Триумф великого комбинатора, или Возвращение Остапа Бендера - Леонтьев Борис - Страница 56

• Предыдущая
• 56/66
• Следующая

– А вот тоже о чукчах, – живо подхватил белобрысый. – Чукча говорит: «Я оцень, оцень сильно изуцаю русский языка. Казный день я запоминая восемнадцать слов. И всего я зауцил тысяцу слов. И это все здесь (показывает на голову), в зопе!»

Тут профессор прыснул так, что по его лицу поплыли медленные пожилые слезы. Лошадиноподобный Шашкин фыркнул и вписался не в тему:

– "Ты за что сидишь?" – «За лень. Мы c приятелем рассказывали друг другу анекдоты. Ладно, думаю, утром донесу. Но утром за мной уже пришли».

Едва он закончил, пенснеобразный любитель рыбной ловли стряхнул c себя анекдот из жизни палачей:

– Приходит палач домой. За плечами мешок, в котором что-то шевелится. Жена спрашивает: «Что это ты притащил?» – «Да так... халтурку на дом прихватил».

По всему купе раздался взрыв заразительного смеха.

– Сидит обезьяна на берегу Нила и полощет веревку в воде, – продолжал Остап. – Идет бегемот: «Ты что делаешь?» – «Дай двадцать центов, скажу». – «Возьми. А зачем тебе веревка?» – «Крокодилов ловлю». – «Дура! Кто же ловит крокодилов на пустую веревку?» Обезьяна (про себя): «Дура – не дура, а двадцать долларов в день имею».

Снова общий неудержимый хохот охватил все купе.

– Сидит бегемот на берегу Енисея и удит рыбу, – лошадиноподобный значительно посмотрел по сторонам и состроил такую комическую рожу, что профессор рассмеялся раньше времени. – Мимо проплывает крокодил. «Далеко ли до Астрахани?» – «Близко». – «Ничего, я на велосипеде».

– Летят два крокодила, – белобрысый вытер платком лицо и достал из рюкзака куль c овсяным печеньем. – «Мы можем упасть!» – «Да нет, у меня во рту гайки!»

– Профессор, давайте вы что-нибудь в этом роде, – обратился лошадиноподобный к пенснеобразному.

– В этом роде? сейчас... а вот! Посетитель в ресторане. «Принесите мне кастрюлю супу.» Принесли. Он берет и выливает себе на голову. Официант: «Что вы делаете? Это же суп!» – «А я думал – компот».

За окном рисовался удивительно гладкий пейзаж: высоко в лазурном безоблачном небе нещадно палило солнце, перед кочковатым полем, стлавшимся к лесу, узкой лентой тянулся пыльный проселок.

– По знойной пустыне, – заманчиво произнес Остап, когда в купе ворвался опьяняющий аромат зреющего хмеля, – катится нолик...

«Стоп! Стоп! Стоп! И еще раз стоп! Да сколько же можно заниматься тягомотиной? – расхорохорится нетерпеливый читатель. – Что это за анекдотики? – сорвется у него c языка. – Тары-бары-раздобары!.. Что это за ремарочки в романе? Жесты отчаяния? Интермедия? Зачем же играть на трепещущих струнах читателя? Что это за смехотворные занятия? Желание вызвать таким образом доброе расположение?.. Совершенно непонятно!»

Ну ведь могут же люди ехать в поезде и рассказывать друг другу анекдоты?

«Не могут!»

Ну ведь могут же!

«Нет, не могут! А если и могут, то...»

Ну что ж, извольте! Итак, останавливаем поезд (вот уже и слышен скрежет колес) и по воле того самого читателя, который всегда прав, ссаживаем Остапа Бендера... (Где же его ссадить-то?) ну, скажем... В общем, по воле читателя великий комбинатор оказался в этаком степном месте, пахнущем полынью, шалфеем и сухим знойным ковылем... Поехали дальше?

«Поехали, поехали. Это черт знает что!»

Итак, мощный социалистический поезд «Москва-Новороссийск» остановился на маленькой степной станции – ровно настолько, сколько необходимо Остапу Бендеру, чтобы покинуть веселое купе и спуститься в ковыльную степь. Остап посмотрел вслед убегающему поезду и расправил плечи. Его глазам открылась ровная, словно море, без края и конца, степь, степь, степь.

«Постойте, это почему же без края?! Вон там вдали виднеется какое-то строение – то ли хутор, то ли колхоз, то ли конный завод. Это кто там пасется? Конечно же, русская степная борзая. А кто там рядом c борзой? Ну да, вороная лошадь-степняк. Значит, конный завод!»

Послушайте, дорогой читатель, вы так и будете влезать и спорить?! Тогда вот вам стило, как говорил один пролетарский поэт, и можете писать сами!..

Ладно, пусть будет по-вашему.

Остап поднял c земли саквояж, махнул рукой (Где наша не пропадала!) и зашагал к маячившему в степи конному заводу.

Минут через двадцать он стоял у полуразвалившегося кормового сарая. Неподалеку от сарая, рядом c тем местом, где лежал очумевший от жажды пегий пес, худощавый и расстрепанный мужичонка распрягал горячую в серых яблоках лошадь c целью задать ей корм. Остап сладко зевнул и надвинул фуражку на нос. При беглом осмотре мужик тянул на все пятьдесят. На нем был пиджак, надетый на запачканную косоворотку, на ногах – нагольные, заглянцевевшие от носки, сапоги; мужик как мужик, разве что без усов и бороды.

– Необразованность ты моя! – рыкнул мужик на кобылу.

– Что ругаешься, отец? – немножко устало спросил Остап, предлагая ему папироску.

– Знамо, шо ругаюсь. Онисим, чудо без умолку, не наездник, а хуже любого дояра!

– Кого хуже?

– Знамо кого. Сбрую и ту надеть по-человечески не могет! Так и получается: канитель задарма – это c одной стороны, а c другой – злобен есмь из-за этого Онисима.

– А ты, знамо, тут конюхом числишься? – легко перешел на язык мужичонки Остап.

– Конюхом, а то кем!

– А что, отец, в вашу конюшню администраторы нужны?

– Не конюшня у нас... Прилежаевский конный завод! Может, слыхал?

– Прилежаевское коннозаводство?! То самое?! – c фальшивым восторгом воскликнул Бендер. – Ну конечно же! – И он для убедительности легко ударил себя по лбу. – Слыхал, отец, слыхал.

– Ты иди, мил человек, к Андрей Тихоновичу, уж он-то тебе все скажет, поелику директор он нашенский.

– Гран-мерси, отец!

– Чего?

– Спасибо, говорю!

– Бывай здоров.

Пока Остап искал управление конного завода, конюх Петрович, – иначе, как это выяснилось позже, – его никто не называл, покормив лошадь, отправился в сарай, где лег на солому и принялся плевать в бревенчатый потолок, причем попадал довольно удачно, то есть в одно и то же место.

Великий комбинатор появился в правлении в тот самый момент, когда конюх Петрович видел уже второй сон. Без труда отыскав приемную директора, бросив секретарше: «Не слышу стука клавиш!», он пнул директорскую дверь, ворвался в просторный и чистый кабинет и, бросив саквояж на диван, резво подошел к столу.

– Что же это у вас в хозяйстве творится, Андрей Тихонович?

Директор оторопел.

– А что?.. а... где?..

– Гурий, – Остап сунул руку для приветствия и тут же ее выдернул, – Исидор Кириллович Гурий, – быстро представился он и, не меняя интонации в голосе, продолжил: – Направлен к вам администратором. Я имею в виду конюха Петровича. Где же дисциплина? Секретарь-машинистка тоже хороша! Я даже не слышал стука клавиш! Непорядок! Возле кормового сарая грязь водится и в количестве предостаточном.

– Товарищ, товарищ...

– Товарищ Гурий, – напомнил о себе Остап.

– Вы к нам администратором?

– Администратором.

Ум Остапа быстро овладел ситуацией, и поэтому слова пришли сами. Великий комбинатор начал жарко толковать о необходимости культработы, профучебы, создания музыкально-драматической студии и кружка гармонистов-пианистов, без лишней помпы заговорил, что кривая безработицы в США лезет вверх, c военной отчетливостью предложил соорудить агитационный гроб и возглавить политический карнавал, призвал всех к сознательности, наконец, закончил горячими словами о том, что он, Гурий, как человек социалистической закалки, поможет все это претворить в жизнь.

– После института? – Андрей Тихонович рывком пожал администратору руку. – На практику?

– На практику.

– Бурлит молодая кровь!

– Бурлит, товарищ директор, бурлит.

– Ах, молодость, молодость. Энергия! Задор! Люблю я вас, энтузиастов, черти вы, лешие! И все-то вы подмечаете! Молодец!

– Так стараемся, Андрей Тихонович, стара...

• Предыдущая
• 56/66
• Следующая