул сердитый Тумба.

– Врет, не врет – оно мне без разницы, – строго сказал лучник. – Мне вот интересно: знаешь ли ты, добрый человек, что в здешних краях только мы вдоль дорог работаем?

– «Мы» – это вы трое? – уточнил путник.

Лучник на миг растерялся, а потом хохотнул:

– Ишь, чуткий какой, волчара! Услышал, да?

И, не отводя глаз от цели, повысил голос:

– А тебе, сопляку, уши выдрать мало. Возишься, как кабан на лежбище, хруст стоит отсюда до Джангаша!

Тем временем Тумба сообразил, что вопрос остался без ответа – и путник ничего не знает о стоящей за ними могучей силе.

– Нас не трое. Мы… это… мы шайка!

– Шайка – это хорошо! – обрадовался путник. – До меня ваша громкая слава не докатилась, я издалека, из Чернолесья. Но буду проситься к вашему костру.

– И с какой это радости? – ухмыльнулся лучник.

– А мне больше некуда податься, – объяснил путник просто.

– Я не про то говорю. С какой это радости мы тебя к своему костру пустим?

– Верно говоришь, Тетива, – солидно согласился здоровяк. – Вот я медведя на рогатину беру… лошадь на плечах поднимаю… а он может?

– А я, – с чувством собственного достоинства добавил Тетива, – могу тебе, добрый человек, всадить по стреле в каждый глаз прежде, чем ты до эфесов дотянешься.

– И все у вас такие лихие? – Путник с явной насмешкой покосился в сторону придорожных кустов, откуда до его ушей только что донесся предательский хруст ветвей.

– Все, не все – что тебе за дело? – обиделся за невидимого напарника Тетива. – Сам-то что умеешь?

– Сам-то хорошо знаю карраджу.