Дело Белки - Даган Александр - Страница 17
- Предыдущая
- 17/99
- Следующая
— Оклемался, гадина? — густо пробасил он, и я узнал голос давешнего помощника старухи, которого она спровадила из дома без желанного магарыча. Однако следующие слова монстра, который выглядел медведем только со спины, доказали, что он и без оплаты готов был служить Бабе-яге верой и правдой:
— Эх ты! Какую хорошую бабку обидел! А я ей сразу говорил — нечего вас выхаживать. Оттащить в лес и покормить зверье, раз вы его так любите.
Огласив таким образом приговор, поросшее мхом чудище обошло муравьиную кучу и принялось наводить медовые мосты в направлении Хана. Я от души позавидовал узбеку. Съедят нас, конечно, обоих, но в отличие от меня напарник все еще находился в беспамятстве и не видел, как здоровенные красные муравьи шустрой цепочкой выбираются из своего хвойного дома, чтобы подзакусить нашим подслащенным мясом. Я в очередной раз предпринял безнадежную попытку вырваться и стал глазеть по сторонам, все еще надеясь увидеть среди частокола деревьев либо темную шкуру Серого, либо неизменно свежий и словно только что выглаженный костюм Ивана. Черт с ним — сейчас я был даже на Василису согласен, даром что она меня почему-то невзлюбила. И все-таки лучше стерпеть десяток ее унизительных насмешек, чем оказаться поданным муравьям в качестве блюда китайской кухни.
К сожалению, никаких признаков защитников в лесу не наблюдалось. И все же помощь пришла. Вернее, прилетела. С протяжным свистом авиационной бомбы, сшибая шишки и ломая встречные ветки, откуда-то сверху опустилась и тяжело стукнулась о землю огромная деревянная колода. «Ступа!» — догадался я. Удар был настолько мощным, что мои подошвы даже ощутили легкую дрожь, прокатившуюся по земле от места посадки. Сверху еще продолжали сыпаться сорванные с деревьев листья и иголки, а из летательного аппарата уже выпрыгнула Арина Родионовна. Это было жестокое разочарование. Я-то думал, что к нам с узбеком пришло спасение, а оказалось, это была всего лишь публика, опоздавшая к началу шоу. Впрочем, для зрительницы Баба-яга повела себя, прямо скажем, неожиданно. Первым делом она двумя стремительными движениями метлы перечеркнула медовые тропинки, по которым муравьи слаженно, словно пехота на марше, направлялись ко мне и к Хану. Потом старуха напустилась на внезапно съежившегося зеленого.
— Ты что, душегуб, совсем рехнулся? Я тебя спрашиваю! Ты, тоска зеленая! Ты чего удумал?! Живых людей жизни лишать?! Да я тебя сейчас так заколдую — вместо мха поганками порастешь! Или нет! Лучше я на тебе коноплю выращу и в ПТУ отправлю.
И так далее, и тому подобное. Чувствовалось, что Арина Родионовна разошлась не на шутку. Она носилась за нашим мучителем вокруг муравейника, то и дело отвешивая ему хлесткие затрещины своей метлой, почти так же лихо, как Джеки Чан делал бы это боевым шестом. Интересно, что зеленый даже не пытался сопротивляться, притом что был раза в полтора, если не в два, больше самой старухи. Он только старался прикрыть свою мохнатую голову руками и неуклюже оправдывался:
— Арина Родионовна… Яга… Ну ты ж это… Ты ж сама… Ну чуть не плакала. Говорила, что тебя обратно, типа, в неволю… На поселение!
Поняв наконец, что бабка вовсе не собирается его слушать, а только дерется, монстр махнул на нее лапой и, пробасив: «А ну тебя! Сама разбирайся!» — подскочил к ближайшей сосне, в мгновение ока взобрался наверх, а оттуда невероятно огромными тяжелыми прыжками с дерева на дерево направился в гущу леса. Старуха не стала его преследовать. Да, видимо, и не могла. Едва ее странный знакомец пропал из виду, весь боевой задор Яги как ветром сдуло. Она, кряхтя, оперлась на метлу, отдышалась, а потом наконец повернулась в мою сторону и слабым от усталости голосом произнесла:
— Ну здрасте!
В избушку Бабы-яги мы добрались уже затемно. Леший — именно им и оказался принятый мной за зеленого медведя монстр — утащил нас с Ханом на весьма приличное расстояние. Хорошо еще, что старуха, почуяв неладное, не стала собирать целебные травы, а поспешила домой и вовремя обнаружила пропажу.
— Если бы не ступа, нипочем бы мне вас до ночи не сыскать! — продолжала переживать Арина Родионовна, потчуя меня чаем с оладушками, малиновым, земляничным и черничным вареньем. Был на столе и мед, но его мне сейчас не то что есть, даже видеть было тошно.
— Ты, милок, на Фимку не обижайся, — робко попросила бабка за своего приятеля. — Он леший правильный. О зверье, о птицах заботится…
— Насекомых подкармливает, — мрачно добавил я.
— Ну погорячился. С кем не бывает. Ничего не поделаешь. Дикий он. Власть на дух не переносит, — пыталась объяснить поступок лешего старуха. — А тут и вовсе решил, что вы меня обратно на поселение потащите!
— Понимаю, — сказал я больше для поддержания разговора, но Бабу-ягу это явно задело.
— Ни черта ты не понимаешь! Ты сам там жил? Жил, я тебя спрашиваю?!
Что я мог ответить? Мне о существовании Бабы-яги стало только недавно известно, а о том, что из себя представляет место ссылки волшебных преступников, я и вовсе не имел никакого понятия.
— Ведь ты прикинь, с кем приходится жить?! — взорвалась вдруг старуха. — Варколаки, каркуны, куздельники.
— А Кощей? — заинтересовался я.
— И Костлявый рядышком. Через лесочек. И подпевала его тож там — Соловей-разбойник. А вот Горыныча, я слыхала, лет уж двенадцать как отпустили.
— За примерное поведение?
— Не! По амнистии. В честь восемьсотпятидесятилетия Москвы!
— А вас что же держат?
— Дык, бегаю! А как мне, мил-человек, скажи, не бегать? Лес злой, холодный, — продолжала жаловаться Арина Родионовна. — Зверья почти нет, а те, что есть, не то что сказку сказать или там песенку спеть, говорить — и то не умеют. Да и с чего бы?! Волшебства там, ну разве что при случае зуб заговорить, а о том, чтобы зелье какое приготовить или ступу в небо поднять, и думать нечего.
— Ну видимо, поэтому вас там и собрали, чтобы вы злое волшебство не творили? — предположил я и тут же пожалел о сказанном. Старуха так оскорбилась, что перешла на некую сказочно-блатную феню, и утихомирить ее не было никакой возможности.
— Ты вот что, начальник! Ты мне мокрую ворожбу не шей! Я тебе не Карга и не Шишига какая-нибудь! На порчах не поймана, в душегубстве не замечена. Это Горыныч, понимаешь, змей трехконфорочный, да Кощей Бесстыжий — по всем статьям уголовники, а я — политическая!
— В каком смысле? — опешил я от такого откровения, представив, как некий прокурор, специализирующийся по уголовно-магическому праву, предъявляет обвинение Соловью в разбое, Змею Горынычу в многочисленных поджогах, Идолищу поганому в геноциде мирного населения. Но вообразить Бабу-ягу убежденным идейным противником, бомбисткой в ступе или революционеркой, поднимающей народные массы при помощи приворотного зелья, было невозможно даже обладателю сверхбуйной фантазии!
— За болтовню повязали, — грустно призналась бабка и так же внезапно успокоилась, как перед этим разнервничалась. — А с другой стороны, ну откуда мне было знать, что Сашенька таким способным окажется?
— А поподробнее можно, — вкрадчиво попросил я, предчувствуя сенсацию.
— Да чего уж там, — не заставила долго упрашивать себя старуха. — Все одно, если захочешь, в архивах найдешь. Так лучше от меня услышать, чтобы без искажения. Дело было так…
И Баба-яга рассказала, как в середине восемнадцатого века начала бедствовать. Православие к тому времени окончательно вытеснило на Руси все языческие верования. Ведьм, правда, больше не жгли, но камнями нет-нет да и забрасывали. Можно было, конечно, забиться куда подальше в глушь таежную, тьмутаракань несусветную, но бабка, даже несмотря на преклонный возраст — ей тогда что-то около девятисот лет минуло, — на свою беду была человеком общительным. Потому и решила не в леса уходить, как многие в ту пору поступили, а, наоборот, к людям прибиться. Однако ни графского, ни какого другого дворянского звания присваивать себе не стала. «Простовата была! — объяснила старуха. — Не то что царевна эта — Василиска которая!» Поэтому осесть в высшем обществе не могла, а среди других сословий надо было чем-то на жизнь зарабатывать. «В лекари тогда женщин не допускали! — рассказывала бабка. — Да и как бы я объяснила, чем хвори лечу, ежели надобно порошками и пилюлями, а я людей на ноги ставлю травами да наговорами!» Черной крестьянкой тоже становиться не хотелось. Не то чтобы Баба-яга тяжелой работы боялась. Да только ведь долго ли односельчанам заметить, что на ее огороде любой овощ в два раза больше, чем у соседей вымахивает, а если на поле выйдет, колосья ей сами под серп ложатся? «Сила, парень, как ее ни прячь, все одно проявится!» — назидательно произнесла старуха, и у меня не было оснований ей не верить. Долго ли, коротко, но Баба-яга все-таки смогла придумать себе занятие. Стала она нянькой при юных барчуках устраиваться. Дело это было при ее способностях нехитрое. Прослышит, что у хозяев какой-то усадьбы младенец родился — и сразу туда. Как уж она в барский дом входила и своей представлялась, не знаю, не спрашивал. Но думаю, при талантах, которыми обладала, глаза отвести и к себе расположить было плевым делом. Опять же это сегодня, чтобы нянькой стать, требуются справки и рекомендации. А три века назад на эту работу попадали свои же крепостные женщины, которым, с одной стороны, конечно, не платили, но с другой — с них и рекомендаций не спрашивали. Так Баба-яга при барских детишках и пристраивалась. Обитала в господском доме, ела хоть и с прислугой, но частенько с барского стола. А уж как питомцы ее любили, так это и вовсе не описать. Никто и никогда детям ни таких забав не придумывал, ни сказок не рассказывал, ни чудес не показывал. Так что если и были в жизни Бабы-яги в те годы огорчения, то только когда приходилось расставаться с подросшими воспитанниками. Те ее, правда, тоже отпускать не хотели. Сильно привязывались к старухе. Поэтому и норовили либо при усадьбе оставить, либо в город забрать. Но старуха уже и сама привыкла к тому, что рядом всегда есть маленькие детишки. Поэтому, после того как воспитанники вырастали, долго в семье не засиживалась. Либо зимой за хворостом уходила, а потом все думали, что ее в лесу волки задрали. Либо, стирая на речке, с мостков падала, да больше якобы и не всплывала. А на самом деле выбиралась из воды где-нибудь подальше, находила нового ребенка и под вымышленным именем появлялась у новых хозяев, которые свято верили, что Баба-яга — их давняя собственность. Так и переходила от одного благородного семейства к другому. Продолжалось это почти до конца восемнадцатого века, до тех пор, пока, взяв себе имя Арина Родионовна, Баба-яга не пришла в усадьбу помещика Пушкина, где только что родился долгожданный сын Сашенька.
- Предыдущая
- 17/99
- Следующая
