Дайте кошке слово - Романова Наталья Игоревна - Страница 6

• Предыдущая
• 6/54
• Следующая

А вот в работе с головастиками изобретать мне ничего не пришлось. Может быть, изобрести способ нахождения икры? Ведь без икры работу нельзя закончить.

— Икра! Икра!

Вскакиваю. Хватаю банку. Бегу. Сева стоит недалеко от берега. Но протянуть руку за банкой не может: в левой руке у него ветка, на которой икра, а в правой петли от сапог. Что же делать? Сбрасываю туфли.

— Здесь тина.

Надеваю туфли, бегу в лес. К длинной палке поясом от платья привязываю банку. Бегу обратно, протягиваю палку. Банка опускается на воду прямо у Севиной руки.

Зародыши в икринках разные: круглые, овальные, продолговатые. Это оттого, что они развиваются. Вокруг каждого зародыша большой шар прозрачной слизи.

Вылупившиеся головастики похожи на коротенькие сухие палочки. Присосками они прикреплены к листьям.

Прямо с листьями Сева вложил их в банку.

— В Шарапове! — кричит Сева.

— В Шарапове! — кричу я.

И мы мчимся в Шарапове пить квас. Где это Шарапово, мы не знаем, знаем только, что Серое озеро находится на пути.

Церковь. Она стоит слева от дороги. Она наполовину разрушена. Возле церкви десяток могил с плитами и крестами.

— Смотри — наши фамилии, — говорит мне Сева, указывая на два креста.

Я смотрю на кресты. Да, на одном кресте написано — Морозова, на другом — Голицын. Поразительно!

— Послушай, Морозова, по-моему, они были соавторами.

— И Морозова перегрызла Голицыну горло?

— Не исключено. Вот что, Морозова, давай залезем на колокольню и посмотрим, где, наконец, это Шарапово.

Шарапово, оказывается, совсем рядом, за крохотным леском. С колокольни оно хорошо видно. Даже будка, в которой продают квас. Только будка закрыта. У Севы по-детски надутое, обиженное лицо. Словно кто-то ему назло закрыл будку. И чего мы потащились в это дурацкое Шарапово! Обратно теперь, наверно, километров пятнадцать идти.

— Хоть бы колокола на этой колокольне были.

— Зачем тебе колокола? — удивляюсь я.

— А у меня с детства мечта — ударить в колокол.

Обратно идем рядом. Может быть, возымела действие моя утренняя просьба? Сева беспрерывно говорит. Обсуждается все на свете. Музыка, биофизика, литература, математика. И вдруг совсем неожиданно:

— Николай Иванович считает, что ты прирожденный эмбриолог.

— Да ну! А еще что он считает?

— Еще он считает, что ты витаешь в небе и тебя надо спустить на землю.

Я готовлюсь к докладу. Готовлюсь, лежа на кровати. Я устала. Два дня назад я наконец закончила все рисунки, и мы начали писать работу. Писали целыми днями с утра до ночи. Измучилась я с Севой ужасно. Но что такое Сева, я, кажется, наконец поняла. Он способный мальчик, все схватывает на лету и поэтому привык прыгать по верхам, ни во что глубоко не вникая. Когда мы писали доклад, я переделывала каждую фразу по тридцать раз, добиваясь точности выражений и ясности мысли. Севу это возмущало. Видите ли, он бы один написал весь доклад за двадцать минут. По его мнению, эта тема не стоит такой затраты сил и времени. А я считаю, что в любом, самом незначительном явлении можно найти все законы жизни. Надо только уметь искать. У Севы же на это нет терпения. Вчера я узнала, что Сева хорошо играет. Музыкальное училище даже рекомендовало его в Консерваторию. А он не пошел. Решил, очевидно, ограничиться мечтой о колокольном звоне. Папа говорит, что из людей, способных ко всему на свете, часто ничего не выходит.

Но работа все-таки получилась у нас как будто ничего. Даже Сева, прочитав сегодня, сказал: «Здорово!» Теперь самое главное — завтра сделать хорошо доклад. Конечно, Сева считает, что это неважно: работа сама за себя должна говорить. Но Сева может считать все, что ему хочется. Доклад буду делать я. Сейчас из всего написанного я его скомпоную и потом выучу наизусть.

— Она здесь!

Оборачиваюсь. В дверях палатки Севины девочки. Они пришли за мной. Я совсем забыла. Сегодня на семь часов назначен общий сбор: упаковка лекарственных трав. Что же делать? Я и так не успеваю подготовиться к докладу.

— Зачем тебе готовиться? — говорит мне Галя. — У тебя же есть Сева. Он еще ни к одному докладу никогда не готовился. Севе не надо готовиться.

Какое счастье, что я уже ни в кого не влюблена. Я хотя бы вижу людей такими, какие они есть. А не выдумываю их, как когда-то выдумала Кирилла.

— Хорошо, я сейчас приду.

Дверь палатки снова загибается. В палатку кто-то входит. В пышном платье, с огромной сумкой… Так это же моя Таня!

— Здравствуйте, девочки! Как у вас тут чудесно! С Москвой не сравнишь!

Таня подходит к моей тумбочке и начинает вынимать из сумки какие-то банки, кульки, свертки.

— Это все мытое, ешьте, девочки. Черешня мелкая, но вкусная. Клубника мятая, но тоже ничего. От ягод не полнеют. Вы тут, наверно, тоже перестали есть? Как, разве вы не знаете, что к Международному фестивалю молодежи все москвички решили похудеть? Поэтому ничего не едят. И волосы начали отращивать. А я уверена, что мода к будущему году изменится и все иностранки приедут в Москву бритые.

Один из свертков Таня быстро прячет под мою подушку.

— Это тебе. Потом посмотришь. Кстати, твоя Люба тоже волосы отращивает.

— Ты ее встретила?

— Да. С полной сумкой брюссельской капусты. Оказывается, Макс ужасно любит есть, особенно брюссельскую капусту. А кроме того, у них много новых удивительно интересных друзей, и все они тоже любят брюссельскую капусту. Кривляка все-таки твоя Люба. И я уверена, что она выдумывает, будто не может петь, потому что у нее горло болит. Просто она прекрасно понимает: никакая певица из нее не получится.

— Перестань! Как ты можешь?

— Она говорит, ты нашла ей врача, который обещает укрепить ее прелестный голосок? Зря ты это сделала. Вот увидишь, она всю жизнь провозится с врачами, а в результате останется вообще без специальности. Ладно, проводи меня. Я приехала всего на пятнадцать минут на машине Федорова. Федоров остается, а машина идет обратно.

— Федоров приехал? Значит, он будет на докладах!

Это говорит Галя.

— Девочки, не бойтесь, — успокаивает Таня. — Федоров абсолютно прелестный дядька. Я сегодня не думала ехать. Ведь уже поздно. А остаться на ночь я не могу. У нас с утра занятия. Я хотела завтра приехать. Но Федоров ходил по всему биофаку и спрашивал, кому нужно в Звенигород. Всю дорогу он шутил и рассказывал анекдоты. Не предполагала, что академики такие. Ира, пойдем к машине, а то она уедет без меня.

Выходим все вместе. Девочки идут в одну сторону, а мы с Таней в другую. Я думаю о Любе и о Тане. Я давно уже поняла, что Таня просто ревнует меня к Любе. И в школе ревновала.

Неужели же она никогда не вырастет и не поймет, что это глупо?

— Я от тебя ничего не получила, — говорит Таня.

И только тут я вспоминаю, что должна была написать Тане свое мнение о ее письме к Витьке. Как же это я забыла? И вот она примчалась в такую даль на пятнадцать минут.

— Ладно, я сама все решила и сегодня утром отнесла Витьке в больницу это письмо. И вот ответ. Прочти.

Таня протягивает мне листок. Почерк Витин.

«Благодарен…»

— Ну что ж, Таня, по-моему, все великолепно.

— Правда? Ты так считаешь? Мне самой понравилось. А если уж ты говоришь!.. Знаешь, я в прошлое воскресенье, когда была у Витьки в больнице, разговаривала с ним о тебе. Рассказывала про Севу и про твоих головастиков. Мне было интересно, как он отреагирует. Он слушал, слушал и очень серьезно вдруг сказал, мне даже понравилось: «Ира далеко пойдет».

— Да?.. Что-то я хотела тебе сказать. Вот что. Приедешь в Москву, позвони моей маме. Скажи, что ты здесь была и что у меня все хорошо. Гудок. Это тебя. Идем.

• Предыдущая
• 6/54
• Следующая