Первая любовь Ходжи Насреддина - Зульфикаров Тимур Касимович - Страница 13

— Домулло! Глядите, лекарство само преследует больного!.. Айе!..

Домулло, зачем вы так быстро бежи¬те?.. Поднимаете пыль!.. Чихаете!..

И ваш новый благородный полотняный чапан покрывается дорожной нехорошей пылью!

Ай, домулло!.. Разрешите мне выбить ваш чапан этой недостойной палкой... Избавить его от пыли... Мне жаль ваш чапан, домулло!.. Разрешите немного выбить, выколотить пыль из него...

И не бегите так быстро!.. Чем быстрее вы бежите, тем больше пыли на вашем чапане и тем сильнее приходится бить ваш чапан палкой!..

Ах, домулло!.. Хватит!.. Бегите дальше... Моя палка устала. Прощайте, поставщик кладбищ!..— кричу я ему вслед.

Я отстаю, бросаю палку, но белая, пыльная, полотняная спина Ильяса-махдума еще долго и уныло маячит, мается вдали... среди поднявшейся дорожной пыли.

Он прекрасно бегает, этот табиб!.. У него юные, сайгачьи ноги. А мозг сонный, неповоротливый, бараний...

- Сухейль, Сухейль, я люблю тебя... Я приду пить арычную воду...

У меня уже нет сил кричать, и я шепчу.

-  Арык течет, ака... Сухейль ждет, ака...

Арык течет — Сухейль ждет!..

Ррустам-палван догоняет меня. Осторожно берет за плечи.

- Пойдем ко мне в кузницу. У тебя спина как треснувший перезрелый ходжиильгарский гранат... Пойдем. Помажем ее ирбитской целебной мятной мазью...

Я покорно иду за Рустамом-палваном.

Ему всего двадцать лет, но он похож на взрослого опытного мужчину. У него жена Гуль-парчин и двое детей...

— Сухейль, я люблю тебя...

В кузнице Рустам-палван сильными руками втирает мне в спину ирбитскую пахучую мазь.

Спина моя становится мягкой, скользкой. Не горит уже...

Потом Гуль-парчин приносит подогретую бузу в тыквенном сосуде и пару раскрашенных кленовых чашек.

Рустам-палван процеживает бузу сквозь тонкий платок и наливает в чашки.

Мы пьем бузу. Пьем...

— Хорошая буза? — улыбается Рустам-палван.

— Хорошая... Но я люблю Сухейль!.. Но я люблю арычную воду!..

— Не знаю, как помочь тебе,— сокрушается богатырь...

Низенькая дверца кузницы открыта, и я вижу пыльную нашу пустынную унылую кишлачную дорогу.

Мы пьем бузу, и я гляжу на дорогу.

Эта пустынная малая родная дорога уходит вдаль и там вливается, впадает в Великий Шелковый Путь.

Меня так часто тянуло уйти по этой дороге…

Мальчишкой я несколько раз убегал по этой дороге, но отец находил, настигал меня на своем верном аль Яхшуре...

И странно, что Мустаффа-ата никогда даже не ругал меня за бегство, а только мрачнел и. молчал, а за другие проступки наказывал... Почему?..

А меня все тянуло на Великий Путь...

Там бредут большие караваны в тысячу верблюдов!..

Там языки чужие, дальние, многие...

Там города кишащие...

Кишлак мой родной мал мне... Птенец уже вырос, и крылья его больше гнезда... И гнездо опостылело... И гнездо уже обвалилось, разрушилось от дождей и ветров и сиротливо чернеет, свисает, тянется в нагих осенних ветвях...

Но Сухейль!.. Я люблю тебя!.. Я не уйду на Великий Путь...

— Пей бузу, Насреддин! Лучше тебе стало?.. Спина не болит?..

— Нет, Рустам-ака... Спина не болит. Кости не болят. Тело не болит. Голова не болит. Но что-то болит. Жжет!.. Что?.. Что еще в человеке остается, кроме тела, головы, костей?.. Что же болит так?.. Жжет, ака...

— Одни говорят — сердце, другие — печень...

— Не болит у меня ни сердце, ни печень... Что-то другое болит... А что?.. Не знаю... Когда били меня камчой и палками, легче было... Может, прав был табиб Ильяс-махдум... Легче было, когда били, а теперь опять жжет, ака... И что болит?.. Не знаю...

— Душа, наверное...

— А что такое душа?..

И тут они слышат крик:

— Хак!.. Ху!.. Дуст!.. Хак!.. О, возлюбленный Боже!.. Ай, душу жжет!.. Горит душа от любви!.. От любви к тебе... Душа горит!.. Жжет!

— Айе!.. Еще один влюбленный!.. Рустам-ака, позовите его сюда, этого старика дервиша!.. Певца!.. Маддоха!.. Хафиза бродячего!.. У него тоже «горит и жжет»... Пусть он скажет, чт’о горит и жжет... Позовите его, ака!..

По кишлачной дороге бредет слепой дервиш-каландар.

На маленькой усохшей его голове едва держится дервишский остроконечный колпак-кулох.

В руках у него сосуд-кашкюль для сбора подаянья и грушевый почерневший посох с металлическими кольцами. Кольца тихо и печально позвякивают, как колокольцы прохожего каравана...

— Бобо, пойдемте к нам... Отдохнете... Выпьете домашней бузы... Мы наполним хлебом и халвой ваш кашкюль... Пойдемте, бобо...— Рустам-палван осторожно берет слепого за руку и ведет его к кузнице.

- Спасибо, сынок... По твоему голосу я чувствую, что ты человек божий, добрый. А сказано в Священ¬ной Книге: И не забывай о странноприимстве, ибо под видом странников могут прийти ангелы!.. И Хызр святой — покровитель путешественников — может прийти в дряхлом зеленом чапане путника-дервиша...

Насреддин и Рустам-палван усаживают старика на толстую ургенчскую курпачу, подкладывают ему подушки под спину.

Гуль-парчин приносит медный кумган и тазик, и старик моет руки.

Потом он быстро шепчет молитву сухими узкими своими губами...

Потом долго, медленно, смакуя каждый малый глоток, пьет бузу...

Молчит…

Какая-то далекая улыбка появляется на слепом его лице, изрытом оспой и морщинами...

— Добрые люди, вы хотите что-то спросить у меня?.. Я чую... Спрашивайте...