Война с Ганнибалом - Ливий Тит - Страница 31

• Предыдущая
• 31/75
• Следующая

Консулы доложили сенаторам об оскорблении, которое нанесено Народному собранию насилием откупщиков. Сенат постановил, что это насилие было направлено против всего государства и может послужить опасным примером на будущее. Тут Карвилии, оставив дело о штрафе, выдвигают против Постумия обвинение, грозящее смертною казнью, и, назначив день суда, требуют, чтобы обвиняемого взяли под стражу. Постумий нашел друзей, которые поручились, что он явится в назначенный срок, и он остался на свободе и, конечно, в суд не явился. Он был осужден заочно, приговорен к изгнанию, а его имущество конфисковано и продано. Такое же наказание понесли и остальные зачинщики беспорядков.

Сенат велел консулам набрать два новых легиона и пополнить прежние, но это оказалось совсем не просто: не хватало молодежи. Тогда сенат создал две комиссии, по три человека каждая, чтобы одна в округе семидесяти километров от Рима, а другая за этими пределами осматривала всех свободных граждан и всякого, кого найдет способным носить оружие, записывала в войско, даже если он не достигнул еще призывного возраста[51].

В это же время из Сицилии пришло письмо Марка Марцелла о жалобе воинов, спасшихся от гибели при Каннах[52]. Они служили под начальством Публия Лентула, наместника римских владений в Сицилии, и с его разрешения прислали своих выборных – самых именитых всадников и лучших воинов из пехоты – к Марцеллу, на зимние квартиры у Сиракуз.

Выборные жаловались не на то, что наказание, которое терпят они и их товарищи, несправедливо, но на то, что им не дают возможности загладить и искупить свою вину. Они не только вдали от родины, но и вдали от врага и даже на доблестную смерть в бою надеяться не могут. В Сицилии уже второй год идет ожесточенная борьба, гремит оружие, слышны крики сражающихся, а они по-прежнему сидят на месте, точно безрукие. Даже рабы в легионах Тиберия Семпрония Гракха успели заслужить награду за ратный труд – получили свободу, права гражданства. Пусть же и остатки каннских легионов родина считает рабами, купленными нарочно для войны, пусть позволит им схватиться с неприятелем и в битве искать свободы. Своею кровью и жизнью они готовы платить за это самое дорогое в мире достояние.

– Хочешь – испытай нас и нашу храбрость на море, хочешь – на суше, хочешь – в открытом поле, хочешь – на штурмовых лестницах, – молили выборные. – Дай нам задачу самую тяжелую и самую опасную, чтобы поскорее совершилось то, что должно было совершиться при Каннах, ибо с той поры каждый день нашей жизни отравлен позором!

Закончив свою речь, выборные упали к ногам Марцелла и обняли его колени, и со слезами молили о милосердии.

Марцелл ответил, что он и не вправе, и не в силах ничего решить сам, но пообещал написать в сенат. Это его письмо и было теперь прочитано вновь избранными консулами. Сенат постановил: нет никаких разумных оснований доверять судьбу и благополучие государства воинам, которые под Каннами бросили своих товарищей; если же полководец Марк Клавдий Марцелл иного мнения, он волен действовать так, как полагает полезным для общих интересов, имея лишь в виду, что ни единого из этих людей нельзя освобождать от лагерных работ, награждать отличиями за храбрость и возвращать в Италию до конца войны.

Ганнибал второе лето подряд не уходил из Калабрии. Главною приманкою, которая его здесь удерживала, по-прежнему был Тарент. Неожиданное происшествие в Риме приблизило пунийца к желанной цели.

В Риме долгое время жил некий Филей, тарентинский посланник, человек беспокойный и потому не выносивший праздности и безделия. Постоянно он что-нибудь затевал и придумывал и вот, найдя доступ к заложникам из Тарента и Турий[53], стал подбивать их к побегу. Караулили заложников очень небрежно, потому что ни им самим, ни их государствам не было выгоды обманывать римлян. Филей подкупил стражу и в сумерках вывел заложников из города; сам он тоже бежал вместе с ними. Назавтра чуть свет выехала погоня; всех беглецов изловили, привели обратно и с одобрения народа казнили: высекли розгами и сбросили со скалы.

Жестокость этой расправы до глубины души возмутила каждого земляка казненных, но в особенности, разумеется, их родственников. Тринадцать знатных юношей из Тарента составили заговор: главарями его были Никон и Филемен. Прежде всего они хотели встретиться с Ганнибалом и ночью, прихватив для виду охотничьи снасти и собак, выбрались за городские ворота. Лагерь карфагенян был недалеко. Прочие «охотники» спрятались в лесу у дороги, а Никон и Филемен подошли к караульным постам и попросили отвести их к Ганнибалу. Ганнибал, конечно, горячо одобрил их намерение, но советовал хранить его в тайне.

– У ваших сограждан, – сказал он, – не должно быть ни малейших сомнений, что вы отлучаетесь из города только ради охоты или же ради грабежа. Возьмите с нашего пастбища десяток коров и гоните к себе в Тарент. Вас никто не остановит – я распоряжусь.

«Добыча» молодых людей обратила на себя внимание всего Тарента, и когда они совершили такую же вылазку еще раз, а потом еще и еще, это уже никого не удивило.

Ганнибал поклялся, что сохранит тарентинцам их свободу, собственность и законы; они не будут платить пунийцам никаких податей и не примут пунийского гарнизона, если сами того не пожелают. Тарентинцы, в свою очередь, обещали выдать Ганнибалу всех римских граждан, обитающих в Таренте, и римский караульный отряд.

После этого Филемен пристрастился к охоте еще сильнее. Чуть не каждую ночь он уходил и никогда не возвращался с пустыми руками. И каждый раз непременно одаривал начальника стражи и караульных у ворот чем придется, будь то дичь или же скот, «отбитый» у карфагенян. Все были уверены, что этот замечательный охотник предпочитает ночное время дневному только из страха перед врагом.

Когда доверчивость караульных возросла до того, что в ответ на свист Филемена ворота отворялись в любой час ночи, Ганнибал решил: пора (к этому сроку он стоял в трех днях пути от Тарента и прикидывался больным, чтобы не внушать римлянам подозрений своим затянувшимся бездействием). Из всего войска он выбрал десять тысяч пехотинцев и конников – самых проворных и легковооруженных – и выступил с ними в четвертую стражу ночи. Вперед были высланы восемьдесят нумидийцев; они рассыпались по округе, скача вдоль дорог и вылавливая тех, кто мог бы заметить издали карфагенскую колонну. Всякому, кого они настигали, они приказывали вернуться, всякого встречного убивали, чтобы окрестные жители думали, будто это обычный разбойничий набег.

Примерно в двадцати или двадцати двух километрах от Тарента Ганнибал остановился, но даже тут не открыл воинам, куда он их ведет. Он только просил солдат не оставлять своего места в рядах и никуда не сворачивать, а главное – чутко прислушиваться к командам и не делать ничего без приказа начальников.

– Потерпите немного – скоро вы всё узнаете, – обещал он.

Между тем до Тарента донесся слух, что небольшой отряд нумидийских всадников опустошает поля и наводит страх на крестьян. Начальник римского гарнизона велел, чтобы утром конница выехала навстречу грабителям и отогнала их. Набег нумидийцев ничуть его не обеспокоил и не насторожил» наоборот – утвердил в убеждении, что Ганнибал с войском на прежнем месте, далеко от Тарента.

Когда стемнело, Ганнибал продолжил путь. Проводником был сам Филемен с охотничьею добычею. Остальные заговорщики ждали условленных сигналов в городе.

Филемен приблизился к стене и свистнул. Караульный проснулся, узнал его свист и отворил калитку. Первыми вошли двое с тушею кабана, а следом Филемен.

– Ну и тяжесть! – промолвил он. – Еле донесли. Караульный в изумлении склонился над огромною тушей, и в этот миг Филемен пронзил его рогатиной. Тотчас ворвались тридцать воинов, перебили остальную стражу, взломали ближайшие ворота и впустили товарищей. Это была только часть отряда. Одновременно другая его часть, во главе с самим Ганнибалов, храня тишину и безмолвие, появилась у других ворот, за которыми ждал Никон. Ганнибал зажег сигнальный огонь, Никон отвечал тем же, а когда оба огня разом погасли, заговорщики бросились в караульное помещение и умертвили римлян прямо в постелях. Ворота открылись. Ганнибал ввел в город пехоту, а конницу оставил за стеной, чтобы, если понадобится, отразить вражескую атаку в открытом поле.

• Предыдущая
• 31/75
• Следующая