Карпинский - Кумок Яков Невахович - Страница 32
- Предыдущая
- 32/76
- Следующая
«Дом» жил весело, сестры ездили в театр, нянчили детей, ссорились, мирились, читали вслух, музицировала, снова ссорились и бежали мириться к матери. Тут на авансцену повествования нужно бы вывести, несомненно, главное лицо — жену, мать, бабушку и х о з я й к у д о м а Александру Павловну, но... увы, в который раз приходится посетовать на бедность архива Карпинского «личностными» материалами. Что мы знаем о ней? Клочки, обрывки воспоминаний, сильнее их о ней рассказывает отраженный свет, запечатленный на лицах остальных персонажей.
Она смолоду была талантлива — и пела, и рисовала, и стихи сочиняла, — но все принесла на алтарь семьи. Этот «дом» с его шумом, весельем и музыкой был ее произведением, но сделанным по меркам... его. Это он т а к представлял себе настоящий «дом» и настоящую семью (по сути, «стандарт» уральского образованного горного инженерства), а его счастье, его довольство, его покой были для нее главнейшими в жизни.
Она научилась разбирать его скорый и запутанный почерк и без конца переписывала черновики. Безошибочно угадывала его настроение, и знала все его привычки, и одна умела успокаивать его несносную мигрень, приступы которой изводили его до пятидесятилетнего возраста (все Карпинские-мужчины страдали мигренями: холодели руки, кружилась голова, подступала тошнота. Бывало, приступ заставал Александра Петровича во время чтения лекции — он резко бледнел; стоило больших усилий довести лекцию до конца).
Мы когда-то говорили, что в девичестве она чем-то походила на мать Александра Петровича Марию Фердинандовну и в связи с этим высказывали предположение, что именно это обстоятельство и явилось тайным и благим знаком, предопределившим выбор жениха. Быть может, косвенным подкреплением тому служит и выбор младшего брата Александра Петровича — Алексея Петровича, когда-то, в почти уже забытые времена, в одной повозке с братьями в золотом караване отбывший из Екатеринбурга... Как и братья, был определен в Горный кадетский корпус, который благополучно закончил. Так вот, вскорости после того, как через старшего брата он породнился с Брусницыными и стал бывать у них, он не замедлил влюбиться и сделал предложение... младшей сестре Александры Павловны — Евгении. Карпинские отмечены постоянством в привязанностях! Правда, Евгения Павловна в пожилые годы не походила на сестру и ее свекровь. Те — расплывшиеся, важные, добрые; Евгения Павловна — подтянутая, строгая; в ней угадываются черты «классной дамы»; Евгения Павловна владела четырехклассной школой, любила учеников, принимала участие в их бедах. Как-то проведала о том, что осиротел мальчик Коля Цветков, сын брата уборщицы в ее заведении. Приютила его, воспитала, дала образование; впоследствии он стал профессором металлургии. К сожалению, домашняя жизнь ее не сложилась: Алексей Петрович пристрастился к вину...
Мария Фердинандовна скончалась в 1891 году в Екатеринбурге. «Месяца Октября тридцатого дня померла от паралича сердца вдова Полковника Мария Фердинандовна Карпинская, 68 лет, а первого ноября по христианскому чиноположению предана земле. Погребение совершал протоиерей Иоан Знаменский соборне со священником Иоаном Ювенским и Николаем Плетневым при всем причте». Как видно, похороны были пышные: вдова полковника... Всю жизнь она прожила с дочерью Марией — в замужестве Редикорцевой. (Фамилия Редикорцевых известная на Урале; она дала несколько поколений горных инженеров.) Редикорцев Иван Ильич, муж Марии Петровны, собрал редкостную коллекцию уральских камней, изучать которую приезжали ученые даже из-за рубежа. После его смерти (1899 г.) Александр Петрович позаботился о ее сохранении.
Итак, людный дом, многочисленная родня, знакомые без счета... Годы идут, Александр Петрович сед, но крепок, как дуб. Зубы белы, походка спорая, аппетит отменный, за обедом попивает домашнее кавказское вино (присылают какие-то дальние родственники), за ужином крепкий чай — и превосходно спит. Крепко сшит! Долголетие заложено в самом его существе, и со странным чувством наблюдаем мы соответствие этого предначертанного долголетия с его творчеством, неторопливостью, солидностью, ровностью и разнообразием научных исканий.
Но долголетие имеет и обратную сторону. Карпинский учился в кадетском корпусе при директоре Сергее Ивановиче Волкове. Теперь не только Волков, но и Гельмерсен, Барбот де Марни, Кокшаров и другие стали для молодого поколения именами легендарными... чаще даже именами-»учебниками» («А это тот, который учебник?..»), а он их превосходно помнит, работал с ними, чаи распивал, они как живые встают перед глазами. Да что там учителя, старшие наставники — его сверстники ушли из жизни и уходят один за другим; и люди младше его, которым бы, кажется, жить да жить, например Мушкетов... Простудился, воспаление легких... А давно ли брал перевал за перевалом в голубых и грозных Тянь-Шаньских горах. За гробом шли тысячи людей. Вернувшись домой, Александр Петрович заперся в кабинете и сел писать некролог, который наутро надо будет послать с курьером в типографию, чтобы поспели вставить в номер...
Мы уже не в первый раз упоминаем об этой подробности, венчающей процедуру похорон, — некролог. И не пора ли подумать, почему он никогда не отказывался? Накопилось некрологов уже на добрый том, и, если бы он порылся по журналам и собрал их под одной обложкой, получился бы своеобразный поминально-биографический справочник, содержащий сведения о крупнейших мастерах естествознания — как русских, так и зарубежных, — и в неожиданном разрезе показывающий даже развитие естествознания. Александр Петрович в отличие от иных ученых ч и т а л своих современников, следил за их публикациями и, таким образом, достаточно полно знал их творчество; ему не составляло труда вынести оценку. Это первое. Второе — он одинаково силен был в разных областях естествознания; в поле его зрения находились ученые различных специальностей. И наконец, нельзя не заметить, что существовала и нравственная причина, по которой именно ему доверяли от лица ученых произнести последнее «прости...».
Скорбный список дорогих для него имен... Романовский... Давно ли скакали по берегу Яика, солнце слепило глаза, объезжали лохматые ветлы и старые осокори... Летом 1902 года должен был праздноваться 50-летний юбилей его научной и практической деятельности. А Геннадий Данилович, не дождавшись юбилея, уехал осматривать Домбровские каменноугольные копи. Спускаясь в шахту, поскользнулся, упал. «Ушиб... — отмечалось в некрологе, — дал толчок болезни, приведшей к тяжелым страданиями и мучительной смерти...»
И нет уже милейшего Феди Брусницына, с которым связано, быть может, самое дорогое воспоминание — встреча с худенькой черноглазой девушкой Александрой, его сестрой... Федор Павлович работал на Урале под руководством деверя, потом, как Романовского, потянуло его на Восток. Путешествовал по Туркестану, Алтаю. Печатал геологические сводки — они не отличались глубиной, свежими идеями; в каких-то провинциальных журналах и газетах помещал рассказы и повести, и они не отличались достоинствами языка, наблюдательности... Верно, чувствовал себя неудачником, замыкался, много курил...
Самой большой потерей стала смерть Фридриха Богдановича Шмидта. Они очень сблизились в последние годы. Старый холостяк привязался к «дому», любил делать подарки детям и возиться с ними. «Не стало добрейшего и симпатичнейшего Фридриха Богдановича, — начинает Карпинский некролог. — Куда бы ни заносила его судьба, от государств иностранных до глухих, отдаленных районов Сибири, — всюду о нем сохранятся добрые воспоминания на многие годы.
...В высокой степени обладал он редким свойством, необходимым, по существу, каждому научному деятелю и состоящим в и с к а н и и и с т и н ы п р и п о л н о м у с т р а н е н и и в о п р о с о в л и ч н о г о с а м о л ю б и я — свойстве, при котором ч у ж о е л у ч ш е е в с е г д а д о л ж н о б ы т ь д о р о ж е с в о е г о м е н е е с о в е р ш е н н о г о». (Разрядка моя. — Я.К.)
«Многих и многих судьба унесет из нашей среды ранее, чем потускнеют здесь воспоминания о Фридрихе Богдановиче Шмидте». Это, вероятно, жестоко по отношению к живым; некролог вообще необычен для стиля Александра Петровича прежде всего тем, что окрашен личным отношением (хотя, казалось бы, некрологи все должны быть окрашены личным отношением), а еще более тем, что в нем сформулировано нравственное кредо ученого, как его понимал, конечно, не только покойный Шмидт, но и сам Александр Петрович. «Чужое лучшее должно быть дороже своего менее совершенного...»
- Предыдущая
- 32/76
- Следующая
