Сокровище троллей - Голотвина Ольга - Страница 5

– А! Вот он, дуб-то! Давай, парень, лезь наверх!

– Чего? – опешил Бурьян, обозревая разлапистое, кряжистое дерево, негостеприимно поскрипывающее голыми ветвями.

– На дуб, говорю, лезь! Вон в коре трещина. Ставь туда ногу – и на нижнюю ветку!

– А ты?.. – растерялся разбойник.

– А я внизу подожду. Годы мои не те – по веткам, как белка, прыгать. Хватит, прошлый раз напрыгалась. Теперь это твоя дорога.

– Я наверх полезу, а ты тягу дашь, да?

– Куда я с привязи денусь? Вон до того сука, которым развилка кончается, как раз веревки должно хватить, – измерила Гульда взглядом расстояние до голой черной кроны.

– Да на кой я туда лезть-то должен?

– Я лазила, хоть и годы мои не те. А ты – молодой, ты и вовсе не развалишься.

Разбойник задумался, не сводя недоверчивого взгляда с безмятежной старушечьей физиономии.

Может, с вершины дуба можно что-то увидеть? Тропу там… или поляну…

– А, ладно! – решился он. – Как говорится, судьба улыбается смельчаку!

– Это она не улыбается, – с простодушным видом уточнила бабка. – Это она скалится. И прикидывает, как его получше сожрать, смельчака…

Словно отвечая речи Гульды, в отдалении вновь послышался вой.

Бурьян сглотнул слюну, молча скинул на снег рукавицы и полез на дерево.

То, что летом было бы детской забавой, в мороз оказалось делом весьма неприятным. Разбойник в кровь ободрал пальцы о скользкую и в то же время шершавую кору и пару раз шлепнулся в сугроб, прежде чем сумел оседлать ветку.

Ну и что он с нее узрел? Да ничего такого, из-за чего стоило бы карабкаться на этот дуб, чтоб ему пойти на дрова! Слева сплошное море заснеженных крон, справа узкий темный провал – речка Безымянка… Красивое зрелище, суровое, величественное. Но разозленный Бурьян его не оценил.

Взгляд вниз… там вид куда менее величественный и куда более возмутительный. Бабка Гульда, подняв привязанную руку, чтобы дать своему спутнику возможность залезть повыше, правой рукой вытащила из сумы кусок лепешки – и лопала в свое удовольствие!

– Ты там обедать устроилась? – взвыл разбойник. – Что я отсюда высматривать-то должен?!

– Да что хочешь, – безмятежно отозвалась старуха.

– А сама-то ты что отсюда видела?

– Медведя.

– Чего-о?!

Бабка вернула остатки лепешки в сумку и снизошла до объяснений:

– Медведя-шатуна. Из берлоги вылез. Вот я на дерево и взобралась, чтоб на мне, старой, он норов не сорвал.

Оскорбленный Бурьян скатился с дерева. Он готов был не хуже медведя-шатуна сорвать на бабке норов.

– Да я ж тебя…

Гульда твердо встретила его взгляд – и брань застряла в глотке разбойника. Вдруг подумалось ему, что бабка вовсе не слабенькая тростиночка. И рука на посохе лежит твердо, уверенно. И взгляд бесстрашный. Конечно, он, Бурьян, парень молодой да крепкий, но и Гульда не будет принимать колотушки со слезами и визгом. Баба лихая, постарается за себя постоять. И одной Хозяйке Зла известно, чья возьмет.

Бурьян сдержался и сказал примирительно:

– Ладно… долго еще снег месить?

– Да почти дошли уже!

– И запомни: если увидишь на дворе бабку Гульду – сразу разворачивайся и бегом в деревню, в «Жареный петух». Где просит милостыню она, другим побирушкам не место.

– Да почему не место? Наш брат нищий и ватагами бродит… По слухам, «Посох чародея» – богатый постоялый двор. Что ж, там двум бродягам не найдется угол под крышей и пожевать чего?

– Молод ты, Ланат, не слушаешь старших, а старшие худого не посоветуют. Говорю тебе: бабку Гульду обходи на драконий скок. Ты ее ни с кем не спутаешь: толстая, горластая, с посохом… Этим посохом тебя и попотчует, если сунешься ей поперек пути.

Однорукий нищий недоверчиво покосился на своего старого спутника:

– Шутишь? Я ж как-никак наемником был! Хоть и остался при одной клешне, а все-таки… посохом, баба…

– Э-эх, Ланат, бестолочь ты… Может, пойдешь со мной в деревню?

– И не увижу место, про которое байки складывают? Из-за старухи с палкой?

– Старухи с палкой?! Э-хе-хе! Она же ведьма, это всем известно. На постоялый двор Кринаша, говорят, проклятие наложила.

– Проклятие? – встревожился однорукий нищий.

– Ну да. Кринаш с нею вроде как повздорил. Так она ему возьми да брякни: пусть, мол, на твой двор валятся ворохом чужие невзгоды – а ты, мол, замаешься их разбирать… Слушай, пойдем в деревню, а?

– Ну уж нет! – хохотнул Ланат. – Чтоб я на «Посох чародея» взглянуть отказался?! А не его ли вывеска там виднеется?

И впрямь – за расступившимися деревьями виден был край крыши и удивительной красоты вывеска над нею: седобородый чародей держал на ладони осиянный золотистым светом крошечный постоялый двор.

– Ну, почти дошли. Теперь вниз – и на лед!

– Вниз, да? – с сомнением протянул Бурьян, осторожно остановившись на краю обрыва.

– А ты иву попроси помочь, – усмехнулась Гульда.

Ива и впрямь могла стать неплохой помощницей. Старая, истрепанная ветрами, она склонилась над краем оврага, свесив ветви почти до покрывшего Безымянку льда.

– Ой, бабка, смотри! Одной мы веревочкой связаны! Я брякнусь, так и тебя следом утяну!

– Да помню, помню… как тут забудешь, если ты меня всю дорогу дергаешь, как упрямую кобылу за повод! Годы мои не те – на веревке ходить… Лучше глянь, как отсюда далеко видно… и как тут красиво!

Бурьян негромко выругался! Нашла красоту, ботва гнилая! Холодные, угрюмые места, где не любят бывать люди!

Не то чтобы слыли здешние края приютом лесных ужасов. Ни разу не загрызли тут никого волчьи стаи. И Подгорные Твари бродят не гуще, чем в прочих местах. Не подкарауливают путников разбойники… это уж Бурьян знает лучше прочих. Что здесь разбойникам делать-то?

А все-таки есть причина, почему сюда не ходят! Вот только не говорят о ней… даже мысли о ней гонят прочь…

Бурьян бегло посмотрел вниз («Хорошо, что речку льдом затянуло!») и перевел взгляд на другой берег.

Не так уж далеко отсюда и видно. Вон та проплешина меж деревьев – край Смрадного болота, а больше ничего и не видать…

Но возразить Бурьян не успел. Тычок меж лопаток – и парень полетел с обрыва.

Речной лед гостеприимно метнулся навстречу и радостно хрустнул под разбойником. У берега бил родник, ледок здесь был тонким, непрочным.

Разбойнику показалось, что он заорал, когда вода ворвалась под одежду и в сапоги, обожгла, ударила, стиснула… На самом деле он молча разевал рот, барахтаясь на мелководье и выплевывая на серый лед донную грязь.

По-звериному, на четвереньках выполз разбойник на берег. Вскинул голову к свесившей ветви иве, к глядящему с обрыва вниз круглому старушечьему лицу.

– Порешу, сука…

И тут потрясенная, горящая от ненависти голова вдруг породила здравую мысль.

По оврагу карабкаться и без того нелегко, да еще в леденеющем на глазах полушубке. А наверху ждет крепкая, сильная баба с тяжелым посохом наготове. И ей как раз очень удобно бить по башке, которая покажется над краем обрыва.

– Когда ж развязаться успела, брехунья старая? – просипел Бурьян.

– Пока ты по сторонам глазел, – объяснила бабка.

– Обманула, росомаха… – Бурьяну трудно было говорить, зубы лязгали.

– Вот еще! Как поклялась, так и провела. Я ж тут и сама с обрыва съехала, ноги промочила. Дальше уже не ходила: костер развела, грелась… На, держи, недотепа!

Левой рукой старуха вынула из сумы холщовый мешочек, сбросила под ноги Бурьяну.

– Здесь кремень, огниво, трут. Набери хвороста, разведи костер. Ничего, выживешь. Силуранцы – народ крепкий и к морозу привычный. А клятву я сдержала.

И пошла себе прочь, не отвечая на хриплую брань из-под обрыва.

Зимней дороге не спрятаться под снегом. Пусть укроет ее сообщница-вьюга – выдадут прянувшие прочь кусты, выдадут раздавшиеся в стороны стволы сосен. И обоз найдет дорогу, проложит по ней новую, зимнюю, звонкую колею. Утопчут дорогу копыта и сапоги, смирится дорога, перестанет таиться – разве что вздохнет про себя о спокойных осенних денечках, когда никто не решался ступить в ее непролазную грязь. И по-прежнему будет свысока поглядывать на бегущую над обрывом реку.