Искатели золота - - Страница 17
- Предыдущая
- 17/49
- Следующая
Жерар узнал, что прозвище «Млижу», данное Ле-Гуену, означает: «Человек с бородой»; чернокожие чувствуют большое почтение к людям с густой бородой, а борода Ле-Гуена, разросшаяся на его лице, как кустарник, произвела на них сильное впечатление. «Вагиан» значило, как и думала Мартина, «Смелый»; Жерар, по правде сказать, был очень доволен, что за ним признали это качество.
По объяснениям Мреко Жерар понял, что чернокожие, предприняв прогулку вдоль берега, прервали ее, напав на белых, и решили взять их в плен, чтобы увести к своему начальнику Абруко, родному отцу Мреко, который будет очень счастлив принять таких важных гостей. Он жил в деревне, до которой было пять дней ходьбы.
Но так как присутствие женщин замедлило это путешествие, то только через одиннадцать дней они достигли владений начальника, состоящих из жалких лачужек, великолепие которых Мреко так преувеличивал.
Еще издали обитатели деревни заметили приближение путешественников, и не успели те вступить в деревню, как их окружила толпа мужчин, женщин и детей всех возрастов. Затем белых повели среди невообразимого гвалта к главной хижине, месту жительства начальника Абруко.
Для пленников одиннадцати дней постоянных отношений с чернокожими довольно было, чтобы привыкнуть объясняться на туземном наречии.
Когда белых ввели в жилище Абруко, которому его почетное звание не позволяло выйти к ним навстречу, несмотря на все его нетерпение, они могли совсем свободно высказать свои требования или, вернее, желания, так как, к несчастью, находились во власти этих людей.
Приняв спокойный вид, Жерар все-таки объявил, что они согласны, пожалуй, остаться в деревне, но только с тем условием, чтобы им отвели отдельное жилище; у чернокожих хижины переполнены всякого рода животными, чего европейцы не переносят; там можно встретить и поросят, и кур, и разных насекомых, которых в порядочном обществе не принято даже называть.
Абруко, негр лет пятидесяти, с самыми хитрыми глазами, спросил Жерара, что он даст ему за это.
— Я тебе подарю это «тик-так», — ответил Жерар, заметивший, что его часы возбуждали благоговейный трепет Мреко, — но берегись — если ты мне взамен не сделаешь того, что я прошу, «тик-так» умрет, и ты ничем не воскресишь его. Если же ты построишь нам дом, то мы останемся жить с вами; Ниениези и Куези согласятся показать вашим девушкам работы цивилизованных женщин; но, может быть, ты хочешь отпустить нас, ведь мы тебе не нужны?
— Уэ! — протянул Абруко по-своему. — Отпустить вас!… И не подумаю. Разве ты не знаешь, что это дар с неба, что мой сын Мреко, отправившийся путешествовать в первый раз, захватил в плен таких людей, как вы? Нет, нет, моеры не легко выпускают из рук свое добро! Я с удовольствием согласен дать вам отдельное жилище, но с тем, чтобы ты дал мне слово, что вы не убежите от нас, иначе вас не выпустят из виду и вы никуда не выйдете из моего дома!
Жерару такое предложение было очень неприятно: он не в состоянии был нарушить свое слово, данное хотя бы африканскому дикарю. Но иначе он тоже поступить не мог, а потому пришлось согласиться. Жерар утешал себя тем, что впоследствии он постарается уговорить Абруко отпустить их на свободу. А теперь, раз им суждено было сделаться пленниками, надо было радоваться, что они попали к дикарям сравнительно мягкого нрава, которые не сделали им ничего дурного.
Итак, Жерар торжественно вложил в руки Абруко «тик-так». Дикарь не скрывал своего восторга и немедленно отдал приказание своим рабам выстроить большое помещение для его друзей, которые сами выбрали себе место за деревней, чтобы избежать неприятной близости с дикарями. Им пришлось с удовольствием признать за этими людьми честность, так как, лишь только Жерар дал Абруко свое слово, их тотчас же освободили и перестали сторожить. Рабочие-негры живо смастерили им хижину с соломенной крышей, устроили ее очень удобно, разделили на две комнаты перегородкой из плетеного тростника; здесь белые могли, по крайней мере, спокойно спать и ждать счастливой случайности, чтобы выйти из этого неприятного положения.
После свидания с начальником, пленники поспешно вышли из его хижины; они чуть не задохнулись в ее спертом воздухе. Деревенские жители тотчас же обступили их со всех сторон; не оставалось ни одного человека, даже самого старого, который не прибежал бы со всех ног и не глазел бы с разинутым ртом на этих людей, которые интересовали дикарей столько же, как нас — обитатели Луны.
Многие из них падали навзничь, крича во все горло. Испуганные негритята прятались за своими черными матерями, убежденные, что белые непременно съедят их; женщины падали к их ногам, моля о пощаде; другие пронзительно вскрикивали; трудно себе представить, какое это было волнение. Колетта, от души смеявшаяся над их испугом, схватила одного из черных мальчуганов двух-трех лет, совсем голого, только с амулетом на шее, с гладкой как атлас кожей, выстриженной головенкой, на которой торчали смешные хохолки; найдя его забавным, она не побрезговала поцеловать ребенка своими розовыми губками в его кругленькую щечку. Негритенок сразу перестал плакать и вдруг ласково улыбнулся ей; хотя крупные слезы еще катились по его личику, он забормотал: «Кабоо, кабоо!» — выражение, означавшее восторг. Как только Колетта поставила его на землю, ее окружили местные женщины, которые, ободрившись ее добротой к ребенку, сразу перестали бояться ее и смотрели на нее с жадным любопытством. Молодые шептались, хохотали, подталкивали локтями друг друга, что проделывают зачастую и их белые сестры в наших деревнях. Все они были маленького роста и красивее мужчин, а между тем, подобно всем африканским народам, с целью украсить себя, они повыдергали себе четыре передних зуба, что уменьшало прелесть их улыбки.
Некоторые из этих бедных девушек, задрапированные в рокко (ткань из древесной коры), со своими вьющимися волосами и венками на голове, отличались даже своего рода грацией. Колетта ласково улыбалась им и, сказав несколько слов на их наречии, позволила подойти к себе, но тотчас же раскаялась в этом: одна из черных красавиц схватила ее шелковистую косу, которая была ниже талии, другие тоже захотели потрогать ее, и заспорив, кому скорее погладить эти чудные волосы, затолкали Колетту; но тут подоспел Мреко, напал на нахалок и в один миг разогнал их. Колетта, изнемогая от жары, сняла свою жакетку; такое простое движение очень насмешило негритянок, которые ничуть не обиделись на расправу с ними Мреко и уже опять начинали приближаться, но объявление, что обед готов, заставило их наконец разойтись.
Как только Абруко узнал о прибытии своего сына в сопровождении знатных иностранцев, он приказал устроить большой пир. В подземную печь опустили двух козлят, начиненных полдюжиной кур, массой попугаев и маленькими обезьянками, что было любимыми кушаньями негров. Пока жарились козлята, приготовили груды бананов, картофеля, пирогов из маниока, риса с шафраном и множество тыквенных бутылок, наполненных «мвенге», — спиртным ликером, шипящим, как шампанское. Этот ликер чернокожие изготовляют из сгущенного сока бананов.
Колетта с удивлением заметила, что малые дети схватывали по пути бутылку и с жадностью пили это мвенге. Позже она узнала, что Абруко гордился тем, что ни разу в своей жизни не проглотил ни одной капли свежей воды. Он считал воду неаристократическим напитком, годным лишь для обыкновенных людей.
Наконец, под однообразные звуки тамтама, Абруко торжественно вышел из своего жилища и пригласил иностранцев занять места около себя.
Угощение отличалось большим великолепием. Женщины, девушки и дети ухаживали за мужчинами, которые ели сначала сами, а им бросали лишь остатки.
Абруко хватал кушанья первый полными горстями и, не стесняясь, ел руками. Когда он догрызал кость, то отбрасывал ее назад; а толпа ребятишек тотчас же начинала драться за добычу, как щенята. Время от времени, облизывая себе губы и кряхтя от удовольствия, Абруко выбирал один из лучших кусков и клал его перед гостями на большой фиговый лист, служивший вместо тарелки. Несмотря на все желание не обидеть хозяина, Колетта чувствовала себя в очень затруднительном положении каждый раз, как ей преподносились такие куски; к счастью, ее выручал Мреко, находившийся недалеко от нее и ног под собой не чувствовавший от радости, что присутствует на таком королевском празднике, устроенным его отцом. Колетта передавала ему эти кушанья, которые тот тотчас же и съедал. Здесь, на банкете, Колетта и Мартина с удовольствием заметили, что несколько дней, проведенных на свежем воздухе, очень благотворно подействовали на Лину; не говоря уже о том, что девочка ела с большим аппетитом, тогда как на «Дюрансе» она с отвращением отворачивалась от пищи, она очень посвежела и даже успела вырасти; ее бледные щеки загорели и порозовели, а плечи ее не казались такими угловатыми; даже ее характер сделался спокойнее; за все время этого трудного перехода она ни разу не хныкала и не отказывалась от услуг своих спутников; вероятно, несчастье раскрыло это замкнутое сердечко, и она перенесла на своих спутников всю свою любовь, которую не могла больше выказывать отцу.
- Предыдущая
- 17/49
- Следующая
