Время освежающего дождя - Антоновская Анна Арнольдовна - Страница 73

• Предыдущая
• 73/111
• Следующая

Но Джандиери и Вачнадзе доказывали невозможность немедленного прибытия царя: Кахети похожа на опустошенный хурджини. В реках сарбазы выловили всю рыбу. В лесах не показаться: волки разгуливают с окровавленной пастью. В одичавших садах воет всякая нечисть. На всех отрогах под лунным светом белеют кости. Слышали, как по ночам на берегу Алазани плачет царица-мать Кетеван – взывает к отмщению.

Князья тяжело молчали: все больше соглашались с Вачнадзе – как можно скорее отправить в Картли свои дружины под общее знамя Моурави. Объединенный съезд кахетино-картлийских князей скажет многое и многое предрешит.

Другое тревожило владетелей: пока длилось запустение, никто не замечал отсутствия управления, а сейчас, когда ожил базар, повеселели улицы, зазвонили колокола и народ потянулся в храмы, остро встал вопрос: кому подчинить кахетинцев? Князю? Какому князю, кто выбирал? Кто признал? Почему одному дать большее право, чем другому? Чем возвысился?

Встревоженный Вачнадзе посоветовал дождаться приезда доблестного Дато Кавтарадзе.

Даутбек и Димитрий одновременно натянули поводья и осадили коней. Они хотели податься влево, но путь преградила черная гора. Подались вправо – над потными конями нависла серая гора. А прямо перед ними курчавилась гора белого руна: тушины стригли овец.

Жалобное верещание наполняло лощинку, через которую вилась тропа к аулу Паранга. Оттуда пастухи, щелкая бичами, сгоняли новые отары, а уже остриженные овцы жались друг к другу, точно стыдясь своей наготы. Бараны с изумлением смотрели на них и, гневно потрясая рожками, били копытцами.

Мальчики в черных войлочных шапчонках и с короткими мечами восторженно смеялись.

Отложив огромные ножницы, тушины встали, приветствуя гостей: «Марш ихвало! – Ходи невредим!..» Когда Даутбек и Димитрий, встреченные на пороге всей семьей, вошли в дом Анта Девдрис, там уже ждал их обильный обед. Зная обычай тушинов: чем гость больше съест, тем в большем ему уступи, – «барсы» крепились и, по совету Димитрия, за полтора дня не проглотили даже собственной слюны. Их томили жажда и голод, но они наотрез отказались приступить к еде, пока Анта после долгих уговоров не согласился разделить с ними неимоверное число яств. Очнувшись наутро, Димитрий клялся: он один съел полтора барашка, полкоровы и какую-то проклятую курицу, величиною с кабана!

Красивые и гордые дочери Анта, которыми когда-то любовался Георгий Саакадзе, так умоляли выпить еще чашу за их здоровье, съесть хотя бы еще одну ножку ягненка, так кланялись и улыбались, что не было сил отказаться, хотя уже не было сил и есть… Как закончился пир, азнауры помнили смутно, но до мягких постелей дошли сами и, как уверял Даутбек, довольно твердыми шагами, вызвав восхищение не только Анта, но и всей семьи. Это навело друзей на мысль, что выпито было не меньше бурдюка.

О деле не говорили и назавтра. Как раз закончилась стрижка овец, и на холме около жертвенника Хитано деканозы благословляли остриженных овец, желая им отрастить новую шерсть, пополнить курдюки салом, а чрево – приплодом…

Овцы обиженно блеяли, и ни одна не хотела попасть на жертвенный огонь и угощать своим нежным мясом пирующих. Младшему сыну хевисбери завязали глаза и столкнули его в середину пригнанной отары. Он наугад ловил овец и тащил под жертвенный нож деканоза. Буйволиный бурдюк с трудом подкатили к развалинам церкви святого Георгия три тушина – прославленные силачи Паранга. Димитрий нежно погладил шашку, так он всегда делал перед боем. Сначала принялись, за хинкали и сыр. Над пирующими отливало лазурью небо.

Даутбек пустился на хитрости. Он то и дело поднимался, оставляя сумасшедшую трапезу, и принимался восхищать тушин ловким метанием кинжала, сбивал стрелой нахлобученную на ветку папаху, показывал афганские приемы рубки клинком и даже проджигитовал на полудиком коне. Такие передышки давали возможность сохранять себя как можно дольше.

На вышитую крестиками скатерть поставили вареную баранину, соленые лепешки и котлы с пивом. Даутбек вспомнил сражение под Кандагаром с индийскими слонами и поспешно взялся за пику, чтобы показать, как добываются драгоценные бивни. Ему на помощь внезапно вынырнул из-под скалы ветерок, нагнал тучи и столкнул их над пирующими. Крупный град посыпался, как орехи из хурджини. Димитрий пришел в себя. Он облегченно вздохнул – может быть, конец еде? Но тушины, словно мух, смахивая град, продолжали, как ни в чем не бывало, пировать. Деканоз взял баранью ногу, подошел к выступу и швырнул ее в ущелье. Зачерпнув ковшом пенящееся пиво, поднял над пропастью и, перекрывая стук градин, торжественно прогудел:

– Дух ущелья! Не завидуй нашему веселью, лучше прими участие в нем. Ешь с нами мясо, пей пиво и отодвинь к врагам нашим ненужный град.

– Аминь! – хором воскликнули тушины и залпом опорожнили матары – кожаные сосуды.

В башнях с пирамидальными крышами замелькали огоньки. Это старухи зажигали свечи перед тусклыми образами. Кричали дети, женщины выносили золу и разбрасывали ее, приговаривая: «Боже правый, пусть так развеется град!» Хватали котлы и тазы, ставили посредине улочек, благоговейно простирали руки: «Пресвятая дева Мария, матерь божия, что тебе стоит, – преврати град в дождь!»

Мальчики поставили посредине скатерти, побелевшей от града, кадку с растопленным маслом. Анта опустил перед Димитрием коровий бок, обильно полил маслом и просительно поклонился.

Град оглушительно бил по котлам. Старший деканоз хитро посмотрел на небо и, подняв руку, проникновенно проговорил:

– Боже правый, отврати от нас град! Да прославится имя твое! Ты властен над вселенной ибо небо и земля суть царство твое.

– Аминь! – хором воскликнули тушины и опять залпом опорожнили матары.

Ущелье умолкло, точно кто-то могучей рукой сдернул с неба тяжелую завесу. Появилось солнце и ласково снизошло на горы. Деканоз торжествующе оглядел сидящих. Мальчики втащили на скатерть бурдюк с медом. Гулиа опустил перед Даутбеком груду хмиади, обильно полил медом и просительно поклонился.

Даутбеку почудилось, что его оглушил хоботом по голове передовой слон раджи. Снова в матарах запенилось пиво. Скатерть заполнилась толстыми лавашами, шашлыками из дичины, бурдюками с ахметским вином.

Вдруг опять потемнело, белым огнем сверкнула молния. Деканоз схватил кусок железа и стиснул в зубах. Но гром все же бухнул, и, словно из котла пиво, хлынул проливной дождь. Вокруг скатерти зажурчали ручьи, но Мети, держа обеими руками баранью ногу, продолжал смачно грызть ее.

Деканоз приказал мальчишкам немедля втащить котлы и тазы обратно в башни и повернулся к развалинам храма:

– Слава и сила господу, величие сегодняшнему дню! Святой Элиа, направь лучше колесницу свою на шамхала, пусть поразят молнии его грешную страну. Святой Элиа, наш хранитель!

– Аминь! – хором воскликнули тушины и залпом опорожнили матары.

Хрустально-голубые полосы ливня внезапно сменилось снежной крупой. И так же внезапно все смолкло, и вновь брызнуло солнце.

Мальчишки опустили на скатерть деревянные подставки с када, начиненной салом и кусками копченого мяса.

Даутбек подтащил Димитрия к краю пропасти. Величественная картина потрясала душу, – так они и сказали Анта. Над ними расплавленной синью переливалось небо, а под ногами, в ущелье, бурлили черные тучи, и под раскаты грома, в ослепительных вспышках молний, трепетали скалы.

Два дня шумели тушины вокруг жертвенника Хитано. На третий слегка побледневший Даутбек, вздыхая, сказал: «Нам так полюбился Паранга, что, не будь на наших плечах большой заботы, мы бы год прогостили здесь, у гостеприимного Анта Девдрис».

Анта понял, гость хочет говорить о деле. Даутбек долго и настойчиво убеждал, и Анта обещал посовещаться со старейшими и вынести решение на одобрение народа.

О всех приемах переговоров азнауры были предупреждены Георгием. Следуя его примеру, Димитрий вынул из хурджини монеты, разложил в маленькие кисеты, вышитые бисером, а Даутбек сунул в карман перстни, и они направились к деканозам.

• Предыдущая
• 73/111
• Следующая