NZ /набор землянина/ (СИ) - Демченко Оксана Б. - Страница 55

• Предыдущая
• 55/89
• Следующая

Он первым увидел того, кто вызвал перерасход окислителя. И первым отбыл в междумирье, где жадно ждал смерти черный цветок с багровой оторочкой лепестков.

Когда Сэа попросила себе наряд у цветка энна, к теплому бархату лепестков прильнуло, спряталось, всего одно семечко. Случайное. Чтобы прорасти и дать надежду дочери шамана, оно нуждалось в органике. Быстрее всего питательная среда создавалась из крови: по крайней мере именно такое мнение сложилось у того, кто прибыл на корабль. Он плохо помнил себя — полумёртвого, заспавшегося. Он едва ли сознавал смысл собственных действий и механически исполнял необходимое. Он отделил от себя немало и тоже отдал для дела — без жалости.

Наконец, спасательная капсула унесла живой цветок и спящее без надежды на пробуждение тело Сэа. Жизнь не вернулась туда, где не было ей годного дома — тела, важного в срединном мире. Но бабочка души очнулась, едва попала в родной лес. И дар шаманов среди детей энна не иссяк.

Двадцать циклов спустя люди универсума, они были из службы безопасности габ-системы, посетили заповедный мир детей энна. Все так же росли там леса и раскрывали лепестки навстречу рассвету цветы — самые диковинные и прекрасные на весь универсум. Но не было ни следа людей энна, не было и их синих цветов, таких огромных, что лепестки служили одеждой и позволяли плыть по воде — как в лодке…

Конечно же, душа Сэа знала, куда увести род — ведь она принадлежала при жизни дочери шамана, и она говорила с богами в междумирье.

Может быть, Сплетник Зу кое-что мог бы сказать о дальнейшем пути людей энна: он пребывал во многих реальностях и всюду искал занятные, уникальные души. Но отдал он лишь это видение, сотканное из нескольких обрывков воспоминаний и легенд.

Помнил ли хоть что о событиях прошлого тот, кто проснулся и пришел на корабль, чтобы доставить душу Сэа в привычный ей мир? Нет. Он исчерпал себя и впал в небытие. А люди универсума, взрослые и разумные, нашли двадцать три тела. Установили без ошибки убийцу. И совершили суд, опираясь на факты, а вовсе не на сны, легенды и домыслы…

— Чертова жизнь, — буркнула я, просыпаясь в самом огромном супермаркете на весь универсум. Голова болела так, что хотелось придушить Игля и выесть мозг Зу, как он в эту ночь выел мою душу. — Опять из цветочков сделали удобрение. Суки разумные.

Вынеся приговор универсуму, я старательно вытерла слезы. И этого видения я ждала ночь за ночью, чтобы… плакать во сне! Ну, я докатилась. Морф вон — под бок забился и мурлычет. Утешает. Приволок новую добычу, легально изъятую у жалостливых покупателей и продавцов. Пробники с запахами. Золотой цветок-бессмертник, живой и свежий, хотя я на нем дрыхла, несознательно подпихнув под подушку.

Утро ломилось в мир, напирая всем золотом на сплошную стеклянную стену спальни — аж шторы выгибало, они тут вроде световых парусов, чувствительные. Здравствуй, день седьмой сезона мод. Игль, судя по его сообщению, слегка задерживается, но якобы будет к обеду. Гюль невесть где, а сама я тоже малость не в себе. Кому же следить за порядком?

— Не дадим уродам кошмарить бабочек, — подмигнула я Гаву. — Всех ублюдков в сортир и там мочить, как завещал президент. Блин, а нехилая идея: позорный, прилюдный смыв прически и макияжа при выявлении грубого нарушения общественного порядка. Опробуем?

Гав посмотрел на меня, как на отмороженную. Даже слегка ощетинился: мол, ты что? У людей праздник. Ну, перестарались, так со всяким бывает. Он вообще добрый. Может, потому его и задаривают все подряд. А он тащит мне. Делится.

— Ладно, отмена по туалетной идее. Пошли вдвоем патрулировать, ты — хороший коп. Заметано?

Гав был хорошим копом аж до местного полудня, когда он вылакал что-то молокоподобное, составляя мне компанию за столиком — и сгинул. Я доела глазунью, старательно игнорируя все попытки доброй справочной системы осчастливить меня рецептурой и уровнем соответствия метаболизму. Не помру, особенно если не буду знать подробности. Конечно, глазунья слегка синяя, желтки, прямо скажем — чисто незабудки. Но я надеюсь на свой желудок. Он не то что гвозди, он переваривал известно чьи харчо и общество. Урчал, но справлялся. И сейчас урчит: значит, работает!

Профилактически почитав сводку происшествий, я осознала очевидное — вяловато, ажиотаж первых дней улегся, просто пьют и немного путают: день с ночью, мебель с габаритами, жилье с лифтами… Так себе гулянка.

И тут по мозгам жахнуло: полдень! В черепе защелкал метроном. С каждым щелчком гас ряд светильников. Тьма наступала, народ затихал в предвкушении.

Каждый полдень здесь отмечается особым действом. Конечно, не как открытие, когда взорвали нафиг атмосферу и после экстренно фильтровали слои до высоты в пять километров. И не как во второй день, когда был парад пластированных моделей, зрители дохли в экстазе и давке: до сотни сердечных приступов и три летальных исхода. Но сегодня день восьмой, по их счету он замыкает основной показ. Надо ждать чего-то эксклюзивного. Весомой кай-квиппы, так сказал бы любой воспитанный дрюккель.

Тьма вытеснила шум и сделалась гулкой, как универсум. Никто вроде не дышал — ожидание длилось и интриговало. В голове щелкало тише, я таращила глаза и предвкушала. Может, трипсы ударно побегут и снесут тут все до основания гор?

В сердцевине тьмы застонала свирель. Или не свирель, но так пронзительно, просто и горестно. Один луч прорезал мрак линией золотого реза. В него протиснулась женская фигура — черная, подсвеченная невесть откуда сзади, я точно знаю: все так видели, где бы ни находились. Тело было человеческое, по пояс обнаженное, сам пояс был золотой, и на нем крепилось жалкое подобие юбки, собранной из лоскутов или гибких перьев. Тело оставалось чернее мрака — и все же вокруг него копился золотой свет. Я икнула, опознав браслеты пырьей работы, те самые. И пояс. И ножные украшения. И шейное, и корону…

Тело изогнулась в первом движении танца. Музыки не было, только щелкало в голове и отдавалось болью в сердце — нам всем транслировали эмоции, безжалостно, в полную силу. Было сильнее, чем дурацкий взрыв атмосферы.

То есть я, вроде бы, знаю все про тихий омут и чертей. Гюль тот еще омут. Но это что надо было с ней сделать, чтобы она вышла на всеобщее обозрение и выплеснула изнутри — так вот, до дна? Как ей страшно, сладко и отчаянно одиноко. Сбывшиеся мечты и пустота завершенного праздника. Тьма в душе и слабое, остаточное свечение на коже, помнящей тепло рук.

Когда танец погас в тишине, свет стал постепенно возвращаться, а с ним и обыденность. Вокруг постепенно преодолели немоту и начали осторожно обсуждать: мол, пыры простоваты, ни разу не брали нормальную модель нужного класса, вот их эмо-эскизы и не находили понимания. Наконец перешагнули через гордыню, влились в общее русло торного пути к славе: фрахт телепата стоит очень дорого, тем более такого, готового отдать все и ни разу не сфальшивить.

Я дрожащими, прыгающими пальцами хлопала себя по карманам. Искала мобильник. Зарычала от злости: какой мобильник? Где я и где сотовая связь, блин. Тут все проще, но старые привычки не отпускают. Надо всего-то вызвать Гюль по внутреннему каналу габ-системы. Я для верности зажмурилась, снова в голове полыхнуло видение танца, пришлось быстро открыть глаза и еще быстрее заказать напиток — для прочистки горла, любой.

Гюль не отвечала и вообще не наблюдалась. Я выругалась и стала искать пыра, как его там? Он сам нашелся: уже во всю меня разыскивал и просил принять вызов.

— Сима, да? — пробасил этот ювелир большого веса. — Беда у нас. Гуля сбежала. Сама танец записала, сама все устроила, я был против, ей оно — вредно, да и затраты нервов понятные. Настояла и сбежала.

Пыр вздохнул тяжело, с отчаянием прямо. Я выхлебала напиток, обжигающе горячий и горький. Сморгнула слезу, подышала с открытым ртом. Ничего себе эффект сауны! Зато сознание проветрилось.

• Предыдущая
• 55/89
• Следующая