Нелегал - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 13

Однако Моран прежде, чем сдать «чушь» в библиотеку, сперва все-таки прочел роман и обогатил свой лексикон выражениями вроде: «кто есть ху», «уж Герман близится, а полночи все нет», «отоваривание с доставкой на дом» и «ты мне лекальник-то, блядь, поразевай».

С каждым днем вынужденное заточение в доме становилось для Авденаго все более мучительным. Ему ничего так не хотелось, как выйти на свежий воздух, подвигаться. Моран учитывал это и купил ему гантели, а заодно принес листок «Их разыскивает милиция» с фотографическим портретом Балашова Михаила Ивановича, семнадцати с половиной лет.

— На Московском вокзале утащил, — похвастался Моран. — Ничего, там таких два.

Побледнев, Авденаго уставился на размазанное изображение. Оно было жирно отретушировано: глаза, нос, подбородок обведены густой черной линией. Неведомый художник придал чертам Авденаго зверское и тупое выражение.

Моран любовался фотографией, отойдя на небольшое расстояние и прищурясь.

— По-моему, характер схвачен безупречно, — сказал Джурич Моран. — Человек с таким лицом сперва стреляет, а потом задает вопросы.

Авденаго не отвечал. У него постукивали зубы, и вообще его вдруг охватила дрожь. Ему казалось, что он очутился на просторной площади, беззащитный, едва ли не голый, и любой может увидеть его, бросить в него камень, избить палкой, просто посудачить о нем, жуя бутерброд у телевизора. «Кстати, дорогая, помнишь того маньяка, который разгромил ювелирный магазин?» — «Мммм?» — (дорогая, из кухни). — «Ну так его вчера арестовали. На редкость неприятный юнец. Сразу видно — недоразвитый. Наверное, отец алкоголик. У таких всегда отцы алкоголики. Испорчен генофонд! Спаивали русскую нацию в течение семидесяти лет, а теперь чего-то удивляются…» — «Мммм?»

Как ни удивительно, Моран заметил настроение своего собеседника.

— Что это с тобой? — осведомился он, забирая фотографию.

— А что со мной?

— Ты с лица как-то исказился.

— Я испугался, — признался Авденаго.

— Глупости! — возмутился Моран. — Я хотел тебя развеселить, а ты испугался.

— Может быть, таково свойство троллиного юмора — пугать, — сказал Авденаго, постепенно приходя в себя.

В конце концов, его еще не схватили и ничего дурного не произошло. Он в безопасности, и Моран купил ему гантели. Заботливый Джурич Моран.

— Да и фотография… я думаю, по такому снимку невозможно узнать человека.

— Менты как-то узнают, — задумчиво проговорил Моран. — У них по-другому устроено зрение. Особая организация взгляда, если угодно. Лично я бы тебя ни в жизнь не узнал бы. Я вообще тебя глазами не вижу.

— Как это? — поразился Авденаго.

— Так, — Моран пожевал губами. — Твою внешность я бы теперь описать уже не смог.

— Вы ведь сказали, что портрет похож!

— Нет, я сказал, что характер на портрете схвачен безупречно… Я помню, что я сказал! — рассердился Моран. — Не объясняй мне, что я сказал!

— А как это — не видеть глазами? — Авденаго решил вернуться к более безопасной теме.

— Так… Я тебя вижу по-другому. Не внешне. Воспринимаю твое присутствие. Зато ты никогда не сможешь переодеться так, чтобы я тебя не узнал, — прибавил Моран.

— Вы всех так видите? — спросил Авденаго.

— Нет.

— А со мной… когда это началось?

— С тех пор, как я пролил твою кровь, — ответил Моран Джурич.

Авденаго остановился перед раскрытой дверью, не решаясь переступить порог. Моран Джурич настойчиво подталкивал его в спину. В последний раз Авденаго обернулся, увидел прихожую с зеркалом и тремя дверями, из которых одна была фальшивая.

— Иди, иди, — подбадривал его Джурич Моран.

Авденаго зажмурился, затаил дыхание и выбрался на лестничную площадку.

— Видишь? — проговорил Моран. (Авденаго открыл глаза и кивнул). — Ничего не произошло. Ничего страшного. Ты покинул убежище. Только на время. Ты в любое мгновение можешь вернуться.

Авденаго молчал.

— Пойми, — сказал Моран убедительно и прижал кулаки к груди, — страх — спасительное чувство, но, как и любая эмоция, он обязан знать свое место. Если страх занимает главенствующее положение в жизни человека, человек неизбежно деградирует. Превращается в суслика.

Авденаго уставился на него и впервые за несколько месяцев их знакомства увидел, как Моран краснеет.

— «Суслик» — образное выражение, — сердито объяснил Джурич Моран. — Я имел в виду абстрактное понятие, отображающее образ пугливой и ничтожной твари.

— Да, это я, — сказал Авденаго. — Пугливое и ничтожное животное. Вы меня просто как живого сейчас описали!

— Ты не животное.

— Да?

— А ты злопамятен, — с горечью констатировал Моран. — Ну хорошо, я называл тебя неблагодарной скотиной и грязным животным, но из этого еще не следует, что ты должен действительно быть таковым. Или сусликом.

— Да? — снова переспросил Авденаго.

— Да! И кольцо, которое мы раздобыли, не такое уж дрянное. Ты ведь все еще носишь его? Оно тебе нравится?

— Я ношу его, потому что вы так приказали.

— А Джурич Моран, между прочим, ничего просто так не приказывает! У всех моих приказаний есть глубокий потаенный смысл! И имей в виду, что любое кольцо может оказаться артефактом, даже самое простое, без бриллиантов. В общем, ты можешь отправиться в путешествие по соседней квартире. Я все устроил. На улицу выходить пока что весьма опасно, на этот счет я тоже наводил справки.

— Как? — тихо спросил Авденаго.

Моран помялся и ответил:

— Ну, я позвонил — из уличного автомата, кстати, — в отделение милиции и спросил, интересует ли их информация о Балашове. Они сперва передавали трубку — то дежурному, то секретарю, то еще какому-то… а потом один как закричит: «Где эта сволочь?» Ну, я бросил телефон…

Авденаго скрипнул зубами.

— Вот я и решил, что тебе лучше на улицу пока не выходить, — невозмутимо продолжал Моран. — Однако от долгого сидения на месте у людей твоей комплекции образуется застой в крови. Я наводил справки. Поэтому я устроил так, что теперь ты можешь свободно гулять по соседней квартире. Она достаточно большая. Там даже на велосипедах катаются, правда, только дети. Но если хочешь, я и для тебя могу велосипед устроить.

— Нет! — сказал Авденаго. Он ненавидел Морана Джурича, кольцо стискивало его палец, как будто хотело раздробить косточку.

— Самокат? — быстро сменил предложение Моран.

— Нет… — Авденаго понял, что теряет силы. Спорить с Мораном было по-прежнему бесполезно.

— Ну не мяч-батут, правда? — на всякий случай уточнил Моран.

— Какой еще батут? — не понял Авденаго.

— Последнее увлечение здешних детей, — объяснил Моран. — Здоровенный надувной мяч. Садишься сверху и подскакиваешь. Подо мной разорвался, — прибавил он. — Но я тяжелый. Все тролли тяжелые.

— Я не понимаю, — сказал Авденаго, — как это я буду гулять по чужой квартире?

— Там столько жильцов, что на лишнего человека никто и внимания не обратит. И входные двери там никогда не запираются. Очень удобно. Иди, а когда нагуляешься — возвращайся. Я картошки куплю, — прибавил Моран. — Жареной картошки сегодня хочется. Потом почистишь и приготовишь.

И Авденаго нерешительно пробрался в длинный коммунальный коридор.

Он прошел через кухню, похожую на ту, что имелась в квартире Морана. Только у Морана квартира подвергалась перепланировке, когда из одной коммунальной делали несколько отдельных, поэтому и кухня у него была несколько усеченная, треть от прежней; здесь же все оставалось как в прежние времена, огромное.

Повсюду сновали люди. Наверное, на улице они выглядели иначе. Наверное, покидая пределы квартиры, они переодевались: приличное пальто, куртка, шапка, сапоги… или там платья и брючные костюмы. И прохожие с обычным в таких случаях безразличием видели только пристойную одежду, не давая себе труда заглянуть в лица, в эти бледные пятна с провалами глазниц, ртов и носов. Может быть, у них и для лиц имелась специальная одежда, нечто вроде масок с обычным выражением: кисловатая питерская полуулыбка, рассеянный взгляд.