Река времен. Ave Maria - Михальский Вацлав Вацлавович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/20
• Следующая

– Аннет, давай еще по чашечке кофе с пирожными, – сказала Мария, – очень хочется пирожных…

Гарсон был доволен новым заказом и сказал, что пирожные у них только испекли, отличные пирожные эклер, крем чудный!

– Сто лет не ела пирожных, а тут вдруг захотелось невыносимо, – сказала Мария, а подумала о своей возможной беременности.

Когда гарсон принес счет, Мария полезла в сумочку за кошельком, но Аннет опередила ее.

– Разрешите, я заплачу, пожалуйста! – Голос девушки прозвучал так напряженно, так просительно, что Мария убрала свой кошелек.

Знакомый холодок пробежал в груди Марии. Она доверяла этому холодку, – до сих пор он ни разу ее не обманывал.

– Слушай, Аня, у меня есть деловой разговор. Говорить по-французски или по-русски?

– Если разговор серьезный, то лучше по-французски, – настороженно отвечала девушка.

– Хорошо. Давай по-французски. Аннет, жизнь полна неожиданностей, бывают всякие штуки. Ты меня понимаешь?

– После того, что случилось со мной, понимаю, – лукаво отвечала Аннет.

– Вот и хорошо. Я решила купить тебе квартиру, чтобы ты чувствовала себя независимой от меня.

– Квартиру?

– Да, небольшую, например, из трех комнат. Есть хорошие доходные лома с хорошим обслуживанием. Квартиры будут только расти в цене. Ты согласна?

– Согласна – они будут расти в цене.

– Нет, я спрашиваю, тебя устроит трехкомнатная?

– Нет, мадам.

– А сколько тебе надо комнат? – ошарашенно спросила Мария.

– Нисколько. Я не приму такого подарка, мадам.

Золушка явно не собиралась садиться в золоченую карету. Да, знакомый холодок пробежал в груди Марии, да, она приняла решение, но не тут-то было.

Мария взяла паузу, а когда поняла, что не перемолчит рыженькую и такую, казалось, простенькую Аннет, наконец сказала:

– Почему ты отказываешься? Такие предложения делаются людям не часто.

– Возможно, мадам, но это не для меня.

– Все-таки объясни, если можешь, – очень мягко попросила Мария, – я ведь тебе предлагала от чистого сердца.

– Я верю вам, мадам Мари, но вы ведь совсем меня не знаете. Может, завтра я брошу все и укачу обратно в Марсель.

– Ты не хочешь учиться?

– Очень хочу, мадам, но меня ведь будет мучить совесть: вдруг я не отдам тому, следующему по вашей цепочке, то, что возьму у вас.

– Почему?

– Мадам, тому может быть тысяча причин: я могу заболеть, могу влюбиться, выскочить замуж и нарожать кучу детей… Я очень хочу много деток.

– Кто же не хочет, – чуть слышно произнесла Мария. – Ладно, я тебя понимаю, давай поживем, поучимся годик, а там – как карта ляжет.

– Вот это подходит! – просияла Аннет.

«В двадцать лет ума нет – и не будет. В тридцать лет жены нет – и не будет. В сорок лет денег нет – и не будет». Мария Александровна знала эту поговорку еще с николаевских времен. Так частенько говоривала ее нянька баба Клава. Войдя в зрелый возраст, Мария Александровна однажды подумала, что в ее собственной жизни все было не совсем так. Ум ее проявился рано, и денег до сорока лет к ней пришло столько, что и за десять жизней не прожить, если, конечно, не играть в азартные игры или не раздавать имущество бедным, как сделал когда-то Блаженный Августин из Карфагена, да и многие другие люди делали это и до и после него. И с умом и с деньгами все было по поговорке, а вот муж ее Антуан спустился с небес, когда Марии было за тридцать. Правда, и исчез Антуан в небе над Ла-Маншем, когда ей еще не исполнилось сорока лет.

Деньги, деньги, деньги… Как много говорят и как много думают о деньгах люди, конечно, прежде всего, те, у кого их слишком мало или слишком много.

Деньги играли в жизни Марии Александровны довольно странную роль. В детстве и отрочестве она просто не замечала их существования – все, что было ей нужно, приходило как бы само собой от родителей. В Тунизии, в Севастопольском морском корпусе, что нашел приют в высеченном в скалах форте Джебель-Кебир, она жила на всем готовом, не видела денег и лишь понаслышке знала об их существовании. В губернаторском дворце Николь ей тоже было не до денег, и там же в конце концов она отказалась от большого состояния, чем сильно обидела свою спасительницу. Первые живые деньги дал на дорогу из Тунизии в Прагу ее крестный отец адмирал Герасимов, а адмирал Беренц подарил массивный платиновый перстень с большим васильково-синим прозрачным сапфиром. В Праге она сдала его в скупку, ей дали денег, и перстень спас ее в первые месяцы пражского выживания. Но ни деньги, которые дал ей крестный, ни деньги, полученные за перстень, не запечатлелись в памяти как деньги. По-настоящему свои первые деньги она получила за работу в посудомойке Пражского университета, где долгими вечерами перемывала горы грязной посуды, где неистребимо пахло прогорклым жиром, закисшими мокрыми тряпками, пропаренной грязью со сложным букетом наипротивнейших запахов. При исключительно тонком природном обонянии Марии было очень тяжело в посудомойке, но она выстояла, она продержалась до тех пор, пока не нашла репетиторства, пока не появилась хорошенькая Идочка и другие ученики. В посудомойке пальцы ее разбухали от горячей воды, и подушечка каждого пальца становилась белою и рыхлою. После того, как она отработала в посудомойке первые две недели, ей дали несколько хрустких новеньких цветных бумажек прямоугольной формы – чешские кроны. Вот эти, полученные за противную, тяжелую работу бумажки и вошли в ее сознание как деньги. Позднее, во Франции, на заводе «Рено», ей давали другие бумажки, французские. Ей всегда было удивительно, что прямоугольную цветную бумажку можно обменять хоть на ботинки, хоть на колбасу… В банке господина Жака она узнала, что первые бумажные деньги появились в Китае в XI веке и продержались там триста лет. Потом в Китай пришел экономический упадок, как сказали бы сейчас, кризис, бумажные деньги перекочевали в Европу и только в последней четверти XVIII века получили хождение в России. Все это господин Жак рассказывал Марии, когда устроил ей экскурсию в святая святых своего банка – в хранилище. Там Мария в первый и последний раз в своей жизни увидела такое количество штабелей с пачками бумажных денег, что они совсем перестали восприниматься ею как деньги, а только как прямоугольные цветные листочки, сбитые в пачки со специфическим запахом типографской краски.

– Если хочешь иметь большие деньги, то лучше всего работать с самими деньгами, как с товаром, – сказал ей тогда банкир Жак. – Конечно, деньги надо любить. Я не стал первым банкиром Европы, наверное, потому, что отношусь к ним с юмором, а они не прощают такого отношения к себе. Надо любить именно сами деньги, а не те удовольствия или то имущество, которые можно за них получить. Я в прошлом морской офицер, артиллерист, и это мешает мне беззаветно любить деньги ради денег. Я всегда понимал, что если некое удовольствие от жизни можно купить, например, за сто франков, то удовольствие в два раза большее уже не за двести, а за сто, умноженное на сто, – за десять тысяч; а в три раза большее не за двадцать тысяч, а за десять тысяч, умноженные на десять тысяч, – за сто миллионов, а дальше начинаются такие цифры, покрыть которые нельзя всеми деньгами мира. Так что возможности денег вполне конечны, и потом, кое-что нельзя купить и кое-что нельзя продать. Вы имейте это в виду, Мари, – закончил он иронично и по-отечески ласково прикоснулся теплой, сухой ладонью к ее руке.

– Спасибо, мсье Жак, ваши стеллажи с цветными бумажками очень убедительны.

– Но вы уж не говорите о них столь пренебрежительно, – улыбнулся банкир Жак, показывая ровные вставные зубы, – за этими цветными бумажками стоят большие договоренности. Весь мир спасают от хаоса договоренности, они как корсет, и бумажные деньги играют в этом корсете не последнюю роль. И еще очень важна охранная функция денег. Если у вас одна комната золота, а у меня полторы, то появляется соблазн вас съесть. И вы стремитесь к тому, чтобы у вас тоже было полторы. Ничто так не умиротворяет, как равенство сил. Военные и политики называют это паритетом.

• Предыдущая
• 15/20
• Следующая