Река времен. Ave Maria - Михальский Вацлав Вацлавович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/20
• Следующая

За необыкновенно широким и чисто вымытым окном просторной кухни парижского особняка Марии Александровны было еще полутемно. Уличное освещение уже выключили, но ноябрьское утро еще не вошло в полную силу, а мелкий обложной дождь одинаково плотно скрывал от глаз и далеко отстоящую Эйфелеву башню и находившийся всего лишь в сотне метров от дома мост Александра III, украшенный массивными прямоугольными колоннами с золочеными крылатыми конями на них.

– Ну че, кофий, круасу, повидлу? – спросила Марию тетя Нюся.

– Не, Нюсь, чего-то такого хочется… Давай яичницу с беконом и с твоими знаменитыми солено-перчеными херсонскими помидорчиками. Остренького хочется, солененького.

– С утра солененького? А ты не понесла, мать? – взглянув на Марию в упор, спросила тетя Нюся.

– Дал бы Бог, – смутилась Мария.

– Кажись, дал, – с надеждой проговорила тетя Нюся и троекратно перекрестилась. – Эх, кабы дал! Как бы я его понянчила!

– А где наша Аннет? – перебила ее Мария, суеверно желая уйти от преждевременного разговора.

– Така шустренька, така моторна, – с материнской теплотой в голосе начала об Аннет тетя Нюся. – Ты чуй, я токи встала, а вона вже окно у кухни помыла, пыль во всех комнатах вытерла и спрашивает меня по-французскому, как полы натирать, шоб я подучила. Наша дивчина, херсонска! А я ей: иди, мойся, позавтракаем, тогда видно будет. Моется. Та ни, вже помылась, вон писинку муркает в своей комнатке. Аня! – громко окликнула она в приоткрытую дверь кухни. – Иди завтракать! – Большинство слов тетя Нюся выговаривала по-украински, но и русские слова получались у нее абсолютно чисто, без малейшего акцента. Такой особенностью устной речи обладали многие жители юга Малороссии, наделенные от природы хорошим музыкальным слухом

– Сейчас приду! – крикнула из своей комнаты девушка по-французски. – Вот она я! – встала Аннет на пороге кухни через минуту. Веселая, рыжая, чистенькая, с блестящей пипкой аккуратного остренького носика, с плутовским быстрым взглядом ярко-зеленых глаз с чуть припухшими веками.

«Нет, она все-таки непостижимо похожа на Анечку Галушко, – в который раз подумала Мария. – Быть ей детским врачом».

При виде Аннет Мария уже не в первый раз вспомнила всеобщую любимицу их семьи Анечку Галушко. Их семьи в том далеком сказочном городе Николаеве с его исключительно прямыми и широкими улицами, чтобы по ним было удобно возить длинномерный строевой лес; с его знаменитыми верфями, на которых строились лучшие корабли Империи, с его градоначальником и начальником порта папa; с Морским собранием, где ставились спектакли по чеховским пьесам, с оклеенной для звукоизоляции папье-маше и пахнувшей мышами тесной суфлерской будкой на сцене.

– Садись за стол, сейчас нам Нюся яичницу сделает, – пригласила Аннет Мария. – Слушай, а у тебя отец был грек? – все это Мария сказала по-русски.

– Грек. У него мама была гречанка, а отец русский. А вы откуда знаете? – по-французски отвечала Аннет.

– Это не я знаю. Это Нюся.

– Грек! – обрадовалась тетя Нюся, разбивавшая куриные яйца в глубокую тарелку и одновременно ставившая сковородку на газовую горелку.

– Грек, – подтвердила Аннет по-русски.

– Тоды я батьку твово знала. Чернявый, высокий. Во такий. – И тетя Нюся широко развела плечи, изображая богатыря.

Аннет очень обрадовалась, она поняла, что тетя Нюся знала именно ее отца-богатыря.

– Со свинкой, с коклюшем я своих хлопчиков таскала до твово батьки. Хороший был человек, безотказный.

– Настоящий врач и должен быть безотказным, – сказала Мария, – наша Анечка тоже будет врачом. Выучится.

Хотя и Мария, и Нюся говорили по-русски, Аннет все поняла правильно. Ее лукавое личико вдруг стало задумчивым, и она рассудительно сказала по-французски:

– Мир тесен.

– Боже мой! – удивленно проговорила Мария. – Бывают же такие совпадения! Наша Анечка Галушко точь-в-точь так же, как Аннет, иногда вдруг становилась задумчивой и обязательно изрекала что-нибудь рассудительное. Да, что ни говори: «Бывают странные сближенья…»

Аннет жила в доме Марии Александровны вторую неделю. С тетей Нюсей они сразу нашли общий язык, да и Фунтик принял гостью на удивление любезно. Обычно никому кроме Марии, тети Нюси и доктора Франсуа он не позволял даже погладить себя, а Аннет с первого дня чесала ему за ушком и под горлом, вычесывала лишнюю шерсть густой металлической гребенкой, брала его на руки.

– Фуня, ну ты и предатель! – ласково говорила ему Мария Александровна. – Значит, ты считаешь, что Аннет хорошая девушка?

Фунтик жмурился, но не отрицал, что Аннет ему по душе.

Успели они за это время съездить и на медицинский факультет Сорбонны, основанный еще в 1253 году. Все разузнали там честь честью. Оказалось, что занятия на подготовительных курсах медицинского факультета начнутся только в январе, но оплатить их можно было сейчас. Мария оплатила.

– Мадам Мари, как же я буду с вами расплачиваться? – спросила Аннет, когда они сели в машину, чтобы ехать домой.

– Там видно будет.

– Я так не могу, мадам Мари, давайте я пойду работать, пока еще не учусь.

– Ты уже учишься. А расплачиваться будешь не со мной, а с кем-нибудь другим в своей жизни. Ты меня поняла?

– Не совсем, мадам Мари, – сказала Аннет, с интересом наблюдая, как ловко ведет машину Мария.

– Когда ты станешь врачом и будешь зарабатывать хорошие деньги, тебе наверняка встретится молодая девушка или парень, которым надо помочь. Вот так ты отдашь свой долг.

– Отдам! – угрюмо насупившись, непреклонно сказала Аннет.

– Отдашь. Я не сомневаюсь в тебе.

– А мы далеко от Монмартра? – спросила Аннет.

– Недалеко. Точно, давай заедем, я покажу тебе Монмартр.

Улицы Парижа в те времена не были забиты машинами, и дорога до Монмартра не заняла много времени.

Первым делом они посетили церковь Сакре-Кёр, где в намоленной полутьме, стоя в проходе между деревянными скамьями, вознесли свои тайные просьбы Всевышнему.

Потом поднялись на Монмартрский холм, на маленькую площадь, где собирались художники и всегда работали ювелирные лавки. В тот будний пасмурный день мутно-серое небо стояло высоко, и дождя не было, но дул порывистый низовой ветер, погода стояла зябкая, явно не располагавшая к рисункам с натуры. Под облетевшими кленами несколько художников все-таки приплясывали перед своими готовыми к бою мольбертами – вдруг набредет посетитель: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».

Аннет захотелось, чтобы ее нарисовали, – это ясно прочитывалось по ее лицу.

– Не спеши, – перехватив обращенный к художникам взгляд девушки, сказала Мария. – Мы еще приедем сюда, когда здесь будет настоящий мастер, я его знаю.

Аннет кивнула в знак в согласия.

– Зайдем в кафе? – предложила Мария по-русски.

– Карашо, – также по-русски отвечала Аннет.

– Мадам, мадемуазель, вам кофе со сливками? – спросил их в кафе все тот же пожилой гарсон.

– Нет, – сказала Мария.

– И мне без сливок, – обворожительно улыбнулась гарсону Аннет, и Мария с удовольствием отметила, какая у нее белозубая улыбка. «Хорошие зубы – крепкое здоровье. Дай Бог ей удачи», – подумала о своей спутнице Мария.

В кафе кроме них не было посетителей, и это вносило щемящую ноту единственности и неповторимости каждого ускользающего мгновения. Глядя сквозь широкие окна вниз на площадь, на торговцев каштанами с их жаровнями, на художников без работы под облетевшими кленами, Мария Александровна, как и в прошлый раз, когда она чудом встретила Павла, думала о великом беспамятстве Жизни. Совсем недавно вон там, под кленами, позировал художнику ее Павел, а сейчас он далеко в Америке, и ничто на этой Монмартрской площади не напоминает, что он был когда-то здесь, ничто кроме ее, Марииной, памяти. Нет, еще сохранился карандашный набросок портрета Павла, сделанный здесь, на Монмартре: «…а если что и остается чрез звуки лиры и трубы, то вечности жерлом пожрется и общей не уйдет судьбы!» Да, именно так: память на этом свете остается «через звуки лиры», то есть через литературу и искусство. И еще память остается «через звуки трубы» – имеется в виду труба, призывающая на смертный бой, то есть остается память о войнах. Печально, но это так и никак иначе.

• Предыдущая
• 14/20
• Следующая