Медики шутят, пока молчит сирена - Горобец Борис Соломонович - Страница 36

А. И.: «Орали со всех сторон, что гепарин увеличивает частоту разрывов сердца. Ну, у них в башке ведь, как раньше лечили? — Покой. Лежит на спине начальник 4-го Главка, членкор Академии Петр Иванович Егоров, будущий государственный преступник <в 1952 арестован по „делу врачей“>. Лежит на спине с инфарктом. Во сне повернулся. Сестра тормошит: „Петр Иванович, Вам нельзя поворачиваться!“ <по старой методике необходимо было лежать неподвижно на спине три недели>. Он с проклятьями ложится на спину. Вот, как лечили. А тут — гепарин!»

С. 333

Не лежать на спине!

А. И.: «Я пытался договориться с сестричками: давайте попробуем поработать над больными, которым мы обеспечим лежание на животе. Ведь обратите внимание: ни одна скотина не спит на спине, ни одна! Корова может лечь на спину? Никогда. Кто может? Кошка — никогда, собака — никогда. Только человек лежит на спине и гарантирует гипостатическую пневмонию. Только человек! Рылом вниз неудобно лежать, но надо ему помочь. Это целая индустрия поворотов, лежания на животе, тренинг конечностей. Я помню Виктора Сергеевича <Шавлохова, хирурга ГНЦ> — слава Богу, его Бог наградил физическими данными тоже. Помню, как он армянку перевернул на пузо, у которой был пролежень размерами с две ладони, а мешок пролежневый вмещал Витину ладонь, это был сплошной гнойник. Он ее перевернул, и больше ничего! Перевернул на пузо, и она выздоровела. Не все, конечно, так, это я рассказываю анекдот, что она прямо сразу выздоровела. Не сразу, но благодаря этому.

Если бы нам придумать такую вещь: у больного агранулоцитоз, и мы ему прибинтовываем на спину теннисный мяч. И он лишается возможности лежать на спине. Раз не будет лежать на спине, количество пневмоний должно резко пойти на убыль. Ведь они все в известной мере ателектатические, воспаление легких без ателектаза <спадение альвеол> не может быть».

С. 361

Ювелирный разрез хирурга-архиепископа

А. И.: «В Ташкенте работал хирургом Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий (1877–1961), о котором говорили, что он боится крови. Знаете, такой странный хирург, который боится крови. Потому что его операции были бескровными. Но этот бескровный хирург мог делать следующее. Дай мне тетрадочку.

Голос: До какого листа разрезать?

А. И.: До 8-го. Раз! Считайте. Теперь до 11-го. Раз! Считайте.

Вот так он работал. У него умерла жена, и он ушел после этого в религию. Он стал служителем в церкви, продолжая оперировать. Ну, власть терпела, терпела, наступили замечательные 1930-е годы, совершился государственный переворот от большевизма к сталинизму. В 1927–1928 годах большевики были ликвидированы, в 36-м году последние были расстреляны. Те <из оставшихся>, которые себя таковыми называли, были палачами, но не большевиками. Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий отправился в Красноярский край, на север, осваивать тундру. Ну, как-то он остался живым, а книга вышла, она была переведена на практически все ведущие европейские и азиатские языки. Это „Очерки гнойной хирургии“».

С. 749

С. С. Халатов (1884–1951): «Пьян да умен — два угодья в ём»

А. И.: «А сказал это Семен Сергеевич Халатов, заведующий кафедрой патофизиологии в 1-м Меде. Классик работ по атеросклерозу, патофизиологии атеросклероза. Но поскольку он был совершенно выдающийся ученый, его надо было сожрать. И его подловили на том, что он был несколько перегружен на работе. Он говорит: „Ну, что, ей-Богу, что вы пристали? Пьян, да умен — два угодья в ём“. Абсолютно выдающегося ученого, конечно, прогнали, ну, именно за выдающееся, а не за водку. Классические работы по атеросклерозу — это Халатов, Аничков».

С. 757

Б. Б. Коган (1896–1967)[40] и А. Л. Мясников (1899–1965)[41]

А. И.: «Есть два рода лекций — очень толковые, сильные — по плану, такие читал Борис Борисович Коган. И есть импровизационные — это Плетнев, Мясников, Кассирский… При том, что, когда вы проверяете фактологию, то в импровизационных лекциях фактологии гораздо меньше. Они проигрывают по фактологии, но невероятно выигрывают по эмоциональной зарядке слушателей. Они усваивают из лекций, это было просчитано, в районе 50 % материала. А почему они слушают? Они заряжаются той эмоциональной частью, которая только в лекционном курсе и передается. Она не передается в чтении. Чтение — это другая информация, гораздо более важная, но не конкурирующая. Это разные вещи. Хотя и там, и там цель одна — донести до слушателя некую продукцию, информацию. У людей работа идет по ассоциации. <…>

…Так вот, клиника Мясникова была разделена на две половины. Мясников, там же Плетнев, и Борис Борисович Коган. Те, кто работал с Коганом, его уважали, он хороший был клиницист. Они так вот поеживались от лекций Мясникова. А те, кто работал с Мясниковым, терпеть не могли Бобочку Когана. Я его не переносил, но где-то внутри только.

Однажды, когда мы 9 ноября 1952 года пришли после выходных в клинику, там слышим: Когана арестовали. Ну, многих уже арестовывали. Мы вздрогнули, но жизнь продолжалась. Забегали люди, которые стали выяснять, кого отравил Коган: „А вы знаете…“ — „Нет, это не случайно…“ И поехало. А потом он вернулся, и мне пришла пора заниматься реабилитацией собственного папы. Они были в одной парторганизации. Коган уже давно вернулся, уже 1955 год. Конечно, он меня звал на ты и знал отца, которого очень все любили. Я как-то самоуверенно к нему пришел и говорю: „Борис Борисович, там следователь просит какие-нибудь положительные рекомендации по давным-давно уничтоженному человеку“. — „Э-э-э, понимаешь, Андрей…. Нет. Иван Иванович был замечательный человек, но, понимаешь, я близко с ним не работал. Ты обратись к Белову. И к Макарычеву, да“. Ну, я сразу сник. Я, конечно, не то что рассердился, я уже к тому времени многое видел. Мясников бы, конечно, без звука дал бы, но он же был беспартийный. <…>

Его воспоминания Вы не читали? Мясникова? — Довольно любопытно. Он остался дежурить по охране анатомического театра. Но его позвали домой, а был 1917-й год, октябрь, а, может, уже ноябрь. И он ушел домой. А утром пришел на свое дежурство, видит: те, кто вместе с ним дежурили и оставались — лежат на анатомических столах. Расстрелянные. Восстание было в Москве. А они сдуру решили мешать восстанию и погибли. По-моему, он какое-то отношение имел к кадетам. И очень долго ему ходу не давали. Ну, в общем, когда-нибудь я Вам про Мясникова расскажу, потому что наша терапия ему многим обязана».

С. 739

О В. X. Василенко (1897–1987).[42] На обходе: Фамилия — первое…

А. И.: «Я вам скажу, с чего начиналось наше образование. Василенко Владимир Харитонович заведовал кафедрой пропедевтики, вот он открывает историю болезни и говорит: „Фамилия — первое“. Все кивают головой, а кто-то иронично улыбается, примерно, как Андрей Грозен, когда я дело говорю, а он улыбается, потому что этот старый кретин по фамилии Воробьев ему надоел. Он уже все знает наперед, пока я еще и рта не открыл. Так и мы ржали, когда Василенко нам говорил: „Фамилия!“.

Он говорит, а мне смешно: вот я подавился костью, прихожу, а в селе один фельдшер, он говорит: „Фамилия!“ Я: „Кх-кх…“, а он: „Фамилия, я тебе сказал!“ Я опять, а он говорит: „А если ты сдохнешь, что я с тобой буду делать?“ Это к вопросу о том, надо писать или не надо писать. Писать надо! К сожалению».