«Грозный всадник», «Небывалое бывает», «История крепостного мальчика», «Жизнь и смерть Гришатки - Алексеев Сергей Петрович - Страница 52
- Предыдущая
- 52/100
- Следующая
— Вот так, вот так, — усмехаясь, приговаривает Пугачев. — Чтобы болезни и хвори к тебе не пристали. Чтобы пули тебя не брали. Чтобы рос ты, Гришатка, как дуб среди степи. Чтобы был ты не раб, а казак!
Потом Пугачев подхватил в бадейку воды. Отошел, хлестанул на Гришатку. Гришатка захлебнулся и фыркнул:
— Уф!
Собралось в Берды до трех тысяч простых крестьян — мужиков-лапотников. Они-то и ружья в руках никогда не держали. Многие пики не видели.
Приказал Пугачев для крестьянской части своего войска устроить учения.
Вели занятия сразу же за слободой на открытом месте. Бегают мужики в атаку. Учатся пикой владеть, в казацком седле держаться.
Тут же неподалеку установлено три щита, и на них мишени. По мишеням из ружей идет пальба.
Около стрелков крутится Гришатка. Интересно ему. Стоит смотрит.
Стараются мужики. Пугачев заявил, что лучшему стрелку будет с его царской головы шапка. Шапка дорогая, мерлушковая, с малиновым верхом. То-то бы угодить в самое яблочко.
Однако дела стрелков плохи. В щит еще кое-как попадают. А вот о большем не думай.
Намучились, намерзлись крестьяне. Стали роптать.
— Ружья кривые. Мишени далекие. На морозе руки дрожат. Попробовал бы тут сам царь-батюшка в яблочко стрельнуть.
А в это время Пугачев прибыл проверять, как идут учения, и услышал крестьянские речи.
Подъехал Емельян Иванович к стрелкам. Увидев царя, крестьяне попадали ниц.
— Встаньте, — приказал Пугачев. — Тут воинский плац, а не государевы палаты. Тут пригиб не мне, а умельцам делай.
Поднялись мужики.
— Ружья, значит, кривые?
Замялись крестьяне.
Слез Пугачев с коня.
— Ну-ка, подай сюда кривое ружьецо-то.
Подали Пугачеву ружье.
Вскинул Емельян Иванович стволину. Приклад к плечу, палец к курку — бах!
— Попал, попал! В самую отметину! — заголосили крестьяне.
Взял Пугачев второе ружье — во вторую мишень. Взял третье, вскочил на коня и с ходу, с рыси — в третью. И снова в самую середину, снова навылет.
Поразевали крестьяне рты. Остолбенели от такого умельства. И Гришатка разинул рот. «Ай да стрелок! Ай да царь-батюшка!»
Подъехал Пугачев снова к крестьянам.
— Ну как, детушки, ружья кривые или глаз ваш косит?!
— Глаз, глаз, государь! — закричали крестьяне.
— То-то, — рассмеялся Пугачев. — Как же нам с шапкой, детушки, быть?
— Твоя шапка, твоя! — кричат вперебой крестьяне. — Тебе полагается. По закону. По справедливости.
— Эн, нет, — говорит Пугачев. — А ну-ка выходи, кто смелый.
Нет смелых. Боятся стрелки при царе попасть в полный конфуз.
В это время Пугачев заметил Гришатку.
Сунул Пугачев ему в руки ружье.
— Стреляй!
Прицелился Гришатка. Руки дрожат. В глазах туман. Однако ослушаться государя боится. Стрельнул.
— Попал, попал! — взвыли мужики. — Ух ты, в самую тютельку, в самое яблочко.
— Ух ты! — не удержался и сам Пугачев. Снял он со своей головы шапку. — На, получай!
Растерялся Гришатка, как быть, не знает.
— Бери, бери! — гудят мужики. — Государь жалует.
Взял Гришатка шапку, надел, утонул по самые уши. А когда приподнял шапку, то Пугачева рядом уже и нет. Лишь снег от конских копыт клубится.
— Эх, мало, мало у нас пушек! Ружей мало. Пороху бы нам побольше! — сокрушается Емельян Иванович.
Затеял Пугачев разные хитрости. То среди ночи подвезут казаки под самый Оренбург охапки сена и распалят костры. В крепости подумают, что это подошла пугачевская армия, и откроют страшный огонь из пушек.
— Так-так, — посмеивается Пугачев. — Хорошо. Ядер у них тоже не тысячи. Пусть, пусть постреляют.
Потом стали выманивать из крепости воинские отряды.
Для этого поступали так. Подойдет пугачевский разъезд поближе к городу. А основные силы в стороне, в засаде.
Увидят в крепости, что отряд мал, откроют ворота. Вылетят конники. Пугачевцы же делают вид, что отступают. Заманивают они неприятеля. Подведут солдат к задуманному месту. А там — раз! — выскочили из засады товарищи. И неприятельский отряд либо в плену, либо порублен.
Однако в Оренбурге вскоре догадались про пугачевские хитрости.
Сколько ни ездят казаки к Оренбургу, как ни кричат, ни выманивают осажденных — никакого успеха.
Тогда Пугачев приказал запрячь в сани тройку добрых коней.
Оделся и сам поехал.
— Батюшка, да куда же ты? — взмолились пугачевские помощники. — Да видано ли дело, чтобы сам царь — и вдруг вроде как за приманку. Да пожалей ты себя. Не царское это дело. А вдруг как убьют!
— Не убьют, не убьют, детушки, — отвечал Пугачев. — Не убьют. Я завороженный. Ружья нужны нам, ружья. Нельзя нам без них.
И вот тройка у самого города.
Промчался Пугачев взад-вперед вдоль оренбургского вала.
— Эй, солдатушки! — закричал. — Вам ли против своего законного государя идти. Рушь господ, открывай ворота.
— Пугачев! — понеслось по крепости.
Подумал Рейнсдорп: «Вот так удача!»
— Эй, верховые наружу!
И снова открылись ворота, снова погоня.
Мчат царские санки лихо, во весь опор. Кони как птицы. Шеи вперед, гривы по ветру, ногами по снежному месиву цок-перецок.
Промчит Пугачев саженей сто — двести, приостановится. Подпустит погоню поближе. И снова плеткой коней.
Почуяли верховые недоброе. Остановились. Отстали. Решили вернуться назад.
— Эх, эх, пропали ружья! — сокрушается Пугачев.
Снова заворачивает он коней к Оренбургу. Снова взад-вперед у самого вала. И снова за ним погоня. И так несколько раз.
Добился все же своего Емельян Иванович, заманил правительственный отряд до задуманного места.
Выскочили пугачевцы, изрубили отряд.
— Хорошо, хорошо! — говорит Пугачев. — Вот и ружьишек штук тридцать. Да и сабли, да конская сбруя. Эхма, не царское оно, конечно, дело этак по капельке! Да ведь и море капелькой полнится.
Пугачев любил играть в шашки. Играл со своими командирами. А тут как-то надумал сыграть с Гришаткой.
— Главное, — поучал Пугачев, — чтобы в дамки пройти. Дамка, она всему полю хозяин.
Конечно, поначалу Гришатка проигрывал Пугачеву. А потом наловчился.
И вот как-то сложилась игра так, что Гришатка первым и в дамки пролез, и шашек у него на доске больше.
Струхнул Гришатка: «А ну как царь-государь рассердится».
Сделал он вид, будто бы не замечает, что дамкой следует бить, то есть сделал Гришатка фука.
Понял Пугачев Гришаткину хитрость.
— Э, нет! — говорит. — Ты не хитри. Не гни перед сильным шапку. Бей! Не зевай! Шашки, они тем хороши, — стал рассуждать Емельян Иванович, — что тут, как на войне, словно бы ты полководец. Умен — победил. Недодумал — тебя побили. Вот так-то, Гришатка.
Однако потом, когда они кончили игру и Гришатка выиграл, Пугачев вдруг заявил:
— Побил ты меня, Гришатка. Царя своего побил. Не стыдно тебе?
Смутился Гришатка, не знает, что и ответить.
А Пугачев опять укоряет:
— Побил, побил, не пожалел…
Краснел Гришатка, краснел. «Как же это понять царя-батюшку?! — И вдруг: — Э, была не была!»
— Так ведь тут как на войне… Бей! Не зевай!
— Молодец, ой молодец! — рассмеялся Пугачев. Посмотрел он пристально на Гришатку, потрепал по голове. — Башковитый. Эх, жить бы тебе в добрые времена! — Пугачев задумался. — Вот возьму власть, учиться, Гришатка, тебя пошлю. Там в Испанию или Голландию, к немцам али к французам. И станешь ты у меня первейшим человеком в науках. Про Ломоносова, чай, слыхал? Ломоносовым будешь.
«Добрый царь-батюшка, — подумал Гришатка. — Добрый. Зазря я его обыграл».
К Пугачеву в Берды прибыла группа крестьян вместе с своим барином. Притащили помещика на суд к государю.
- Предыдущая
- 52/100
- Следующая
