Искатель. 1994. Выпуск №3 - Кордэйл Дэн - Страница 35

• Предыдущая
• 35/47
• Следующая

— Мои собаки оставляют след, только когда я их отзову, слышишь, Джонас? — сказал дедушка. — Их не возьмешь на зайца, если они гонят оленя, бросься он им в глаза или даже прыгни на нос. Наверное, с ними что–нибудь случилось и, подумать только, именно с Раметтой и Фламбо!

Мой бедный дедушка, минуту назад такой радостный, был готов заплакать. Каждые десять шагов он останавливался и прислушивался. Затем, все более безутешный, восклицал:

— Что бы вы ни говорили, остались только Спирон и Рамоно! Что стало с другими? Что с ними стало, я вас спрашиваю?!

Друзья–лесники как могли успокаивали его, пытаясь убедить, что обе собаки, не чувствуя больше поддержки хозяина, вернулись домой. Дед даже не потрудился ответить. Он лишь качал головой да тяжко вздыхал:

— Говорю вам, с ними приключилась беда. Помяните мое слово.

Так прошел путь от Франшимона до Льежа, где егери монсеньора передали своего пленника в руки конной жандармерии.

Бедного дедушку бросили в камеру — восемь квадратных футов в той части дворца, что служила тюрьмой.

Дверь за ним с грохотом захлопнулась, взвизгнула задвижка, но как ни отвратительна была эта пора, она оставила Деда безразличным — уж очень он волновался за судьбу Фламбо и Рамотты.

На следующий день, проснувшись с мыслью о своих любимых собаках, Жером Палан все же не замедлил ощутит г. тяжесть своего собственного положения, а так как у него не было веры, которая дает смирение, он вскоре сдал. Привыкший к активной жизни, свежему горному воздуху, ежедневной ходьбе и веселой жизни среди друзей, он не смог снести тюремного одиночества.

Напрасно он забирался на табуретку и цеплялся за оконную решетку, чтобы украдкой вдохнуть глоток воздуха, прилетавшего к нему вместе с арденнским ветром; тщетно вглядывался в горизонт, в туман над далеким Маасом, обвившимся вокруг города нескончаемым серебряным шлейфом, и искал дорогие его сердцу тэсские леса; напрасно переносился туда в воображении, воскрешая в памяти их свежие запахи, каскадики света, пробивавшиеся сквозь листву, невнятный шорох тронутых ветром веток и их шепот в ночи. Мрачная реальность развеивала его волшебные мечты, как ветер — осенние листья, и мой дедушка вдруг оказывался в холодной комнате с сырыми серыми стенами.

От так отчаялся и горевал, что заболел. К нему допустили врача. Из чувства солидарности, наверное, врач заинтересовался аптекарем. Он преувеличил степень болезни и велел выделить ему не такую убогую камеру и лучше кормить. Дедушка скучал, и он пообещал пронести ему книги.

В то же время он стал хлопотать перед епископом, чтобы дедушка смог выкупить себе свободу.

По ходатайству бабушки бургомистр и тэсские старшины представили монсеньору такую же просьбу, так что месяц спустя после ареста дедушка узнал от своего друга врача, что его немедленно освободят за сумму в две тысячи флоринов.

Он живо написал бабушке письмо, в котором сообщал радостное известие и велел принесли требуемые деньги, то есть почти все сбережения.

В постскриптуме добавил: чем быстрее бабушка придем тем скорее се мужа освободят.

Она ответила с нарочным, что на следующий день, в два часа, будет в епископском дворце.

Добрая весть так обрадовала дедушку, что он всю ночь не мог сомкнуть глаз. Он снова увидит дом, усядется в большое кресло у очага, коснется ружья у печной трубы, вспомнит, как, бывало, славно охотился. Услышит радостное тявканье собаки. Он рассчитывал встретить их всех четырех, надеясь, что Люк и Джонас были правы, может быть, собаки сбились со следа. Чтобы утешиться из–за их ошибки, он говорил, как председатель тулузского суда королю Людовику XV: «И на старуху бывает проруха». Наконец, он думал — и с не меньшей радостью — о том, как обнимет жену и детей. Но какими радужными ни были бы его мысли, время тянулось невыносимо медленно. Чтобы его как–то скоротать, деду в голову пришла роковая мысль достать из тайника книгу, одолженную ему врачом. Засветив лампу, он и ал читать.

На беду, хоть книга и была занятна, дед заснул над ней, да так глубоко, что привратник, увидев свет в камере заключенного, смог войти и тихонько, так, что он не проснулся, взять ее у него из рук. Привратник не умел читать и отнес книгу казначею, распоряжавшемуся дворцовыми делами. Казначей рассудил, что случай серьезный, и передал ее епископу. Тот, лишь увидев название, бросил книгу в огонь и тут же решил, что аптекарь из Тэса уплатит двойной штраф, то есть один — за самовольную охоту, а другой — за чтение безбожных книг.

Теперь приходилось отказаться не только от небольшого состояньица, но и от ремесла, ибо, чтобы достать сумму в четыре тысячи флоринов, надо было продать аптеку.

Это заняло определенное время, в течение которого дедушка по–прежнему оставался в тюрьме.

Наконец бабушке удалось осуществить продажу и, получив плату, прийти, чтобы освободить несчастного узника.

В мрачной темнице заскрежетали замки, заскрипела массивная дверь, и бабушка упала в объятия мужа.

— Наконец–то ты свободен, Жером! — воскликнула она, покрывая поцелуями осунувшееся лицо мужа. — Ты свободен! Правда, мы разорены, остались без всяких средств.

— Ба! — ответил дедушка, сияя от радости. — Мы разорены, по я на свободе. Будь спокойна, жена. Я буду работать и восстановлю погибшее состояние! Давай уйдем отсюда, я здесь задыхаюсь.

Казначею монсеньора отсчитали деньги.

Пока длилась эта процедура, Жером Палан бросал на служителя косые взгляды.

Потом он выслушал, внутренне дрожа от ярости, небольшой выговор, которым аббату показалось кстати сопроводить получение штрафа. Завладев распиской и взяв жену за руку, дед поспешил уйти из тюрьмы и из города.

По дороге моя бабушка, не сказав мужу ни слова упрека, много говорила о нужде, которая грозила их детям.

Нетрудно было заметить, что она хотела, чтобы дедушка вернулся домой и хорошенько проникся серьезностью положения. Пусть задумается, сколько денег пропало из–за охоты.

Но дедушка, по мере их приближения к Тэсу, все меньше и меньше понимал слова жены и, всецело занятый одной–единственной неотвязной мыслью, едва, казалось, слушал.

Когда в воздухе стали слышны уличные запаха, к нему вернулись опасения, забытью в тюрьме. Он снова дрожал при мысли, что в день ареста, когда лесники вели его в льежскую тюрьму, лай смолк из–за того, что с собаками случилось что–то ужасное.

Дедушка очень переживал, но ни разу не спросил о собаках жену.

Вернувшись домой, он даже по взглянул на пустую аптеку и заброшенную лабораторию, которые почти сто лет принадлежали сначала отцу, потом сыну, а через несколько дней должны были перейти в чужие руки. Он схватил в охапку детишек, ждавших его на дороге, а потом, поставив их на землю, побежал прямо на псарню.

Через несколько мгновений дед вернулся с блуждающим взглядом, взволнованный и бледный как мертвец.

— Собаки! — крикнул он. — Где мои собаки?

— Какие собаки? — спросила бабушка, вся дрожа.

— Фламбо и Раметта, черт побери!

— Разве ты не знаешь? — отважилась бабушка.

— Отвечай! Где они? Ты их продала, чтобы пополнить мошну епископа, будь он проклят? Они сдохли? Говори!

Мой отец был избалованным ребенком. Он ответил за бабушку, онемевшую от ужаса и отчаяния при гневе мужа.

— Они умерли, папа.

Отец очень любил Фламбо, часто играл с ним. и сообщил дедушке о смерти друга, заливаясь горючими слезами.

— Вот как? Их убили? — сказал дедушка, сажая сына на колени и целуя его в лоб.

— Да, папа, — повторил ребенок, разражаясь рыданиями.

— Как это произошло? Кто их убил?

Мальчик молчал.

— Так кто? — завопил дед, закипая, — до сих пор он еще как–то сохранял спокойствие.

— Боже мои! Милый, — осмелилась наконец бабушка, — я думала, ты знаешь, что монсеньор приказал убить твоих собак.

Дедушка одеревенел.

— Кто же осмелился послушаться?

Вдруг его озарило.

— Только один человек на свете, — сказал он, — мог совершить это злодеяние.

• Предыдущая
• 35/47
• Следующая