Искатель. 1994. Выпуск №3 - Кордэйл Дэн - Страница 36

• Предыдущая
• 36/47
• Следующая

— Будь уверен, он пожалел об этом!

— Значит, — перебил дед, — это Томас Пише?

— С тех пор все в поселке, — продолжала бабушка, — отвернулись от него, как от чумного.

— О! Я не знаю, кто отомстит за меня епископу, — вскричал дедушка, — но что до Томаса Пише, я сам сведу с ним счеты. Клянусь моим неверием в Бога!

Бабушка вздрогнула — не столько от угрозы, сколько от богохульства.

— Ах, муженек! Не говори таких вещей, Жером. Прошу тебя, если но хочешь навлечь проклятие на себя, свою жену и детей!

Но дедушка ничего не ответил. В задумчивости он сел на свое обычное место, поужинал, ничего не спросив о подробностях события, хотя, казалось, оно его сильно задело, и никогда не говорил об этом впредь.

Со следующего дня дедушка, как и обещал жене, принялся за поиски работы.

Я вам уже говорил, что мой дед был очень образованным человеком, так что найти ее ему было нетрудно.

Компания Левье из Спа доверила ему счета. Платила она щедро, и достаток начал потихоньку возвращаться в дом.

Характер моего деда сильно изменился.

Раньше он был весел и беззаботен, стал печален и угрюм теперь. Он никогда не смеялся, больше молчал, часто ругал детей. И это он, жизнерадостный хохотун, неистощимый рассказчик, человек, за всю свою жизнь не сказавший резкого слова даже соседскому ребенку.

Но это было не все. Иногда он без всякой причины напускался грубо, желчно на человечество вообще и на соседей в частности. Те мало–помалу отошли от него, и дед не сказал ни слова, не сделал ни жеста, чтобы их удержать. Кроме того, он стал еще большим безбожником. Раньше его безбожие проявлялось только в шутках да куплетах, которые он пел в кабаке после охоты. В те времена он с радостью чокался с тэсским кюре и говорил, чем приводил в бешенство бабушку, что в дом священника его манят прекрасные глаза пасторской невестки. Однако, выйдя из тюрьмы, перестал даже здороваться с настоятелем собора.

Проходя мимо распятия с обнаженной из–за жары головой, он торопился надеть шляпу и не только разражался бранью в адрес священников, но и хулил самого Бога. Особенно мою бабушку печалило то, что, поскольку дед после возвращения в Тэс ни разу не был на охоте, она ни разу не была на мессе.

Бабушка хорошенько наказывала детям по пути в школу, из школы или просто, когда они играют на улице, заходить в церковь и молиться за себя, за нес и за их отца. Дети заверяли, что делают, как она просит, но ее беспокойство не уменьшалось. Могли ли дети передать Богу то, что лежало у нее на душе?

Оставшись дома или в своей комнате одна, она спешила обратиться к Господу со всеми известными ей молитвами. По обладали ли эти молитвы, произнесенные дома наспех, той же силой, что и в церкви? Моей бедной бабушке оставалось лишь молча глотать слезы. Их вид выводил ее мужа из себя.

— Ну в чем ты меня упрекаешь? — говорил он, застав ее в таком состоянии. — Ведь я работаю.

— Жером, я не о том, — отвечала бедная женщина.

— Ты ни в чем не нуждаешься, и дети как будто тоже?

— Слава Богу, нот! Дело не в том.

— Я больше не охочусь, — продолжал дед. — С тех пор, как вернулся, не трогал ружья и не спускал собак.

— Знаю, знаю, — отвечала бабушка. — Но, пойми, Жером, я не о том.

— В чем же тогда дело? Чего ты хочешь? Давай поговорим начистоту, я тебя не съем.

— Ладно! Мне хотелось бы, чтобы ты не превращал старых друзей в своих врагов, чтобы стал чуточку веселее, как раньше; охотился — не каждый день, храни нас от этого Господь! — по праздникам и воскресеньям; и но возводил хулу на Бога и святых.

— Что до друзей, они только рады, что я отвернулся от них. Кому нужна дружба бедняка?

— Жором!

— Я знаю, что говорю, жена. А веселье… Его убили в Франшимонском лесу. Никто не может воскресить его.

— Ах! — выдохнула бабушка и не осмелилась закончить.

— Да, понимаю. — сказал Жером Палан, мрачнея, — ты имеешь в виду Бога и святых.

— Увы! Дорогой, мне горько слышать…

— Как я о них говорю, верно?

Добрая женщина кивнула в знак согласия.

— Что ж! — заметил дед. — Если мои слова их задевают, пусть сами дадут об этом знать.

Бабушка вздрогнула.

— Все же, — отважилась она сказать, — к одному из них ты когда–то относился с благочестием. Помнишь?

— Нет, — ответил дедушка.

— К Святому Юберу.

— Вон что! Я любил ого, как меня любили мои друзья: из–за добрых пирушек, причиной которых он бывал. Только платил–то за них я. Мы никогда не забывали выпить за здоровье святого, а он ни разу но спросил счет, так что я порвал с ним, как и с остальными. — И с видимым нетерпением добавил: — Слушай, жена, хватит шутки шутить. Я люблю тебя и детишек, мне нет нужды любить кого–нибудь еще. Хоть я и не привык, я стану много работать, чтобы сделать вашу жизнь спокойной. Но при одном условии!

— При каком?

— Ты оставишь мою душу в покое и не будешь надоедать со своими глупостями.

Спорить было бесполезно. Бабушка вздохнула и промолчала.

Дедушка тем временем посадил сына и дочь на колени и стал подкидывать их, играя в лошадку. Бабушка подняла голову и удивленно взглянула на него. За последние полгода ее муж ни разу не был в хорошем их строении.

— Жена, — сказал он, видя бабушкино удивление, — завтра воскресенье, день охоты, как ты только что сказала. Что ж, ты увидишь, что я последую твоим советам, по крайней мере в этом. А веселье, чего же ты хотела? Будем надеяться, что оно снова вернется.

Он потирал руки и приговаривал:

— Видишь, видишь, я забавляюсь.

Бабушка терялась в догадках, что значит такое приподнятое настроение.

— Ой, жена, — сказал ей мой дед, — дай–ка мне глоток можжевеловой настойки. Давно я ее не пил!

Бабушка принесла ему маленький стаканчик. Из таких обычно пьют наливку.

— Это что? — вскричал дед. — Неси стакан побольше! Я хочу наверстать упущенное.

А поскольку жена колебалась, он поставил детей на пол и сам пошел за стаканом нужного размера. Вернувшись, протянул его жене, и бабушке пришлось–таки наполнить стакан до краев.

— Жеа, — сказал дедушка, — завтра воскресенье. К тому же третье ноября, праздник Святого Юбера. Я решился целиком и полностью следовать твоим наказам. Осушаю этот стакан за здоровье святого, за его вечную славу в этом и ином мире. Посмотрим, какую добычу он нам пошлет в благодарность. Что бы это ни было, мы ее не продадим. Мы съедим ее сами, правда, дети? Ну–ка, карапузы, что вы любите больше всего?

— Я, — сказал мальчик, — хотел бы зайца в каком–нибудь вкусненьком соусе с сиропом. Мама его здорово готовит.

— Да–да, папа, — поддакнула девчушка, которая была большой лакомкой. — Конечно, мы так давно не ели зайца с сиропом!

— Ладно, будет вам заяц. Без шуток! — воскликнул дедушка, обнимая своих карапузов. — Этот парень из Льежа, — он показал на висевшее у печной трубы ружье, — прекрасно сможет его раздобыть. Слышишь, превеликий Святой Юбер? Зайца! Зайца! Нам нужен заяц! Дети просят, черт побери! Я принесу его, даже если мне придется загнать того, что спрятался у твоих nor!

В самом деле, под дедушкиным ружьем висел портрет Святого Юбера, у ног которого из норки выглядывал заяц. Понятно, конец дедушкиной речи все испортил.

Войдя в свою комнату, бабушка еще набожнее, чем обычно, преклонила колени, да, видно, дерзкая хула мужа мешала Господу услышать ее нежные молитвы.

На следующий день верный своему слову дедушка встал до восхода солнца и в сопровождении оставшихся ему двух собак, то есть Рамоно и Спирона, стал обследовать местность.

Было только третье ноября, но земля уже покрылась снегом. Собаки по грудь вязли в снегу и не могли бежать. Снег выпал прошедшей ночью, и сидевшие по норкам зайцы не успели оставить следов.

Тогда дед попытался порыскать по лежбищам. Он был хорошим охотником, но на этот раз лишь впустую потратил часть дня и, пройдя по лесу около шести лье, так и не заметил ни одного зайца.

Несолоно хлебавши дедушка вернулся домой, но неудача не испортила ему настроения. После ужина он закрыл собак, снова снял со стены ружье, обнял жену и детей.

• Предыдущая
• 36/47
• Следующая