Послушай мое сердце - Питцорно Бьянка - Страница 28

• Предыдущая
• 28/56
• Следующая

Сестры Гудзон вслед за горячим шоколадом выпили по два лимонада и три газировки каждая. И съели пирожных: 20 — Аделаиде и 27 — Лучана. И не мини-пирожных, а больших настоящих: официанты приносили корзиночки с кремом, трубочки со сливками, «наполеон», безе, эклеры, берлинское печенье…

Они ели, пили, и лица у них раскраснелись, потому что в кондитерской было очень жарко.

Розальба подошла к стойке и попросила завернуть ей с собой леденцы, шоколад и халву.

— А твой папа знает об этом внеплановом празднике? — спросил хозяин. — Смотри, счет уже перевалил за 4500 лир.

— Знает-знает! — соврала Розальба. А сама подсчитывала про себя: «Полтора-два месяца на завтрак придется заказывать только горячий шоколад. Никаких пирожных. Или даже стакан молока, он дешевле. Только бы потом не захотеть есть посреди уроков!»

Но она совершенно не жалела о своей щедрости. Аделаиде и Лучана благодаря ей смогли раз в жизни съесть все, действительно ВСЕ пирожные, какие хотели.

— Теперь нам пора, — сказала она, вернувшись за столик. — Элиза почти час уже ждет нас у вас дома. Она наверное, волнуется.

Лучана встала, протягивая руку к блюду, на котором оставалось пять пирожных с кремом. Аделаиде остановила ее злым взглядом.

— Я для детей брала! — оправдывалась Лучана.

— Не беспокойся. У нас есть халва и леденцы.

Когда они вышли из кондитерской, уже стемнело Розальбе показалось, что сестры Гудзон какие-то бледные. Но она решила, что это из-за освещения. Вскоре Лучана начала пошатываться, как пьяная.

— Эй, смотри под ноги! — прикрикнула на нее Аделаиде.

— Мне плохо, — объявила младшая сестра, остановившись у фонаря. — Мне очень плохо. Я умираю.

— Давай мы отведем тебя в больницу, — встревожилась Розальба. А что, если кто-то подсыпал яд в пирожные синьора Манны?

— Какая еще больница! — успокоила ее Аделаиде. — Она всегда так говорит, когда у нее болит живот. Лучана, если ты мне заблюешь ноги, я тебе башку оторву!

Пока Лучану рвало, Аделаиде заботливо поддерживала ее за лоб. Лучана плакала и причитала:

— У меня болит живот! Мне срочно нужно в туалет!

— Давай прямо здесь, тут никого нет.

Когда трагедия закончилась, Аделаида спросила:

— Сколько стоили пирожные и все остальное?

Розальба неопределенно махнула рукой — невежливо называть цену.

— Говорю тебе, не меньше двух тысяч, — заявила Аделаиде, которая не очень-то разбиралась в роскошных кондитерских. — Ну вот, а эта дура тысячу лир проср…ла.

Это было такое нехорошее слово! Розальба его только на заборе читала, но никогда не слышала, чтоб кто-нибудь произносил его вслух, даже Джиджи, рассыльный со склада, самый невоспитанный и грубый мальчишка, которого она знала.

На следующий день после школы Элиза и Розальба отправились делать уроки к Приске и всё ей рассказали: про дом Аделаиде, про то, как Розальба пригласила их в кондитерскую, и чем все это закончилось.

— …и Аделаиде сказала: «Тысячу лир проср…ла!» — повторяли они, произнося грубое слово целиком и задыхаясь от смеха.

Они ужасались грубости этого слова и одновременно восхищались, что им хватает смелости его повторять. Весь вечер, вместо того чтобы заниматься, они только и делали, что выдумывали разные истории, которые можно было закончить словами «…и мы все проср…ли!»

— Слушайте, у меня идея! — сказала вдруг Приска. — Отныне Элиза на все вопросы учительницы должна отвечать этим выражением.

— Я не смогу. У меня смелости не хватит… — сказала Элиза.

— Ты хочешь добиться кровавой расправы или нет?

— Да, но… я не могу, Приска, правда не могу!

— Да можешь-можешь! — ободрила ее Розальба. — Помнишь, как легко получилось с туфлей? На этот раз учительница не сможет притвориться, что все в порядке. Она не сможет ударить в грязь лицом перед всем классом. Ей придется отвесить тебе оплеуху или хотя бы ударить палкой…

— А ты расскажешь все дяде Казимиро! — торжествующе заключила Приска. — Но прошу тебя, подожди, пока я не выздоровлю и не вернусь в школу. Я не хочу пропустить это зрелище.

Спустя четыре дня она уже снова сидела за партой.

— Не будь трусихой, умоляю, — шепнула она, сжимая Элизину руку.

Удобный случай представился только около одиннадцати. Учительница только что подробно рассказала об экспедиции Христофора Колумба.

— А теперь посмотрим, кто помнит названия трех кораблей? — сказала она наконец, оглядывая класс. — Давай ты, Серели.

Марина встала:

— Первый корабль назывался «Нинья», что по-испански значит «девочка», «малютка»…

— Достаточно! Теперь ты… Ланди, скажи-ка мне, как назывался второй корабль?

— «Пинта», — ответила Флавия.

— Отлично. А третий?.. Посмотрим… посмотрим… кто мне скажет, как назывался третий…

Учительница медленно обводила взглядом ряды, но ученицы сидели спокойно, ведь ответ знала каждая. Еще бы, они ведь слышали это имя десять минут назад! Только Приска, Розальба и Элиза слышали, как кровь стучит в висках, и трепетали.

— Посмотрим-посмотрим… Ты… Маффеи! Как назывался последний корабль?

Элиза встала. Во рту у нее пересохло. Она открыла рот, но не произнесла ни звука.

— Давай, это очень просто, — ободрила ее учительница.

Молчание.

— Не помнишь? Я тебе подскажу. Он назывался С…

— Сра…ая Мария, — звонко сказала Элиза (она, естественно, произнесла слово целиком. Мы здесь не будем писать его полностью, чтобы не нарываться на неприятности, у нас же нет никакого дяди Казимиро, который нас защитит).

Учительница застыла как соляной столп. Она ушам своим не верила: может, у нее слуховые галлюцинации? Но испуганные лица учениц убедили ее, что она не ослышалась:

— Маффеи! Ты с ума сошла? Как назывался третий корабль Колумба?

— Сра…ая Мария! — повторила Элиза, ей уже было не страшно — все равно как прыгнуть с вышки и обнаружить, что вода держит.

— Это уж слишком! — закричала учительница. — Кто тебя научил такому слову? Кто это был?

— Никто, — ответила Элиза.

— Как это никто?

— Я сама его придумала.

Кое-кто из девочек начал посмеиваться. Одна Подлиза отчетливо прошептала на ухо соседке по парте:

— Сра…ая Мария. Ничего себе придумала!

— Тихо! — взревела учительница.

Никогда они еще не видели, чтобы она так выходила из себя. Она вся взмокла, руки у нее дрожали, она с трудом могла говорить. «Ну теперь-то она точно ее побьет, никуда не денется, — подумала Розальба. — Если она ее не ударит, никто из нас больше не будет ее уважать».

Элиза ждала, гордо выпрямившись, как героиня какого-нибудь романа.

— Маффеи! — сказала учительница, тыкая в нее пальцем. — Если ты мне не скажешь, кто тебя научил этому слову, я тебя… я тебя…

«Ну давай, смелее!» — попыталась передать ей мысли на расстоянии Приска.

— Я тебя… — повторяла учительница, как заевшая пластинка. Но выражение лица у нее было таким свирепым что Притворщицы прекратили хихикать и замолкли. Кролики дрожали, как самые настоящие кролики.

— Кто тебя этому научил? — прогремела синьора Сфорца.

— Я! — вскочила Иоланда. Ей тоже хотелось показать себя героиней перед одноклассницами, как Гарроне, про которого она читала в «Сердце» де Амичиса. Ей хотелось отплатить, единственным возможным для нее способом, Элизе и остальным за рождественский подарок. Она ненавидела чувствовать себя кому-то обязанной. И потом, она вынесла уже столько ударов палкой, оплеух, столько временных исключений с занятий, а Элиза была такая нежная, этакая сладкая куколка.

Элиза, которая этого совсем не ожидала, завизжала:

— Это неправда! Это не она!

— Не пытайся ее защитить! — сказала синьора Сфорца, счастливая, что может свою ярость вылить на Иоланду. — Конечно, она. Кто еще? Я была уверена, что такая порядочная девочка, как ты, такое слово могла услышать только от двух этих сквернословок. Я не просто так не хотела их видеть в своем классе.

• Предыдущая
• 28/56
• Следующая