Добрый ангел смерти - Курков Андрей Юрьевич - Страница 29

• Предыдущая
• 29/69
• Следующая

Гуля отошла в сторону и принялась укладывать свои вещи обратно в двойной баул.

— А чай у тебя какой? — неожиданно спросил ее полковник. — Цейлонский?

— Здесь все китайское. — обернувшись на мгновение, ответила моя жена. — Зеленый есть, желтый… Полковник Тараненко кивнул и повернулся к котелку.

Наконец он налил себе в кружку кипящей воды, бросил туда два куска сахара-рафинада и стал громко разбалтывать все ложкой.

— Товарищ полковник, — проговорил я. — Может, хотите с молоком?

— С молоком? Откуда здесь молоко?

— У меня сухое, детское.

Полковник бросил внимательный взгляд на мои вещи, разложенные рядом с опустошенным рюкзаком.

— Вон то? — спросил он, показывая рукой на банки «детского питания». Я кивнул.

— Ну давай, раз предлагаешь! — Он поднялся, открыл одну банку и высыпал в кружку две или три ложки белого порошка;

Плотно закрыв банку, он вернулся на свой стульчик возле костра. Подул на кружку, посмотрел на небо. Кофе еще был слишком горяч, и он опустил кружку на песок, а сам, порывшись в своем брезентовом рюкзаке, достал бежевую панамку с надписью «Ялта-86» и натянул ее на голову.

— Сидели б вы по своим хатам, я бы сейчас в отпуск пошел, — грустно произнес он. — Думаете, я сам эту систему придумал? Это все начальство! Им бы только побольше успешных операций за минимум бюджетных средств! А у меня путевка в Одессу пропала. В санаторий имени Чкалова! Жарься теперь здесь с вами на солнце, да еще и моря рядом нет.

— А Каспийское? — спросил я. Полковник скривился и протянул руку вниз за кружкой.

Я с нетерпением ждал момента, когда будет сделан первый глоток. Но «адидасовец» Тараненко не любил горячих напитков. Он ждал, когда кофе остынет.

Ждал еще минут пять, и только после этого кружка, наконец, приблизилась к его губам. Я с облегчением выдохнул свое напряжение. Оставалось подождать, пока он напьется.

Тяжело отрываясь от бледно-желтого песка пустыни, Витольд Юхимович Тараненко почему-то вспоминал хатку-мазанку своей бабушки — Федоры Кирилловны Кармелюк, которую, как казалось ему, всю жизнь, чуть ли не от самого рождения, все односельчане называли бабкой Федорой. Словно и детства у нее никогда не было. Тело полковника неспешно возносилось и вот он уже открыл глаза, которые закрыл десятью минутами раньше из-за неожиданной "медленности кровообращения.

Открыл глаза и действительно увидел уже далеко внизу эту хатку, стоявшую на окраине села в Хмельницкой области, в такой глуши, что даже колхозы там возникли только после войны. Нет, понимал полковник, что не может он сейчас пролетать над бабушкиной хатой, во-первых, потому что еще невысоко поднялся, во-вторых, из-за неопределенности самого полета и непонимания его причин.

«Мираж», — подумал про хатку Витольд Юхимович, но тут же еще раз глянул вниз, на удаляющуюся от него твердь.

Воздух на этой высоте показался ему сладким, и несмотря на висевшее вверху солнце, жары он уже не ощущал. Ощущал только смешение мыслей, которые вели себя как солдаты-новобранцы, еще не построившиеся в шеренгу и еще не знающие, как надо строиться. «Цыц!» — прикрикнул на них опять же мысленно полковник, и они успокоились. Затихли. И такая благодать возникла на душе у него, что он осмотрелся по сторонам и сосредоточился на ощущениях полета. Полет продолжался.

Сделав несколько движений руками и ногами, полковник Тараненко осознал его реальность, а кроме прочего понял, что его тело с прижатыми к бокам руками и ногами вместе обладает лучшими аэродинамическими качествами, чем оно же с ногами на ширине плеч и руками, разведенными в стороны. Прозрачность воздуха была поразительна — он увидел какой-то маленький камешек, размером с теннисный шарик, летевший ему навстречу. Они сближались, и когда до шарика оставалось метра два-три, полковник Тараненко увидел, что пролетит он в каких-нибудь сантиметрах тридцати от его тела. И тогда выставил Витольд Юхимович открытую ладонь на пути у шарика и поймал его. И от этого неожиданного соприкосновения двух летящих навстречу друг другу тел закружился медленным воздушным волчком полковник Тараненко, сжимавший в ладони пойманный космический предмет, похожий на теннисный шарик. Витольда Юхимовича еще несколько раз развернуло, отнесло куда-то в сторону, словно он танцевал вальс с невидимым партнером. И наконец движение остановилось, и завис полковник в пространстве. И тогда он поднес ладонь с предметом к глазам и рассмотрел, что же это он словил, и даже головой мотнул от удивления — в его ладони лежало яйцо-крашенка, расписанное знакомым карпатским орнаментом. Только краски уже пожухли и едва прочитывались. Видно, на солнце выгорели. Не зная почему, но Юхим Витольдович стал кроить яйцо в руке и еще внимательнее рассматривать орнамент — возникло желание найти дату, захотелось узнать: сколько уже лет летает это яйцо по космосу. Но даты нигде не было. Один лишь кольцевой орнамент, в котором все линии: и ровные, и зигзагообразные, и ломаные, сходились, словно вечная ниточка без концов.

«Даже если с последней Пасхи, — подумал полковник, — то все равно давно уже…»

И вдруг что-то крупное, летящее навстречу, привлекло его внимание. Он повернул голову и увидел человеческую фигуру, облаченную не во что-нибудь, а в самый настоящий комбинезон космонавта, со скафандром на голове. Фигура летела ему навстречу медленно, намного медленнее пойманного яйца. Было что-то основательное в полете космонавта. А когда приблизился космонавт к полковнику, рассмотрел его Витольд Юхимович — старик с жидкими седыми волосами, плохо выбритый, на шее выглядывает из-под комбинезона рубашка-вышиванка. Пока полковник разглядывал автономно плывущего в пространстве старика-космонавта, тот неожиданно выхватил из руки полковника пасхальное яйцо и ударил полковника ногой. Удар, конечно, был слабый, никакой боли. Но обидно стало полковнику.

Пальцы его сжались в кулаки. Он уже мысленно дотягивался правой рукой до скафандра, но тут опять какое-то научное объяснение возникло в его голове — а вдруг, подумал полковник, он не ударил меня, а просто оттолкнулся, чтобы продолжить свое движение? Ведь нет здесь тяготения! И как бы в доказательство этому увидел он на лице медленно отплывающего прочь старика-космонавта улыбку благодарности. И поднял над оскафандренной головой старик пасхальное яйцо, поднял и помахал им. «Наверно, его яйцо!» — подумал полковник. Но все равно боролись в его сознании обида на этого космонавта и желание простить и объяснить его поступок.

Пока Гуля развязывала меня, я объяснил Петру, каким образом и куда отправился бодрый дух нашего «адидасовца».

Петра Гуля развязала последним, и он тотчас схватил свою веревку и бросился к лежавшему возле раскладного стульчика с улыбкой на лице полковнику Тараненко.

— Я тоби зараз покажу, як из свойим народом воюваты! — выкрикнул он.

А полковнику в это время все было глубоко фиолетово. Его тело лежало мертвым грузом на теплом песке. Оно являлось всего лишь залогом его будущего возвращения на землю.

— Не спеши! — Я попробовал остановить Петра, но он уже перевернул полковничье тело на живот и лихорадочными движениями связывал на спине Тараненко его вялые запястья.

Потом, уже остыв, спокойно стянул веревкой лодыжки, уселся на песке, как охотник у поверженного медведя, и закурил свою трубку.

Галя взволнованно смотрела на него, я прочитал в ее глазах любовь к этому поджарому резковатому парню. Я даже не знал, каковы их отношения, кто они: муж и жена или просто соратники, как Ленин и Крупская?

Но в любом случае, они подходили друг другу, они были больше, чем «одной крови». Потом я глянул на Гулю, возившуюся у костра. На Гуле была зеленая рубаха-платье, ее темно-каштановые волосы полупрозрачной ширмочкой закрывали часть лица. Мне до сих пор не верилось, что она и я являем собою то «мы», которое называется семьею. Да, она назвала себя моей женой, но у нас еще не было отношений, которые, как какой-нибудь клей «момент», делают людей неотделимыми друг от друга. У нас, или по крайней мере у меня эмоции и чувства были не выстроенные, до сих пор полностью не осознанные. Что было у нее ко мне — я еще не знал. Ее характер оставался для меня загадкой. Смесь невидимой стали и внешней покорности. Такую смесь, не встреть я Гулю, и представить бы себе не смог в одном человеке.

• Предыдущая
• 29/69
• Следующая