Антология мировой фантастики. Том 3. Волшебная страна - Толкин Джон Рональд Руэл - Страница 13
- Предыдущая
- 13/97
- Следующая
Когда они вернулись в замок, ласточки уже сбились в стаи и, рассевшись рядами на зубчатых бастионах, набирались сил, готовясь лететь в теплые края. После того как Лиразель поклялась чтить святыни Служителя, как чтут их простые жители Эрла, сверяющие свою жизнь по звону его колокола, в душе Алверика снова засияла умершая было надежда на то, что теперь-то все будет хорошо.
Лиразель и в самом деле помнила все, что сказал ей Служитель, на протяжении нескольких дней. Но однажды, возвращаясь в поздний час из детской, она шла к себе в башню мимо высоких окон замка, и взгляд ее ненароком упал на царящий снаружи поздний вечер. Памятуя о том, что ей нельзя молиться звездам, она вызвала в памяти все святыни Служителя и попыталась припомнить, что ей о них говорило. И тогда показалось Лиразели, что ей будет очень трудно поклоняться им как должно, так как она знала: пройдет всего несколько часов, и последние ласточки снимутся с насиженных мест и исчезнут все до одной, а с их отлетом — как это всегда бывало — переменится и ее настроение. Пуще всего боялась Лиразель, что она может позабыть, как поклоняться людским святыням, позабыть, чтобы никогда больше не вспомнить.
Лиразель снова вышла из замка и пошла по лугам туда, где чуть слышно мурлыкал в траве неширокий ручей. Она знала, где лежат в ручье гладкие плоские камни, и теперь вытащила их на берег, старательно отворачиваясь от отраженных водой звезд. Днем эти камни светились со дна красным и серовато-лиловым, а сейчас все они казались темными, но Лиразель все равно разложила их на траве. Их отшлифованная водой поверхность была ей приятна, странным образом напоминая скалы Страны Эльфов.
Один камень в ряду служил ей вместо подсвечника, второй представлял собой колокольчик, третий символизировал святую чашу, и Лиразель решила;
— Если я сумею поклониться этим чудесным камням как должно, значит, смогу молиться святыням Служителя.
Произнеся это вслух, она опустилась на колени перед большими плоскими гальками и стала молиться им так, словно это были христианские святыни.
В это время Алверик, искавший ее в бескрайней ночи и недоумевавший, какая фантазия опять позвала Лиразель, услыхал на лугу ее голос, выпевающий молитвы, с которыми обращаются только к святыням.
Тогда, к своему ужасу, он увидел среди травы четыре плоских камня, которым молилась и кланялась коленопреклоненная Лиразель.
С горечью он заявил ей, что это ничем не лучше, чем самое темное язычество.
На что Лиразель ответила:
— Я учусь поклоняться вещам Служителя.
— Это языческая молитва, — настаивал Алверик.
Надо сказать, что из всех вещей, которых сторонились жители долины Эрл, они пуще всего опасались искусства язычников, о которых не знали ничего, кроме того, что их таинства порочны по своей природе. Алверик тоже говорил о них с гневом, с которым обычно говорили о язычестве жители долины. Его упреки укололи Лиразель в самое сердце, она ведь просто-напросто училась молиться тому, чему поклоняются все люди. Она хотела угодить Алверику, а он даже не захотел ее выслушать!
Алверик, пребывавший в глупой уверенности, будто ни один человек не имеет права быть мягким, когда речь заходит о язычестве, ни за что не хотел говорить ей тех слов, которые обязан был сказать, — слов, которые скрыли бы его гнев и утешили Лиразель. Принцесса в глубокой печали отправилась обратно в башню, а Алверик остался, чтобы разбросать ее камни как можно дальше.
Ласточки улетели, и потянулись унылые дни. Однажды Алверик попытался уговорить Лиразель помолиться святыням Служителя. Но выяснилось, что она уже забыла, как это делается. И тогда он снова завел речь о языческих таинствах.
Как нарочно, тот день выдался солнечным, и тополя с окрашенной багрянцем листвой стояли в золотом убранстве. Лиразель поднялась к себе в башню. Ларец сверкал в лучах утреннего солнца чистым осенним светом, притягивая взгляд. Она открыла ларец, достала оттуда пергамент с руной короля эльфов. Держа его в руках, она прошла высоким сводчатым коридором в соседнюю башню, где находилась детская, и поднялась по ступеням наверх.
Остаток дня Лиразель провела в детской, играя со своим сыном. Но при этом она не выпускала из стиснутых пальцев пергаментного свитка. И хотя порой она придумывала действительно забавные игры, в глазах ее стояло странное спокойствие, которое заставило Жирондерель насторожиться и с недоумением поглядывать на госпожу.
Когда пришел вечер, Лиразель сама уложила сына спать и, прямая, торжественная, села рядом с ним, чтобы рассказать Ориону сказку. Жирондерель, старая и мудрая колдунья, внимательно следила за ней, так как, несмотря на все свои познания, она могла только догадываться, что произойдет, но не могла ничего изменить.
И прежде чем солнце село за холмы, Лиразель поцеловала сына и развернула свиток короля эльфов. Лишь мимолетный приступ раздражения заставил ее достать пергамент из сундучка, в котором он хранился, но раздражение могло пройти, так что Лиразель, возможно, не стала бы разворачивать свиток, не будь он все время у нее в руке. Частью раздражение, частью любопытство, а частью — прихоть заставили ее бросить взгляд на слова, написанные странными угольно-черными буквами.
Какова бы ни была заключенная в ней магия, сама руна была написана с любовью. А это сильнее всякого волшебства. Таинственные буквы мерцали и лучились любовью, которую король эльфов питал к своей дочери, так что в этой великой руне соединились волшебство и любовь — две самые большие силы, что существуют. Одна — по ту сторону сумеречной границы, и другая — в полях, которые мы знаем. Возможно, любовь Алверика и могла бы удержать Лиразель, но ему пришлось бы полагаться только на нее, потому что руна короля эльфов была могущественнее, чем все святыни Служителя.
Лиразель смотрела на сияющие письмена. И не успела дочесть до конца руну, как чудеса и фантазии Страны Эльфов начали переливаться через границу зачарованной земли. Были среди них такие, что могли бы заставить современного клерка в Сити оставить свой стол и немедленно начать танцевать на морском берегу или вынудить банковских служащих побросать открытыми все сейфы и хранилища и отправиться по дорогам, куда глаза глядят, пока не оказались бы они на зеленой равнине среди поросших вереском холмов. Третьи способны были в мгновение ока превратить бухгалтера в поэта. Это были самые могущественные чудеса и фантазии, которые король эльфов призвал силою своей магии. Лиразель, беспомощная и бессильная, сидела среди этих буйных чудес с пергаментом в руке, не в силах сопротивляться да и не имея такого желания. И по мере того как они неистовствовали, пели и звали, все новые и новые сонмища выдумок и фантазий рвались через границу, заполняя собой разум принцессы. Тело Лиразели становилось все легче, все невесомее. Вот уже ноги наполовину стояли, наполовину плыли над полом, Земля уже с трудом удерживала принцессу — столь быстрым было ее превращение в персонаж сновидений. И ни любовь Лиразели к Земле, ни любовь детей Земли к Лиразели не могли более удерживать ее в нашем мире.
На принцессу уже нахлынули воспоминания о бесконечном детстве, проведенном на берегах круглых как чаши озер Страны Эльфов, возле опушки дремучего леса, на нагретых лужайках или во дворце, рассказать о котором невозможно. Все это Лиразель видела столь же отчетливо, как мы, глядя сквозь лед в маленькое сонное озерцо, видим на дне, словно в другом мире, мелкие белые ракушки, которые лишь слегка расплываются, искаженные ледяной преградой. Так и пленительные воспоминания Лиразели казались ей чуть неясными, чуть размытыми, словно смотрела она на них сквозь сумеречную границу зачарованной страны. И слышались принцессе негромкие, странные голоса чудных существ, доносились запахи удивительных цветов, обрамляющих памятные ей лужайки, звучали приглушенные чарующие напевы. Голоса, мелодии, воспоминания — все смешивалось и плыло в мягком голубом полумраке. То звала Лиразель Страна Эльфов, и неожиданно близко почудился ей размеренный и гулкий голос отца.
- Предыдущая
- 13/97
- Следующая
