Время освежающего дождя - Антоновская Анна Арнольдовна - Страница 59

• Предыдущая
• 59/111
• Следующая

Когда правителю Кайхосро доложили о переживаниях бека, он искренне расхохотался… Его жизнь была не легче жизни бека. Кайхосро тоже должен был соразмерять свои желания с придворными правилами.

Дед мечтает по истечении трех лет возложить на него корону Багратиони. Без содрогания не может об этом думать Кайхосро. Ему все чудится мученическое лицо Луарсаба. Метехи душит его, как аркан. Он так радовался возможности переждать жаркие месяцы в любимом Самухрано! С каким трудом удалось ему добиться такого приволья, и то только потому, что в Твалади живет старая жаба царица Мариам, а в Цавкиси, на его счастье, в большом зале обвалился потолок.

Но какое разочарование ждало Кайхосро в Мухрани! Вместо его уютных, выходящих в тенистый сад покоев, ему уготовили в главной башне пышные залы со множеством ковров, золотых изделий, кувшинов и слуг, надоедливо торчащих на всех площадках и лесенках.

Обедать в трапезном зале среди буйных братьев и смешливых сестер ему не дозволяли. Отдельно, на серебряном подносе, подавали обильные яства, которые он скучно прожевывал в обществе придворных, а за поцелуями розоволикой Натиа приходилось, подобно вору, ночью спускаться на канате, украдкой принесенном вскормившей его сердобольной мамкой.

Еще хуже было по праздникам. Дед, невзирая на жару, надевал сам и приказывал всем сыновьям и внукам надевать доспехи, а затем торжественно, сопровождаемый витязями, являлся на прием к правителю…

Кайхосро видел, как прыгал смех в глазах младшей сестры, как кусал ус сын дяди Мирвана. Самому Кайхосро тоже хотелось упасть на ковер и от окна до дверей кататься от хохота. Но с главой фамилии шутить не приходится. И он, Кайхосро, восседая на привезенном из Метехи летнем троне, парадно принимал почтительные поздравления и всемилостивейше приглашал весь род Мухран-батони к малому пиру.

А потом, оставшись наедине, дед ругал его за промахи как последнего псаря.

Правитель сочувствовал Гашим-беку, особенно в день победоносного возвращения Моурави, который опустил к ногам правителя священный меч первого мтавари Двалети.

На круглой башне Мухранского замка взвилось знамя Картли. Вдоль садовой дороги на почетной страже стояли в легких куладжах княжеские азнауры. Не смолкали веселые дудуки.

На малый прием прибыли и князья влиятельных фамилий. Разговорчив был Зураб, шумны Ксанские Эристави. Их владения снова вне опасности.

Лишь Гашим-бек еще больше пожелтел, узнав о принесенной двалетцами клятве на верность. Но он изысканно улыбнулся, прикладывая руку ко лбу и к сердцу.

Утешало бека только многозначительное ответное послание, в котором Моурави давал заверения в ненависти к шаху Аббасу и любви к падишаху вселенной – Мураду Четвертому. О более важном до слуха мудрого везира донесут послы Картли. Пусть Осман-паша верит им, как он, Георгий Саакадзе, поверил отважному Гашим-беку. Послы предстанут перед везиром – да хранит аллах его возвышенную жизнь! – как только на княжеском съезде, посвященном обсуждению военно-торговой дружбы Картли и Стамбула, правитель поставит большую печать на отпускной грамоте…

Когда Папуна нагайкой сбил с цаги дорожную пыль и с удовольствием посмотрел на ворота Носте, он сам поверил, что кривляющийся дервиш был только удивительным видением в его жизни…

Он не заезжал в Тбилиси, откуда, спасаясь от небывалой жары, разлетелись даже мухи. Но Георгий Саакадзе был там, готовясь к съезду духовенства.

Радость встречи с фамилией Саакадзе и со всеми друзьями не разогнала озабоченности на усталом лице Папуна. Он нехотя говорил и даже не опорожнил чашу пенистого вина, поднятого Автандилом за благополучное возвращение друга…

Взглянув на отодвинутую чашу, Русудан встревожилась. После долгих расспросов Хорешани и Дареджан Папуна наконец сказал:

– В Марткобском монастыре остановился караван Вардана. Купец ждет приказаний Моурави… На белом верблюде драгоценная поклажа – останки Паата.

На лицо Русудан легла белая тень. Всю ночь просидела она на открытой площадке, прислушиваясь к шепоту листьев. Она ждала чуда: ждала живого сына, но последняя надежда исчезла с мертвым словом «останки».

Уже на рассвете Хорешани и Дареджан бережно перенесли ее в покои. Русудан не чувствовала, как раздели и опустили ее на ложе. Неподвижно, точно упавшее изваяние, лежала она с остановившимся взглядом больших глубоких глаз. Внизу, под сводом, забившись в угол каменной скамьи, рыдали Маро и Хварамзе. Свесив белые букли, причитала княгиня Нато.

Автандил разорвал ворот шелковой рубашки, не помня себя, вскочил на коня и понесся по ночной дороге, оставляя далеко позади испуганных слуг.

Тихо, как бы боясь разбудить дитя, Папуна рассказывал Хорешани о несчастной Тэкле, ради которой он пошел против желания Георгия, силясь всеми мерами освободить Луарсаба.

Выслушав о неудачной попытке Керима устроить побег царю на охоте, Хорешани сказала:

– Именно таким я и знала царя Картли – Багратиони, Луарсаба Второго.

Но Папуна не мог смириться. Его любовь и жалость к Тэкле превращала добряка в ворчуна. Он привез письмо Трифилию с мольбой отправить в Русию посольство к патриарху Филарету.

– О, если бы ты, добрая Хорешани, прочла послание к патриарху… – И вдруг вскипел: – Кто твоего царя просит заботиться о Тэкле? Разве Папуна, Керим, все «барсы» не вывезли бы бедную из проклятого Гулаби? Не Папуна ли, как масхара, бегал ради нее по раскаленному Исфахану!

– Ради бедной Нестан тоже, – напомнила Хорешани.

– В это дело никогда не верил – старался для совести.

– Не старался, в рисковал жизнью, – поправила Хорешани и неожиданно поцеловала Папуна в нахмуренный лоб.

Несчастную подругу Хорешани жалела больше, чем Тэкле. В страдании Тэкле была возвышенная любовь, была надежда… А у изумрудноглазой Нестан – пустота. Зураб забыл о ней, как забывают о сорванном цветке. Папуна уверял, что только по уговору Вардана он оставил так рано Гулаби, где Керим подготовляет новый побег царю. Но Хорешани трудно было обмануть: Папуна приехал раньше в надежде хоть как-нибудь смягчить тяжелое горе Русудан.

Так в притихшем Ностевском замке протекла печальчая ночь…

В Тбилиси Автандил не застал отца, он еще накануне ускакал с Эрасти неизвестно куда: наверное, в Носте…

Даже не брызнув водой на свое разгоряченное лицо, Автандил помчался обратно. Но Саакадзе в Носте не оказалось… Зная по опыту, что в таких случаях напрасно искать отца, Автандил на вопросительный взгляд Хорешани тихо ответил:

– Скрылся, думаю, по тайному делу… «Барсы» тоже разбежались. Что-то готовится…

Георгий сидел в прохладной келье игуменьи Нино. Он даже не искал предлога своему внезапному приезду. И строгая игуменья не спрашивала, что нужно в тихой обители беспокойному Моурави. Она знала Георгия, дорогого ее сердцу с детских лет.

Вся битва с Двалети прошла сквозь золотой поток волос Нино. Отовсюду, как синие лампады, светились ее лучистые глаза. Какая-то тоска, опустошенность заползали в душу Георгия. Сильнее и сильнее охватывала тревога, он решил не сопротивляться: огонь лечат огнем.

Лишь только он надел смиренную азнаурскую одежду, которая молодила и умеряла величественный вид, Эрасти кинулся в конюшню…

И вновь под копытами Джамбаза неслась крутая тропа.

Необычайный покой исходил от лица игуменьи. В ее как будто нарисованных пальцах бесшумно скользили гишерные четки. Даже воспоминания о детстве не вызвали краску на ее мраморных щеках…

Но Саакадзе не могло обмануть это внешнее спокойствие. Разве так ходят монахини? Разве так улыбаются схимницы? А золотой поток, сплетенный в две тугие косы, разве не рвется из-под черной шапочки на волю? Не рвется из душных каменных стен?!. Где его юность? Где бедная сакля над обрывом? Откуда такая тоска?..

Ночью из оконца кельи Эрасти видел, как по дорожкам бурно разросшегося сада метался Саакадзе.

Непроглядное небо нависло над скалами. Вдруг, словно горящая слеза, сорвалась с темного купола звезда и мгновенно погасла. Георгий провел ладонью по глазам: кого ждет он, полный смятения? К чьей легкой поступи затаив дыхание прислушивается?.. Все тщетно, прошлое ушло безвозвратно, как река в море.

• Предыдущая
• 59/111
• Следующая