Южная звезда (с иллюстрациями) - Верн Жюль Габриэль - Страница 34
- Предыдущая
- 34/50
- Следующая
К утру следующего дня молодой кафр в лагерь не вернулся.
Сиприен охотно подождал бы еще сутки, чтобы дать своему слуге последний шанс на возвращение, но неаполитанец настоял на немедленном выступлении.
— Можно прекрасно обойтись и без Бардика,— говорил он,— а если будем задерживаться, то рискуем окончательно упустить Матакита!
Сиприен сдался, и китаец пошел собирать быков к отбытию.
И вот новая напасть. Быков на месте не оказалось. Еще накануне вечером они полеживали в высокой траве вокруг лагеря!… Сейчас не было видно ни одного…
И лишь теперь стало ясно, как много потеряла экспедиция в лице Бардика! Если бы этот умный слуга оставался на своем посту, то он, зная привычки бычьего племени в Южной Африке, непременно привязал бы этих, целый день отдыхавших, животных к стволам деревьев или кольям. Если остановки делались после долгого дня пути, такая предосторожность была излишней: изнемогшим от усталости быкам хотелось лишь одного — пощипать травы вблизи фургона, чтобы тут же улечься на ночь, а пробудившись, они не удалялись от лагеря более чем на двести метров… Однако после целого дня отдыха все обстояло иначе.
Очевидно, после пробуждения первой заботой отдохнувших животных было поискать более изысканных трав, чем те, которыми они насытились накануне. Настроенные побродить на воле, они мало-помалу отошли от лагеря, потеряли его из виду, а затем, увлекаемые инстинктивным стремлением вернуться в хлев, один за другим, потянулись обратно в Трансвааль.
Это — настоящая катастрофа, и хотя в экспедициях по Южной Африке она случается нередко, но относится к числу самых серьезных, так как без упряжки повозка оказывается бесполезной, а для путешественника по Африке фургон — это и дом, и склад, и крепость одновременно. И потому велико было отчаяние Сиприена и Аннибала Панталаччи, когда, после дикой двух-или трехчасовой гонки по следам быков, они поняли, что от всякой надежды догнать скотину придется отказаться.
Пришлось снова держать совет. В подобных обстоятельствах оставалось разве что такое решение: бросить фургон, забрать с собой столько продуктов и боеприпасов, сколько можно унести, и продолжать путь верхом. При благоприятных обстоятельствах, возможно, удалось бы в скором времени сторговаться с каким-нибудь кафрским вождем насчет новой бычьей упряжки в обмен на ружье или патроны. Что касается Ли, то он мог взять себе лошадь Джеймса Хилтона, у которой больше не было хозяина.
Путешественники принялись рубить колючие ветки и накрывать ими фургон, чтобы замаскировать его под кустарник. Затем каждый нагрузился одеждой, консервами и боеприпасами — всем, что только можно было засунуть в карманы и мешок. Китайцу, к его великому огорчению, пришлось отказаться от мысли взять с собой красный ящик, который оказался слишком тяжел; но, несмотря ни на какие уговоры, он так и не бросил веревки, которой, вместо пояса, обмотался под халатом.
Закончив с этими приготовлениями и бросив последний взгляд на долину, где произошли столь трагические события, трое всадников вновь устремились вверх по дороге. Эта дорога, как и все прочие в этом краю, была попросту тропой, протоптанной дикими зверями, которые, пробираясь к водопою, всегда выбирают кратчайший путь.
Уже перевалило за полдень, но, невзирая на палящее солнце, Сиприен, Аннибал Панталаччи и Ли, не замедляя шага, продолжали свой путь до самой темноты. Вечером, встав лагерем в глубоком ущелье под прикрытием высокой скалы, вокруг доброго костра из сухих дров, они пришли к выводу, что при всем при том потеря фургона дело поправимое.
Так двигались они еще два дня, не допуская сомнений, что идут по следам разыскиваемого беглеца. И на самом деле, к вечеру второго дня, перед самым заходом солнца, когда они неторопливо приближались к купе деревьев, под которыми собирались провести ночь, Ли вдруг издал гортанный возглас.
— Хуг! — вскрикнул он, указывая пальцем на маленькую черную точку, двигавшуюся у горизонта в последних сумеречных бликах.
Сиприен и Аннибал Панталаччи мгновенно устремили взгляд в направлении, куда показывал палец китайца.
— Путешественник!— воскликнул неаполитанец.
— Это Матакит собственной персоной! — подхватил Сиприен, поспешивший поднести к глазам свой лорнет.— Я явственно различаю его коляску и страуса!… Это он!
И он передал лорнет Панталаччи, который мог воочию убедиться в достоверности факта.
— На каком он, по-вашему, расстоянии от нас в данный момент? — спросил Сиприен.
— Самое малое в семи или восьми милях,— ответил неаполитанец.
— Стало быть, следует оставить надежду настичь его сегодня, до остановки на ночлег?
— Разумеется,— отвечал Аннибал Панталаччи.— Через полчаса наступит глухая ночь, в его сторону уже нельзя будет и шагу ступить!
— Ладно! Завтра мы непременно настигнем его, если выедем пораньше!
— Я точно такого же мнения!
К этому времени всадники подъехали к группе пальмовых деревьев и спешились. Согласно заведенному обычаю, они сначала занялись лошадьми, которых сперва обтерли соломенным жгутом, заботливо почистили и только потом, привязав к колышкам, пустили пастись. Тем временем китаец разжег костер. Пока шли эти приготовления, спустилась ночь. Этим вечером ужин был, пожалуй, чуть повеселее, чем все три предыдущих дня. Однако, наскоро с ним покончив, путешественники сразу же, завернувшись в одеяла возле костра с запасенным на всю ночь топливом и подложив под голову седла, приготовились отойти ко сну. Было очень важно встать на заре пораньше, чтобы одним духом покрыть дневной переход и настичь Матакита.
Сиприен и китаец погрузились в глубокий сон.
Неаполитанец не спал. Три часа он ворочался под одеялом, словно человек, которому не дает покоя какая-то навязчивая мысль. Преступное искушение снова завладевало им.
Наконец он бесшумно поднялся, подошел к коням и оседлал своего; затем, отвязав Темплара и лошадь китайца, он на длинном поводе повел их за собой. Низкорослая трава, сплошным ковром выстилавшая землю, заглушала шум копыт троих животных, которые, после внезапного пробуждения, с тупой покорностью повиновались человеку. Аннибал Панталаччи отвел их в глубь долины, привязал там к дереву и вернулся в лагерь. Ни один из спавших так и не пошевелился.
Неаполитанец собрал свое одеяло, длинноствольный карабин, патроны, провизию и оставил своих спутников одних посреди пустыни.
Когда он подъехал к лошадям, оставленным в долине, те, шумно всхрапывая, паслись возле одинокого баобаба. Панталаччи отвязал их от дерева и осторожно погнал перед собой. Через полчаса три коня и всадник при свете луны, встававшей из-за холма, рысью скакали прочь от лагеря.
Сиприен и Ли все еще спали. Только в три часа утра китаец открыл глаза и увидел звезды, бледно сиявшие над горизонтом в западной части небосклона.
«Пора готовить кофе»,— подумал он.
Сбросив одеяло, в которое был укутан, поднялся и приступил к утреннему туалету, соблюдавшемуся им одинаково как в пустыне, так и в городе.
«А где же Панталаччи?»— вдруг спохватился китаец.
Уже занималась заря, и все явственнее проступали предметы, окружавшие лагерь.
«Да и лошадей тоже не видно! — про себя отметил Ли.— Уж не вздумал ли этот «честный малый»… И в недобром предчувствии он бросился к кольям, где вечером привязывал лошадей, обежал вокруг лагеря и мгновенно убедился, что весь багаж неаполитанца исчез вместе с ним. Все стало ясно.
Человек белой расы не мог бы, вероятно, подавить в себе совершенно естественное желание разбудить Сиприена, чтобы тут же сообщить ему крайне важную новость. Но китаец принадлежал к желтой расе и считал, что когда речь идет о несчастье, то торопиться с вестями ни к. чему. И он спокойно занялся приготовлением кофе.
«Со стороны этого негодяя это еще большая любезность, что он оставил нам припасы!» — то и дело повторял Ли.
Кофе, должным образом выдержанный в специально сшитом полотняном мешочке, был перелит в чашки, вырезанные из скорлупы страусиного яйца; лишь после этого он подошел к все еще спавшему Сиприену.
- Предыдущая
- 34/50
- Следующая
