Юмор начала XX века [сборник] - Аверченко Аркадий Тимофеевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/47
• Следующая

III

А лось и жирафа пили пили, пили пили, наконец, жирафа говорит: — Я больше не могу. И лось говорит: — Я тоже больше не могу. Побежали они дальше, да уж быстро бежать не могут. Так их от воды раздуло. А слон увидел это и ну смеяться! Стоит и смеётся! Стоит и смеётся! А собаку по дороге блохи заели. Села она и давай чесаться! Сидит и чешется! Сидит и чешется! Так что первыми олень и дикая лошадь прибежали. IV А слон?то всё стоит и смеётся, стоит и смеётся! V А собака?то всё сидит и чешется, сидит и чешется! VI А жирафа?то всё бежит!

VII

А слон?то всё смеётся!

VIII

А собака?то всё чешется! Заяц и Ёж Однажды ёж оступился и упал в реку. Вода в реке была холодная и ёж очень озяб. Хотел ёж на солнце погреться, а погода была пасмурная, солнце было покрыто облаками. Сел ёж на полянку и стал ждать, когда солнце из?за облаков выглянет. Сидит ёж на полянке. С него вода капает. Холодно ему. Вдруг видит — бежит по полянке заяц. — Эй, заяц! — крикнул ёж. — Пойди?ка сюда! Подошёл заяц к ежу и говорит: — Ты чего меня звал? — Вот, — говорит ёж, — я давно хотел с тобой поговорить. Все говорят, что ты трус. Как тебе не стыдно? — Да ты что? — удивился заяц. — Зачем же ты меня обижаешь? — Потому, — сказал ёж, — что ты трус и я хочу научить тебя, как храбрым стать. — Я и без твоей помощи очень храбрый, — сказал заяц. — Я и так ничего не боюсь. — Нет, — сказал ёж, — ты трус, а вот я… ёж вдруг замолчал, открыл рот, закрыл глаза и поднял голову. Заяц посмотрел на ежа и испугался. — Что это с ним? — подумал заяц. — Он, должно быть, сумасшедший! Заяц прыгнул в сторону и спрятался в кусты. А ёж дернул головой и вдруг чихнул: а п ч х и! Потом ёж вытер лапкой нос, открыл глаза, посмотрел и видит: нету зайца. — Вот так штука! — сказал ёж. — Куда же это он пропал? Эй, заяц, где ты? А заяц сидит за кустом и молчит. Ёж собрался домой пойти, но вдруг остановился, закрыл глаза, открыл рот, сначала немного, потом пошире, потом ещё шире и вдруг мотнул головой в сторону и громко чихнул: а п ч х и! — Будьте здоровы! — сказал кто?то около ежа. Ёж открыл глаза и увидел перед собой зайца. — Где ты был? — спросил его ёж. — Как, где был? — сказал заяц. — Нигде не был. Так всё тут и стоял. — Не может быть, — сказал ёж, — я тебя не видел. Я тебя даже крикнул, а ты… Ёж вдруг замолчал, вытянул вперёд свой нос, потом поднял его кверху, потом поднял его ещё выше, потом ещё выше, потом зажмурил глаза, поднял нос ещё выше и вдруг опустил его к самой земле и громко чихнул: а п ч х и! — У меня, кажется, начинается насморк, — сказал ёж, открывая глаза. И вдруг увидел, что заяц опять исчез. Ёж посмотрел кругом и почесал лапкой затылок. — Нет, — сказал ёж. — Этот заяц просто… ап… ап… а п ч х и! — чихнул еж. — Исполнение желаний! — сказал кто?то около ежа. Ёж открыл глаза и увидел зайца. — Да что же это такое? — сказал ёж, пятясь от зайца. — А что? — спросил заяц. — Послушай, — сказал ёж, — ты всё время был тут? — Да, — сказал заяц, — я всё время тут стоял. — Тогда я ничего не понимаю! — сказал ёж. — То ты исчезаешь, то опять… ап… ап… ап… а п ч х и! Ёж осторожно открыл один глаз, но сейчас же закрыл его и открыл другой. Зайца не было. — Он опять исчез! — сказал тихо ёж, открывая оба глаза. — Это не заяц, а просто… ап… ап… ап… а п ч х и! — Будьте здоровы! — сказал заяц над самым ухом ежа. — Караул! Спасите! — закричал ёж, сворачиваясь шариком и выставляя во все стороны свои острые иголки. — Ты чего кричишь? — спросил заяц. — Отстань! — закричал ёж. — Я на тебя смотреть боюсь! Ты всё время исчезаешь! Я ничего не понимаю! Уходи прочь! — Подожди, — сказал заяц, — ты хотел научить меня как храбрым стать. И с этими словами заяц опять прыг в кусты. — Чтобы стать храбрым, — сказал ёж, высовывая мордочку, но вдруг увидел, что заяц опять исчез. — Ай — ай — ай! Опять… апчхи! опять исчез! — закричал ёж и кинулся бежать. Бежит ёж, остановится, чихнёт и дальше бежит. Чихнёт и опять бежит. А заяц выскочил из кустов и давай смеяться. — Ха — ха — ха! — смеётся заяц. — Вот храбрец нашёлся! меня храбрости учить хотел! Ха — ха — ха! Вот какую историю рассказал мне мой знакомый дрозд. Он сам это всё видел. Потому что невдалеке на дереве сидел. * * * Но художник усадил натурщицу на стол и раздвинул её ноги. Девица почти не сопротивлялась и только закрыла лицо руками. Амонова и Страхова сказали, что прежде следовало — бы девицу отвести в ванну и вымыть ей между ног, а то нюхать подобные ароматы просто противно. Девица хотела вскочить, но художник удержал её и просил, не обращая внимания, сидеть так, как он её посадил. Девица, не зная, что ей делать, села обратно. Художник и художницы расселись по своим местам и начали срисовывать натурщицу. Петрова сказала, что натурщица очень соблазнительная женщина, но Страхова и Амонова заявили, что она слишком полна и неприлична. Золотогромов сказал, что это и делает её соблазнительной, но Страхова сказала, что это просто противно, а вовсе не соблазнительно. “Посмотрите, — сказала Страхова. — Фи! Из неё так и льется на скатерть. Чего уж тут соблазнительного, когда я от сюда слышу, как от нее пахнет”. Петрова сказала, что это показывает только её женскую силу. Абельфар покраснела и согласилась. Амонова сказала, что она ничего подобного не видела, что надо дойти до. высшей точки возбуждения и то так не польётся, как у этой девицы. Петрова сказала, что глядя на это, можно и самой возбудиться и что Золотогромов, должно быть, уже возбуждён. Золотогромов сознался, что девица сильно на него действует. Абельфар сидела красная и тяжело дышала. “Однако, воздух в комнате делается невыносимым”! — сказала Страхова. Абельфар ерзала на стуле, потом вскочила и вышла из комнаты. “Вот, — сказала Петрова, — вы видите результат женской соблазнительности. Это действует даже на дам. Абельфар пошла поправится. Чувствую, что и мне скоро придется сделать то же самое”. “Вот, — сказала Амонова, — наше преимущество худеньких женщин. У нас всегда всё в порядке. А вы и Абельфар пышные дамочки и вам приходится много следить за собой”. “Однако, — сказал Золотогромов, — пышность и некоторая нечистоплотность именно и ценится в женщине!” О Пушкине Трудно сказать что ни будь о Пушкине тому, кто ни чего о нём не знает. Пушкин великий поэт. Наполеон менее велик, чем Пушкин. И Бисмарк по сравнению с Пушкиным ничто. И Александры I и II, и

III

просто пузыри по сравнению с Пушкиным. Да и все люди по сравнению с Пушкиным пузыри, только по сравнению с Гоголем Пушкин сам пузырь. А потому, вместо того, что бы писать о Пушкине, я лучше напишу вам о Гоголе. Хотя Гоголь так велик, что о нём и написать то ничего нельзя, поэтому я буду всё таки писать о Пушкине. Но после Гоголя писать о Пушкине как то обидно. А о Гоголе писать нельзя. Поэтому я уж лучше ни о ком ничего не напишу. Пушкин Вот однажды подошел ко мне Кирилл и сказал: — А я знаю наизусть “Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя”. — Очень хорошо, — сказал я. — А тебе нравятся эти стихи? — Нравятся, — сказал Кирилл. — А ты знаешь, кто их написал? — спросил я Кирилла. — Знаю, — сказал он. — Кто? — спросил я Кирилла. — Пушкин, — сказал Кирилл. — А ты понимаешь, про что там написано? — спросил я. — Понимаю, — сказал Кирилл, — там написано про домик и про старушку. — А ты знаешь, кто эта старушка? — спросил я. — Знаю, — сказал Кирилл, — это бабушка Катя. — Нет, — сказал я, — это не бабушка Катя. Эту старушку зовут Арина Родионовна. Это няня Пушкина. — А зачем у Пушкина няня? — спросил Кирилл. — Когда Пушкин был маленький, у него была няня. И когда маленький Пушкин ложился спать, няня садилась возле его кроватки и рассказывала ему сказки или пела длинные русские песни. Маленький Пушкин слушал эти сказки и песни и просил няню рассказать или спеть ему ещё. Но няня говорила: “Поздно. Пора спать”. И маленький Пушкин засыпал. — А кто такой Пушкин? — спросил Кирилл. — Как же ты выучил стихи Пушкина наизусть и не знаешь, кто он такой! — сказал я. — Пушкин это великий поэт. Ты знаешь, что такое поэт? — Знаю, — сказал Кирилл. — Ну скажи, что такое поэт, — попросил я Кирилла. — Поэт, это который пишет стихи, — сказал Кирилл. — Верно, — сказал я, — поэт пишет стихи. А Пушкин великий поэт. Он писал замечательные стихи. Всё, что написал Пушкин, — замечательно. — Ты говоришь, Пушкин был маленький, — сказал Кирилл. — Нет, — сказал я. — Ты меня не так понял. Сначала Пушкин был маленький, как и все люди, а потом вырос и стал большим. — А когда он был маленький, он писал стихи? — спросил Кирилл. — Да, писал, — сказал я. — Но сначала он начал писать стихи по — французски. — А почему он писал сначала по — французски? — спросил меня Кирилл. — Видишь ли ты, — сказал я Кириллу. — В то время, когда жил Пушкин, в богатых домах было принято разговаривать на французском языке. И вот родители Пушкина наняли ему учителя французского языка. Маленький Пушкин говорил по — французски так же хорошо, как и по — русски, прочитал много французских книг и начал сам писать французские стихи. С родителями Пушкин говорил по — французски, с учителем по — французски, с сестрой тоже по — французски. Только с бабушкой и с няней маленький Пушкин говорил по — русски. И вот, слушая нянины сказки и песни, Пушкин полюбил русский язык и начал писать стихи по — русски. В это время часы, висевшие на стене, пробили два часа. — Ну, — сказал я Кириллу, — тебе пора идти гулять. — Ой, нет, — сказал Кирилл. — Я не хочу гулять. Расскажи мне ещё про Пушкина. — Хорошо, — сказал я, — я расскажу тебе о том, как Пушкин стал великим поэтом. Кирилл забрался на кресло с ногами и приготовился слушать. — Ну так вот, — начал я, — когда Пушкин подрос, его отдали в Лицей. Ты знаешь, что такое Лицей? — Знаю, — сказал Кирилл, — это такой пароход. — Нет, что ты! — сказал я. — Какой там пароход! Лицей — это так называлась школа, в которой учился Пушкин. Это была тогда самая лучшая школа. Мальчики, которые учились там, должны были жить в самом Лицее. Их учили самые лучшие учителя и Лицей посещали знаменитые люди. В Лицее вместе с Пушкиным училось тридцать мальчиков. Многие из них были тоже молодыми поэтами и тоже писали стихи. Но Пушкин писал стихи лучше всех. Пушкин писал очень много, а иногда бывали дни, когда он писал стихи почти всё время: и на уроке в классе, и на прогулке в парке и даже проснувшись утром в кровати он брал карандаш и бумагу и начинал писать стихи. Иногда ему стихи не удавались. Тогда он кусал от досады карандаш, зачеркивал слова и надписывал их вновь, исправлял стихи и переписывал их несколько раз. Но когда стихи были готовы, они получались всегда такие лёгкие и свободные, что казалось, будто Пушкин написал их безо всякого труда. Лицейские товарищи Пушкина читали его стихи и заучивали их наизусть. Они понимали, что Пушкин становится замечательным поэтом. А Пушкин писал стихи всё лучше и лучше. И вот однажды в Лицей на экзамен приехал старик Державин… — А зачем он приехал? — спросил меня Кирилл. — Ах да, — сказал я, — ведь ты, может быть, не знаешь, кто такой Державин. Державин тоже великий поэт, и до Пушкина думали, что Державин самый лучший поэт, царь поэтов. Державин был уже очень стар. Он приехал в Лицей, уселся в кресло и на воспитанников Лицея смотрел сонными глазами. Но когда вышел Пушкин и звонким голосом начал читать свои стихи, Державин сразу оживился. Пушкин стоял в двух шагах от Державина и громко и сильно читал свои стихи. Голос его звенел. Державин слушал. В глазах его показались слезы. Когда Пушкин кончил, Державин поднялся с кресла и кинулся к Пушкину, чтобы обнять его и поцеловать нового замечательного поэта. Но Пушкин, сам не понимая, что он делает, повернулся и убежал. Его искали, но нигде не могли найти. — А где же он был? — спросил меня Кирилл. — Не знаю, — сказал я. — Должно быть, куда?нибудь спрятался. Уж очень он был счастлив, что его стихи понравились Державину! — А Державин? — спросил меня Кирилл. — А Державин, — сказал я, — понял, что ему на смену появился новый великий поэт, может быть, ещё более великий, чем он сам. Кирилл сидел на кресле некоторое время молча. А потом вдруг неожиданно спросил меня: — А ты видел Пушкина? — И ты можешь посмотреть на Пушкина, — сказал я. — В этом журнале помещён его портрет. — Нет, — сказал Кирилл, — я хочу посмотреть на живого Пушкина. — Это невозможно, — сказал я. — Пушкин умер ровно сто лет тому назад. Теперь нам дорого всё, что осталось от Пушкина. Все его рукописи, каждая даже самая маленькая записка, написанная им, гусиное перо, которым он писал, кресло, в котором он когда?то сидел, письменный стол, за которым он работал, — всё это хранится в Ленинграде в Пушкинском музее. <А в Селе Михайловском ещё до сих пор стоит маленький домик, в котором когда?то жила пушкинская няня Арина Родионовна. Про этот домик и про свою няню Пушкин писал стихи. Это те стихи, которые ты выучил сегодня наизусть>. * * * Володя сидел за столом и рисовал. Нарисовал Володя домик, в окне домика нарисовал человечка с черной бородой, рядом с домиком нарисовал дерево, а вдали нарисовал поле и лес. А потом нарисовал около домика кустик и стал думать, что бы ещё нарисовать. Думал, думал и зевнул. А потом зевнул ещё раз и решил нарисовать под кустиком зайца. Взял Володя карандаш и нарисовал зайца. Заяц получился очень красивый, с длинными ушами и маленьким пушистым хвостиком. — Эй — ей — ей! — закричал вдруг из окна домика человечек с чёрной бородой. — Откуда тут заяц? Ну?ка я его сейчас застрелю из ружья! Дверь в домике открылась и на крыльцо выбежал человечек с ружьём в руках. — Не смейте стрелять в моего зайца! — крикнул Володя. Заяц пошевелил ушами, дрыгнул хвостиком и поскакал в лес. “Бах!” — выстрелил из ружья человечек с чёрной бородой. Заяц поскакал ещё быстрее и скрылся в лесу. — Промахнулся! — крикнул человечек с чёрной бородой и бросил ружьё на землю. — Я очень рад, что вы промахнулись, — сказал Володя. — Нет! — закричал человечек с чёрной бородой. — Я, Карл Иванович Шустерлинг, хотел застрелить зайца и промахнулся! Но я его застрелю! Уж я его застрелю! Карл Иванович схватил ружьё и побежал к лесу. — Подождите! — крикнул Володя. — Нет, нет, нет! Уж я его застрелю! — кричал Карл Иванович. Володя побежал за Карлом Ивановичем. — Карл Иванович! Карл Иванович! — кричал Володя. Но Карл Иванович, ничего не слушая, бежал дальше. Так они добежали до леса. Карл Иванович остановился и зарядил ружьё. — Ну, — сказал Карл Иванович, — теперь только попадись мне этот заяц! И Карл Иванович вошёл в лес. Володя шёл за Карлом Ивановичем. В лесу было темно, прохладно и пахло грибами. Карл Иванович держал ружьё наготове и заглядывал за каждый кустик. — Карл Иванович, — говорил Володя. — Пойдемте обратно. Не надо стрелять в зайчика. — Нет, нет! — говорил Карл Иванович. — Не мешайте мне! Вдруг из куста выскочил заяц и, увидя Карла Ивановича, подскочил, перевернулся в воздухе и пустился бежать. — Держи его! — кричал Карл Иванович. Володя бежал за Карлом Ивановичем. — О — о — о! — кричал Карл Иванович. — Сейчас я его! Раз, два, три! Чёрная борода Карла Ивановича развевалась в разные стороны. Карл Иванович скакал через кусты, кричал и размахивал руками. — Пуф! — сказал Карл Иванович, останавливаясь и вытирая рукавом лоб. — Пуф! Как я устал! Заяц сел на кочку и, подняв ушки, смотрел на Карла Ивановича. Ax ты, паршивый заяц! — крикнул Карл Иванович. — Ещё дразнишься! И Карл Иванович опять погнался за зайцем. Но, пробежав несколько шагов, Карл Иванович остановился и сел на пень. — Нет, больше не могу, — сказал Карл Иванович. * * * Кулаков уселся в глубокое кресло и моментально сидя заснул. Сидя заснул, а спустя несколько часов проснулся лёжа в гробу. Кулаков понял сразу, что он лежит в гробу. Дикий страх сковал Кулакова. Мутными глазами он посмотрел вокруг, и всюду, куда ни направлял он свой взор, он видел только цветы: цветы в корзинах, букеты цветов, перевязанные лентой, венки из цветов и цветы россыпью. “Меня хоронят”, — подумал с ужасом Кулаков и вдруг почувствовал гордость, что его, такого незначительного человека, хоронят так пышно, с таким количеством цветов. Рыцарь Алексей Алексеевич Алексеев был настоящий рыцарь. Так, например, однажды, увидя из трамвая, как одна дама запнулась о тумбу и выронила из кошелки стекляный колпак для настольной лампы, который тут же и разбился, Алексей Алексеевич, желая помочь этой даме, решил пожертвовать собой и, выскочив из трамвая на полном ходу, упал и раскроил себе о камень всю рожу. В другой раз, видя, как одна дама, перелезая через забор, зацепилась юбкой за гвоздь и застряла так, что, сидя верхом на заборе, не могла двинуться ни взад ни вперед, Алексей Алексеевич начал так волноваться, что от волнения выдавил себе языком два передних зуба. Одним словом, Алексей Алексеевич был самым настоящим рыцарем, да и не только по отношению к дамам. С небывалой легкостью Алексей Алексеевич мог пожертвовать своей жизнью за Веру, Царя и Отечество, что и доказал в 14–ом году, в начале германской войны, с криком “За Родину!” выбросившись на улицу из окна третьего этажа. Каким?то чудом Алексей Алексеевич остался жив, отделавшись только не серьезными ушибами, и вскоре, как столь редкостно — ревностный патриот, был отослан на фронт. На фронте Алексей Алексеевич отличался небывало возвышенными чувствами и всякий раз, когда он произносил слова: стяг, фанфара или даже просто эполеты, по лицу его бежала слеза умиления. В 16-<м>году Алексей Алексеевич был ранен в чресла и удален с фронта. Как инвалид I категории, Алексей Алексеевич не служил и, пользуясь свободным временем, излогал на бумаге свои патриотические чувства. Однажды, беседуя с Константином Лебедевым, Алексей Алексеевич сказал свою любимую фразу: “Я пострадал за Родину и разбил свои чресла, но существую силой убеждения своего заднего подсознания”. — И дурак! — сказал ему Константин Лебедев. — Наивысшую услугу родине окажет только ЛИБЕРАЛ. Почему?то эти слова глубоко запали в душу Алексея Алексеевича, и вот в 17–ом году он уже называет себя либералом, чреслами своими пострадавшего за отчизну. Революцию Алексей Алексеевич воспринял с восторгом, несмотря даже на то, что был лишон пенсии. Некоторое время К. Л. снабжал его тросниковым сахаром, шеколадом, консервированным салом и пшенной крупой. Но когда Константин Лебедев вдруг неизвестно куда пропал, Алексею Алексеевичу пришлось выйти на улицу и просить подояния. Сначала Алексей Алексеевич протягивал руку и говорил: “подайте, Христа ради, чреслами своими пострадавшему за Родину”. Но это успеха не имело. Тогда Алексей Алексеевич заменил слово “родину” словом “революцию”. Но и это успеха не имело. Тогда Алексей Алексеевич сочинил революционную песню и, завидя на улице человека, способного, по мнению Алексея Алексеевича, подать милостыню, делал шаг вперед и, гордо, с достоинством, откинув назад голову, начинал петь: На баррикады Мы все пойдем! За свободу Мы все покалечимся и умрем! И лихо, по — польски притопнув каблуком, Алексей Алексеевич протягивал шляпу и говорил: “Подайте милостыню, Христа ради”. Это помогало, и Алексей Алексеевич редко оставался без пищи. Все шло хорошо, но вот в 22–ом году Алексей Алексеевич познакомился с неким Иваном Ивановичем Пузыревым, торговавшим на Сенном рынке подсолнечным маслом. Пузырев пригласил Алексея Алексеевича в кафе, угостил его настоящим кофеем и сам, чавкая пирожными, изложил ему какое?то сложное предприятие, из которого Алексей Алексеевич понял только, что и ему надо что?то делать, за что он будет получать от Пузырева ценнейшие продукты питания. Алексей Алексеевич согласился, и Пузырев тут — же, в виде поощрения, передал ему под столом два цыбика чая и пачку папирос Раджа. С этого дня Алексей Алексеевич каждое утро приходил на рынок к Пузыреву и, получив от него какие то бумаги с кривыми подписями и бесчисленными печатями, брал саночки, если это происходило зимой, и, если это происходило летом, — тачку и отправлялся, по указанию Пузырева, по разным учреждениям, где, предъявив бумаги, получал какие?то ящики, которые грузил на свои саночки или тележку и вечером отвозил их Пузыреву на квартиру. Но однажды, когда Алексей Алексеевич подкатил свои саночки к пузыревской квартире, к нему подошли два человека, из которых один был в военной шинели, и спросили его: “Ваша фамилия Алексеев?” Потом Алексея Алексеевича посадили в автомобиль и увезли в тюрьму. На допросах Алексей Алексеевич ничего не понимал и всё только говорил, что он пострадал за революционную родину. Но, несмотря на это, был приговорен к 10 годам ссылки в северные части своего отечества. Вернувшись в 28–ом году обратно в Ленинград, Алексей Алексеевич занялся своим преждним ремеслом и, встав на углу пр. Володарского, закинул с достоинством голову, притопнул каблуком и запел: На баррикады Мы все пойдем! За свободу Мы все покалечимся и умрем! Но не успел он пропеть это и два раза, как был увезен в крытой машине куда?то по направлению к Адмиралтейству. Только его и видели. Вот краткая повесть жизни доблестного рыцаря и патриота Алексея Алексеевича Алексеева. * * * I Однажды я пришел в Госиздат и встретил в Госиздате Евгения Львовича Шварца, который, как всегда, был одет плохо, но с притензией на что то. Увидя меня, Шварц начал острить, тоже, как всегда, неудачно. Я острил значительно удачнее и скоро, в умственном отношении, положил Шварца на обе лопатки. Все вокруг завидывали моему остроумию, но никаких мер не предпринимали, так как буквально дохли от смеха. В особенности же дохла от смеха Нина Владимировна Гернет и Давид Ефемыч Рахмилович, для благозвучия называющий себя Южиным. Видя, что со мной шутки плохи, Шварц начал сбавлять свой тон и, наконец обложив меня просто матом, заявил, что в Тифлисе Заболоцкого знают все, а меня почти никто. Тут я обозлился и сказал, что я более историчен, чем Шварц и Заболоцкий, что от меня останется в истории светлое пятно, а они быстро забудутся. Почувствовав мое величие и крупное мировое значение, Шварц постепенно затрепетал и пригласил меня к себе на обед. II Я решил растрепать одну компанию, что и делаю. Начну с Валентины Ефимовны. Эта нехозяйственная особа приглашает нас к себе и, вместо еды, подает к столу какую?то кислятину. Я люблю поесть и знаю толк в еде. Меня кислятиной не проведешь! Я даже в ресторан, другой раз, захожу и смотрю, какая там еда. И терпеть не могу, когда с этой особенностью моего характера не считаются. Теперь перехожу к Леониду Савельевичу Липавскому. Он не постеснялся сказать мне в лицо, что ежемесячно сочиняет десять мыслей. Во — первых, — врет. Сочиняет не десять, а меньше. А во — вторых, я больше сочиняю. Я не считал, сколько я сочиняю в месяц, но должно быть, больше, чем он. Теперь относительно ещё одной особы, это Тамары Александровны. Эта особа наливается чаем и корчит из себя недотрогу. Она, мол, знает и то и это, и, мол, умнее, чем тот?то и даже интереснее, чем Туся. Всё это глупости! Я знаю женщин лучше, чем кто либо другой и про одетую женщину могу сказать, как она выглядит голой. Тамара Александровна слишком о себе думает. Себялюбие не только грех, но и порок. Нечего чаем наливаться. Посмотри лучше вокруг. Может быть, есть люди и по умнее тебя. Я вот, например, не тычу всем в глаза, что обладаю, мол, коллосальным умом. У меня есть все данные считать себя великим человеком. Да, впрочем, я себя таким и считаю. Потому то мне и обидно, и больно находиться среди людей, ниже меня поставленных по уму, и прозорливости, и таланту, и не чувствовать к себе вполне должного уважения. Почему, почему я лучше всех?

• Предыдущая
• 26/47
• Следующая