Карпинский - Кумок Яков Невахович - Страница 31
- Предыдущая
- 31/76
- Следующая
С годами он все более тяготел к чисто академическим занятиям. Выше уже упоминалось, что он оставил Геолком. Но уйти с поста директора, не подготовив преемника, в котором он был бы уверен, как в самом себе, он, конечно, не мог. Феодосий Николаевич Чернышев прошел прекрасную школу в Геолкоме к тому времени, как Александр Петрович рекомендовал его на пост директора, Чернышев уже сам был академиком. Невысокого роста, с большой головой, куривший папиросу за папиросой и не снимавший очков с толстыми стеклами, глаза за которыми казались растерянными, он был расторопен, неутомим, самозабвенно любил Геолком; пожалуй, умением добиваться своего у начальства он даже превосходил предшественника и учителя. При нем Геолком пережил радостное событие: переехал в специально для него построенное здание, «дворец геологии», как назвали его современники, превосходно спроектированный и возведенный на Васильевском острове. Рассказывали, что, когда в министерстве обсуждалось требование Чернышева отпустить средства на строительство, министр возразил:
— У самого министерства нет еще своего здания!
— Министерство может подождать, — спокойно ответил Феодосий Николаевич.
Деньги отпустили: таков был авторитет Геолкома!
Как только Александр Петрович стал «чистым» академиком, ему предоставили квартиру в академическом доме на Николаевской набережной, угол 7-й линии (теперь Набережная лейтенанта Шмидта, дом 2, знаменитый тем, что весь от бельэтажа до крыши увешан мемориальными досками, имена на которых составляют гордость русской и советской науки). Опишем эту квартиру. Она достойна того хотя бы потому, что Карпинский проживет в ней всю оставшуюся жизнь, покинет всего лишь за два года до смерти.
Итак, представьте, что вы звоните в медный колокольчик, висящий под медной табличкой с именем-отчеством и фамилией нашего героя, прислуга отворяет дверь, вы входите в просторную прихожую и снимаете пальто у вешалки, предназначенной для гостей и п р о с и т е л е й (количество которых с каждым годом растет). Члены семьи свое верхнее платье прячут в шкафы (у каждого свой) — они стоят тут же. Две двери из прихожей ведут внутрь квартиры. Потянем за ручку правой двери — так быстрее попадем в кабинет хозяина; в сущности, все равно для осмотра, в какую дверь входить, потому что, обойдя комнаты, мы опять попадем в прихожую: квартира как бы «кольцевая». Маленькая проходная комната — и кабинет. Этажерки с книгами, полки, на стенах несколько картин, письменный стол, заваленный рукописями. Но Александр Петрович не так уж часто сидит за ним, у него привычка работать стоя. Стоя за конторкой или... роялем. Да, за роялем, и частенько утром, захватив со стола кипу бумаг, переходит он в спальню (она примыкает к кабинету) — рояль стоит здесь — и раскладывает их на черной крышке.
Когда распахнуты все двери, открывается а н ф и л а д а комнат; по-видимому, любимая перспектива Александра Петровича, ибо он вечно просит отворить все двери и вообще не запираться. «Нечего шушукаться и секретничать», — ворчит. Но поскольку женщин в доме много и охота пошушукаться и посекретничать не пропадает от того, что «дедуля» (так издавна между собой называют его домашние, по-видимому, из-за ранней седины) терпеть этого не может, было выбрано особое для того местечко, вдали, за ванной, тупичок-коридорчик, в который выходила спина кафельной печи. Как уютно там было! Дети играли в углу, взрослые болтали, зная, что никому не мешают; втихомолку покуривали.
В доме любят растения, их много разных: филодендроны, пальмы, агавы, розы, кактусы... Любят живопись — на стенах картины, этюды. Из спальни проходим в столовую; о ее размерах легко судить по тому, что иногда за столом усаживаются — и не тесно — тридцать человек. Далее комнаты дочерей, людская, кухня; из кухни можно вернуться в столовую, и, таким образом, «кольцо» замыкается. Но есть еще винтовая лестница на третий этаж; там тоже три комнаты (две по 40 квадратных метров), они заняты под библиотеку. Здесь обширное собрание книг и журналов на многих языках.
Можно предположить, что не всегда «дом» был таким просторным, и количество комнат, присоединяемых из соседних квартир, росло по мере роста семьи. Александр Петрович перенес в столицу уральские понятия о доме, в котором живут вместе, совокупно, и женатые и неженатые дети. «Семейная каша гуще кипит». Он решительно не хотел отпускать на сторону замужних дочерей; зятья переезжали к ним. Первым это сделал муж Марины Александровны, Николай Беккер, художник, и талантливый; его крымские пейзажи с плоскими крышами саклей, тополями и морем вдали, а также цветочные натюрморты (большей частью букеты сирени) были так популярны, что их репродуцировали на почтовых открытках; не лишенный честолюбия, он предпочитал пользоваться именно этими открытками и любил, когда ему писали на его открытках. (Несколько их сохранилось в архиве.) Отец Николая Николаевича, крупный предприниматель, родством с Карпинским, разумеется, гордился, однако не раз предлагал сыну в ы д е л и т ь с я — снять и обставить квартиру; но тот не мог преодолеть сопротивления Марины Александровны, боявшейся огорчить отца; да и обстановка в доме Николаю Николаевичу нравилась.
Еще в стародавние времена, когда молоды были тесть и теща, Александр Петрович и Александра Павловна, завязалась у них дружба с офицерами Финляндского полка, расквартированного напротив Горного института; один из них, Владимир Деви, был даже шафером на свадьбе Карпинских. Прошло много лет, дружба не прерывалась; теперь молодые офицеры, ровесники дочерей, приходили в дом, в столовой затевались игры, спевки... Разный народ бывал в доме! Путешественники, овеянные ветрами всех широт, и кабинетные ученые, никогда не покидавшие Петербурга, артисты Мариинки и Александринки, архитекторы; Стасов, например, композитор Мусоргский и художник Репин... Фигнер, знаменитый тенор, бывал и певал; Николай Николаевич расписывал его квартиру на Литейном...
Дочерям домашних репетиторов не нанимали, все учились в гимназии на Васильевском острове; в советское время она превращена была в среднюю школу, в ней учились дети дочерей, то есть второе поколение, а теперь посещает четвертое. Все-таки Карпинские отмечены постоянством! Марина Александровна кончила с отличием и удостоена была поездки в Гатчину к вдовствующей императрице Марии Федоровне; в семье потом долго вспоминали и подшучивали над тем, как Марьюшка наивно спросила императрицу:
— Я слышала, вы хорошая хозяйка и шьете своим внукам?
— О, всякая девушка должна уметь и шить и готовить! — И императрица милостиво тронула Марьюшкин подбородок.
У Татьяны Александровны рано обнаружился живописный талант; она поступила в Академию живописи; занималась в мастерской Кордовского. С выбором темы для выпускной картины получилась неувязка: Татьяна Александровна отказалась от предложенного библейского сюжета, вызвав недовольство профессоров. Все же достоинства ее работы (жанровая сцена с детьми) были таковы, что картину приняли на выставку. К сожалению, в дальнейшем преподавательская деятельность оттеснила творческую; из Татьяны Александровны выработался увлеченный педагог, но за кисть она с годами бралась все реже и реже.
Представим читателям еще одного молодого человека. Иннокентий Толмачев своими палеонтологическими исследованиями привлек внимание Александра Петровича и однажды был приглашен в дом на 7-й линии. Явился в назначенный час, дернул ручку медного колокольчика — и прислугой был введен в кабинет как п р о с и т е л ь. Через полчаса вышли в столовую, хозяин представил гостя и пригласил отобедать. Иннокентий Павлович, двадцатисемилетний, высокий, любезный, образованный, сумел очаровать дам. Пожалуй, наиболее сильное впечатление он произвел на Евгению Александрову, старшую из сестер. После обеда они вместе вышли прогуляться...
Евгения Александровна была девушкой незаурядной. Необыкновенно одаренная, она владела семнадцатью языками; умела быть обаятельной и холодной, была переменчива, честолюбива; вокруг нее постоянно вились кавалеры. Вскоре выяснилось, что всем им она предпочитает Иннокентия Павловича. А тот готовился к экспедиции в Сибирь. Близилась весна, время отъезда, и Иннокентий Павлович как-то вечером робко заговорил с Евгенией о том, что его пугает предстоящая долгая разлука. Признание не было отвергнуто; вскоре молодые обвенчались и уехали вместе.
- Предыдущая
- 31/76
- Следующая
