САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА - Дейс Герман Алибабаевич - Страница 19

 - Как ты думаешь:  э т о  нам только мерещится или  о н и  существуют на самом деле?

 - Раньше я просто посмеялся бы над тобой, - ответил Жорка, - а последнее время и сам задаюсь похожим вопросом.

 - Вот хорошо, что хоть с тобой можно поговорить, - благодарно пробормотал Сакуров.

 - Пришли, - сказал Жорка. – Объясняю задачу. Здесь высота насыпи составляет метров пять, брус лежит внизу. Мы спускаемся вниз, ты цепляешь его клещами и тащишь, соответственно, вверх. Я упираюсь сзади и толкаю его туда же. Понял?

 - Понял. Самогонку когда пить будем?

 Сакуров спросил, и ему стало стыдно. Но стыд улетучился моментально, а желание выпить осталось.

 - Как получится, - буркнул Жорка и полез вниз.

 - А почему железнодорожники брус вниз побросали? Он им что, уже не понадобится?

 - Понадобился бы. Только железнодорожники просят за брус в три раза дороже его реальной цены, а желающие приобрести хотят купить его в три раза дешевле. Понял?

 - Угу…

 Когда они подняли на насыпь пятый брус, в процесс его добывания вмешался отставной железнодорожник, не поленившийся вытащить свою дряхлую задницу из постели и припереться на «производство» вместе со своей собакой. Собака, поджав хвост, визгливо лаяла, а железнодорожник грозился вызвать милицию.

 - Здоров, тёзка, - приветствовал его Жорка, вылезая на насыпь. – Чего шумишь – не узнал?

 - Какой я тебе тёзка? Чево это не узнал? Чево это ты тут будешь указывать мне, шуметь или не шуметь? – раскипятился старичок под аккомпанемент своей собачонки. – А вот я милицию…

 - Видал? – спросил Жорка, кивнув головой в сторону старичка. – Отчаянный мужик. Один прёт против двоих и – хоть бы хны. Слышь, Егор Васильич, ты милицию как звать собираешься: кричать будешь или по сотовому позвонишь?  (19)

 - А чево это хны? А чево это отчаянный? Да сегодня не докричусь, завтрева схожу в участок и сдам вас, ворюг: зачем это вы народное добро расхищаете?

 - Народное! – присвистнул Жорка, после чего собака трусливо метнулась в придорожные кусты. – Теперь всё добро капиталистическое. А это…

 Жорка смачно плюнул в сторону сваленного бруса.

 - …Один хрен сгниёт.

 - Не твоя забота! – продолжал кипятиться старичок.

 - Ладно, общественник, успокойся. Выпить хочешь?

 - Выпить? Хочу. А это ты, что ли, Жорка?

 - Ну, слава Богу, узнал.

 - Чево ж мне хорошего человека не узнать? Чё выпить-то? Самогонка?

 - Она.

 - Это хорошо, потому что самогон у тебя знатный. Или ты какой другой принёс?

 - Да нет, всё тот же.

 - Тогда чё мы тут зря лаемся? Давай, да я пойду, а то время позднее.

 - На.

 - А сколько ты бруса взять хочешь?

 - Если хочешь проконтролировать, тогда останься и посчитай.

 - Да нет, я, пожалуй, пойду.

 - Будь здоров. Собаку не забудь.

 - А хороша у меня собачка?

 - Ничего, старательный поц.

 - Если хочешь, отдам как другу... всего за литр.

 - Да нет, корми его сам.

 - Как знаешь. Мильтон, домой!

 - Вот тетерь можно и освежиться, - сказал Жорка, извлекая откуда-то из травы вторую бутылку, - а то чёрт его знал, как сторгуемся.

 - А не проще было послать его в задницу? – спросил Сакуров, принимая пузырь.

 - Ага, тебе нужен геморрой с милицией?

 - Неужели он…

 - Да за милую душу.

 Сакуров только развёл руками, потом выпил.

 - Уф! Однако интеллигентный старичок.

 - Это ещё почему?

 - Ну, собаку назвал в честь английского поэта. Только, мне кажется, он неправильно ударение ставит.

 - Правильно он его ставит, потому собаку свою он назвал не в честь английского поэта, вечная ему память…

 Жорка приложился к бутылке.

 - …А в честь наших ментов, каковые есть не только мусора, но и мильтоны тож…

 Таскать брус через низину даже на тележке оказалось делом чрезвычайно трудным. Жорка с Сакуровым по очереди волокли тележку за ручку и по очереди толкали и придерживали одновременно брус сзади. Тем не менее, с задачей они справились почти в запланированные сроки. Другими словами: десять брусьев до двух часов с копейками ночи приятели доставили по назначению. Сакуров предложил Жорке поработать ещё часок-другой, но Жорка отказался.

 - Сдохнем на хрен, - заявил он. – Давай лучше брус спрячем.

 - Зачем? – удивился Сакуров.

 - Да чтобы никто не видел, а то ещё настучат.

 - Могут? – снова удивился Сакуров.

 - Могут, - сказал Жорка, и они поволокли брус к Жорке в сад.

 - Кто? – кряхтя, спросил Сакуров.

 - Да любой, кроме Петьки и Семёныча.

 - Ни хрена себе…

 - Так, вот сюда… Перекурим?

 - Давай. Кстати, ведь этот брус на выброс?

 - Ну.

 - Тогда какой резон закладывать, если он всё равно сгниёт? И какой резон из-за стыренного хлама хлопотать железнодорожникам с милицией?

 - Закладывать резон такой, что брус нужен всем, но не всякий его на себе притащить может. Обидно?

 - Не знаю…

 - Ясно. Тебе и мне это по барабану, а тому же Виталию Иванычу – серпом по яйцам. А насчёт милицейских с железнодорожниками хлопот резон такой: раз нам нужен брус, который всё равно сгниёт на хрен, но который официально никому брать не разрешили, то мы его берём как бы незаконно. А раз незаконно, то любой мент или любой железнодорожник может напрячь нас за это на дополнительные пол-литра или бабки. Впрочем, чего я тебе объясняю? Что, у вас в Сухуми ментов не было?

 - Да были…

 Сакуров вспомнил сухумских ментов с мордами, как у бегемотов, но даже при всей своей к ним неприязни не мог представить, чтобы какой-нибудь из них опустился до возни с бедным человеком, стащившим полугнилую шпалу для нужд подсобного хозяйства.

 - Ладно, давай прятать остальные, пока не утро… 

 До кровати Сакуров дополз без чего-то три. Кости ломило, башка казалась чужой, словно её одну обработали обезболивающим средством, позабыв об остальном теле. Мысли внутри головы бродили лёгкие и тяжёлые вперемешку и по очереди. И получалась примерно такая картина мыслительного процесса на фоне общей анестезии в плане разделения эмоциональных нагрузок и с учётом сбоя первоначально заведённой последовательности. То есть, сначала в голову засыпающего Сакурова приходила лёгкая мысль вроде: сейчас засну и отдохну. Но не успевала эйфория лёгкости, тянущаяся за лёгкой мыслью на манер шлейфа, наполнить своим целительным содержимым все закоулки сознания, как следом за первой мыслью ползла тяжёлая типа: завтра припрётся Семёныч ни свет - ни заря, чтобы задолго до прибытия обожаемых им пастухов начинать готовить торжественную встречу. Затем происходил закономерный сбой, и в голову, отпихиваясь друг от друга, лезли сразу две мысли. Одна лёгкая насчёт отменного качества Жоркиной самогонки, а другая насчёт жалости по поводу её «окончания», в силу чего с утра придётся освежаться той дрянью, которую нынче принято называть водкой. Конечно, пастухи могли привезти и свой самогон, но Сакуров пробовал местный продукт специального назначения и остался от него не в восторге.

 - Эй, ты, чего молчишь, давно не виделись! – позвал Сакуров темноту, чувствуя, как мысли утрачивают логическую направленность и эмоциональную нагрузку, а боль натруженного тела уступает место безболезненной невесомости проникающего в сознание и мышцы сна.

 В ответ в дальнем углу завозилось, засопело, зачесалось, но всё молча.

 - Что, обиделся, что я про тебя проболтался? – предположил Сакуров то ли вслух, то ли мысленно.

 - На вас обижаться, - проворчал Фома, - только зря стараться.

 - Ну, ладно, хватит ворчать. Давай лучше потолкуем, а то я сейчас засну и…

 - Что ж, потолкуем, - легко согласился Фома, проявив модную толерантность в деле прощения таких незначительных грехов, как болтливость и любопытство.

 - Я вот тут думал на досуге, - начал Сакуров, - о различие между домовыми и злыднями. С твоих слов выходит, что вы подчиняетесь разным хозяевам, а я где-то слышал, что и те, и другие относятся к нечистой силе. Что скажешь?