«Грозный всадник», «Небывалое бывает», «История крепостного мальчика», «Жизнь и смерть Гришатки - Алексеев Сергей Петрович - Страница 53

• Предыдущая
• 53/100
• Следующая

И вот снова крыльцо «царского дворца» как тогда, во время присяги. Кресло. Ковер. Пугачев в кресле.

Пугачев начинает допрос. Обращается то к мужикам, то к помещику:

— Ну как, детушки, лют был барин у вас?

— Лют, лют, уж больно лют, царь-государь, продыху от его лютости не было! — кричат мужики.

— Ну, а ты что скажешь, господин хороший? — обращается Пугачев к помещику.

Молчит, не отвечает помещик.

Пугачев опять к мужикам:

— А бил ли вас барин, руку к телу прикладывал?

— Бил, бил, батюшка! Собственноручно. Кожа, поди, по сей день свербит.

— Так, — произнес Пугачев и снова к помещику: — Не врут, правду сказывают мужики?

Молчит, не отзывается барин.

Лицо у Пугачева начинает багроветь. На скулах желваки проступают. Вздувается шея.

— А не забижал ли он стариков и детушек малых?

— Забижал, забижал, великий государь. Ой, как забижал! Васятку Смирнова до смерти запорол батогами. Федотку Краснова посохом покалечил. Старика и старуху Раковых, о господи, в мороз босыми гонял по снегу. Не выжили, померли Раковы.

Нечего сказать в оправдание барину. Понимает он, что не миновать ему лютой казни.

Но вдруг Пугачев смягчился, согнал с лица своего суровость.

— А может, и добрые дела есть у вашего барина? Может, забыли вы, детушки?

Видит помещик такое дело.

— Есть, есть добрые дела! — закричал он что есть силы. — Я на пасху всем по копейке жалую. На великий пост богу за души усопших поклоны бью.

— Так, так, — подбадривает Пугачев.

— Я и за вас помолюсь, — слукавил помещик, — за ваше величество…

— Да, — усмехнулся Пугачев, — вижу, и вправду много добрых дел на твоей душе. Так как же, детушки, — обратился к крестьянам, — карать мне вашего барина или миловать?

Мужики враз, как по команде, бросились Пугачеву в ноги:

— Карать, карать, батюшка. На виселицу его, дых ему в передых.

Пугачев привстал во весь рост, глянул на согнутые спины крестьян, перевел взгляд на помещика, потом на стражу свою.

Тихо. Все замерли. Ждут царского слова.

— Бог не осудит. Вздернуть! — взмахнул Пугачев рукой.

— А-ай! — завопил помещик. — Разбойник! Злодей!

— Ба-атюшка, благодетель, заступник! — кричали крестьяне.

У Пугачева имелась подзорная труба.

Любил Емельян Иванович глянуть в нее — далеко видно.

Вот и сейчас. Гришатка крутился в царевой горнице. А Пугачев, приложив подзорную трубу к глазу, рассматривает, как казаки где-то на краю Бёрдской улицы устроили драку.

— Ах, паскудники, ах, лешие! — ругается Пугачев. Крикнул караульных: — Там казаки дерутся. Разнять да всыпать зачинщикам!

То-то будет зачинщикам! Пугачев строг к непорядкам.

— Что это у тебя, государь? — спросил Гришатка, показывая на трубу.

— Инструмент оптический, — ответил Пугачев. — «Прешпективная» труба называется.

— А чего в ней видно-то?

— Все, что пожелаешь, — сказал Пугачев. — Хоть край света, хоть завтрашний день.

— Да ну! — не сдержался Гришатка. — И Тоцкое?

— Можно и Тоцкое.

Пугачев приложил трубу снова к глазу, всмотрелся и говорит:

— Вон деревеньку вижу. Церковь на взгорке. Погост. Каменный дом с крылечком.

— Так это же Тоцкое! — закричал Гришатка. — Дом управителя нашего штык-юнкера Хлыстова.

— Вон девоньку вижу. С косичкой. Маленькая такая. Букашечка, — продолжает Емельян Иванович.

— Так это же Аннушка, Аннушка, сестренка моя!

— Вон деда старого вижу. С клюкой, с бородой в пол-аршина.

— Так это же дедушка наш, дедушка Тимофей Васильевич!

Потянулся Гришатка к трубе:

— Дозволь, дозволь, государь, глянуть.

— Смотри, — произнес Пугачев.

Вцепился Гришатка в трубу, ну и, конечно, никакого Тоцкого не увидел. А просто выросла перед ним крыша соседнего дома, только так, словно бы кто ее передвинул к самому Гришаткину носу.

Понял Гришатка, что Пугачев пошутил. Однако виду не подал. Понравилась ему пугачевская выдумка про магическую силу трубы.

Через несколько дней он снова выпросил у Пугачева трубу, а потом еще и еще раз. Ляжет Гришатка на лавку, один конец трубы к глазу, второй в потолок. Лежит смотрит, и возникают перед мальчиком Тоцкое, и Оренбург, и Москва, и Питер, и весь белый свет. И раскрывается перед ним та самая синь-даль и жизнь-свобода, про которую рассказывал Емельян Иванович. Нет на земле ни бар, ни господ. Не слышно стона мужицкого. Не видно плача сиротского. Земля, и леса, и горы — все это не барское и не панское, все это работника-труженика. Эх, и жизнь: чудеса и сказка!

Заинтересовался Пугачев, чем это занят мальчишка.

— Чем ты там занят?

Рассказал Гришатка Пугачеву про то, что видел.

— Да ну! — подивился Емельян Иванович. — Синь-даль, жизнь-свободу… — Задумался. — Эх, кабы труба не соврала! Да-а-а, зажили бы людишки на белом свете!.. А может, оно так и будет, Гришатка. Ась? Труба ведь не простая, труба — «прешпективная».

Полюбился Хлопуше Гришатка, с самой первой встречи понравился.

Мало того что раздобыл он мальчику полушубок — как-то горсть леденцов принес, потом рубаху синего цвета, наконец притащил Нениле для Гришатки бараний бок.

— Ты что, сдурел? — набросилась стряпуха на великана. — Что, его тут голодом морят, не поят? Чай, при особе самого императора кормится…

«Безносый-то опять приходил, — рассказывала потом Ненила мальчику. — Видать, люб ты ему, Гришатка».

А тут как-то явился Хлопуша с казацкой саблей.

— На, получай!

Разгорелись глаза у Гришатки. Вот это подарок!

— Что, — закричал Пугачев, увидев у мальчика саблю. — Кто сие баловство придумал?!

— Пусть, пусть позабавится дитятко, — стал упрашивать Пугачева Хлопуша. — Мальчонка же он, государь. Не забижай ты его. Они, мальчонки, все до ружья охотники.

Осталась сабля у мальчика.

Нацепит ее Гришатка, по слободе бегает. Сабля длинная, по снегу волочится.

— Атаман, как есть атаман! — кричат со всех сторон пугачевцы.

Нехватки в пушках, ядрах и порохе по-прежнему не давали Пугачеву покоя. «Эх, Урал, Урал-батюшка, вот бы куда податься! — размышлял Пугачев. — Прямо бы на самые железоделательные и оружейные заводы».

И вдруг нежданно-негаданно явились к Пугачеву с Урала три заводских человека.

— Государь, ждут, ждут тебя на заводах. И пушки, и ядра будут. Снаряжай-ка своих людей.

На один из заводов, на Петровский, в поселок Авзян решили послать Хлопушу.

Выслушал Хлопуша царское слово:

— Слушаюсь, батюшка.

— Ну, с богом! Ступай.

Хлопуша ушел, однако через несколько минут снова явился.

— Ну что тебе?

— Дозволь, государь, мальчонку с собою взять.

— Какого мальчонку?

— Гришатку, ваше величество.

— Да ты что, в своем ли уме, Хлопуша?

— В своем, в своем, государь. Да отпусти ты его. Ему ж в интерес. Он же мальчонка. Они, мальчонки…

Пугачев рассмеялся. Подумал. Махнул рукой.

— Ладно, быть по-твоему. Забирай, Соколов-Хлопуша. Да береги ты его, — добавил строго.

— А как же!

Уехал Гришатка.

В Авзян Хлопуша торопился как мог. Шутка ли сказать, у него государственное поручение. Сам царь-батюшка, отправляя в поход, так и сказал: «Государственное».

— А главное, — наставлял Пугачев, — привези мне мортиры. Хоть две штуки. Чтобы навесным огнем можно было стрелять по Оренбургу.

Хлопуше в сопровождение было придано пять казаков. Ехал с ним и заводской человек с Авзяна, низенький, маленький мужичонка по имени дядя Митяй.

Хлопуша и казаки едут верхом на конях. Дядя Митяй и Гришатка — по-барски — в санках.

То и дело к Гришатке подъезжает Хлопуша:

— Не холодно тебе, дитятко?.. Не голодно?

На четвертый день пути отряд остановился ночевать в башкирском сельце Иргизла. Хлопуша решил здесь дать и людям и лошадям отдых. Устроили дневку.

• Предыдущая
• 53/100
• Следующая