Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен - Уткин Анатолий Иванович - Страница 3

Их приход во главу Oberste Heeresleitung (OHL) — Верховного командования германской армии — в конце 1916 г. ознаменовался прежде всего отказом от тупого натиска на Верден, где, конечно же, гибли сотни тысяч французов, но где и германская армия теряла свою лучшую кровь.

Людендорф предупредил министерство иностранных дел, что условием мирных переговоров должно быть признание Россией ассоциации Польши с центральными державами: Финляндией, Эстонией, Ливонией, Молдавией, с Восточной Галицией и Арменией. Предполагалась реорганизация русской системы коммуникаций с германской помощью, финансовая поддержка русской реконструкции, установление тесных экономических отношений, расширение торгового товарооборота, поставки Россией на льготных условиях зерна, масла и пр. Если русские представители выразят опасение в отношении японской интервенции, Германия предоставит России необходимые гарантии. В дальнейшем Германия заключит с Россией формальный союз[7].

От переговоров Гинденбург и Людендорф ждали максимально быстрых решений. Все их мысли были уже на Западе. Несколько иначе думали австрийцы. Напряжение в двуединой монархии было таково, что каждый жесткий шаг грозил усугубить внутреннюю неустроенность. Чернин: «Удовлетворить Россию как можно скорее, а затем убедить Антанту в невозможности сокрушить нас и заключить мир, даже если придется от чего-то отказаться… Брест-Литовск дает шанс выйти из войны с меньшими потерями»[8].

ПЕРЕГОВОРЩИКИ

3 декабря 1917 г. Кюльман отправил кайзеру свои соображения: «Россия видится нам слабейшим звеном в цепи противника. Задачей является ее медленное ослабление и, по возможности, вывод из строя противостоящей коалиции. Это было целью той подрывной активности, которую мы осуществляли в России за линией фронта — в первую очередь помощь сепаратистским тенденциям и большевикам… Заключение сепаратного мира будет означать достижение нашей военной цели — достижение разрыва между Россией и союзниками. Оставленная своими союзниками, Россия будет вынуждена искать нашей поддержки». Немцы абсолютно серьезно рассуждали о грядущем «союзе двух стран».

Это пряник, но больше ощущался кнут. При непосредственном наущении немцев в период между просьбой России о перемирии и началом мирных переговоров недавно созданные национальные советы в Курляндии, Литве, Польше, части Эстонии и Ливонии выступили с декларациями о национальном самоутверждении. Задачей Кюльмана было защитить эти «подлинные выражения народного мнения». Объясняя лидерам рейхстага правительственную позицию, министр иностранных дел Кюльман 20 декабря 1917 г. утверждал, что главной целью является дезинтеграция «старой России». «Германия должна признать отделение Финляндии, Украины, Кавказа и Сибири, как только это сделает русское правительство». Множество слабых отделившихся государств, пояснял Кюльман, будет нуждаться в германском покровительстве.

Кюльман возглавил германскую делегацию. Австрийцы послали Чернина, болгары — министра юстиции, турки — главного визиря и министра иностранных дел. Во главе советской делегации стоял Адольф Иоффе. Военный эксперт делегации подполковник Фокке считал его «неприятным и относящимся к людям презрительно»[9]. Всем бросались в глаза его длинные волосы, нестриженая борода, поношенная шляпа и огромное черное пальто. Двумя «львами» делегации были Лев Каменев и Лев Карахан. Первый еще не отошел от противостояния с Лениным в Октябре, второй (по словам Фокке) «был типичным армянином, почти карикатурой на «восточный тип», переходящий от сонной инерции к бурному движению в считаные секунды». Женщин в революционной делегации представляла Анастасия Биценко, молчаливая, крестьянского происхождения, проведшая в Сибири семнадцать лет после убийства царского генерала. Казалось, делится впечатлениями Чернин, «что она ищет очередную жертву»[10].

Необычными членами делегации были представитель Балтийского флота Федор Олич — настоящий морской волк — и призванный из рабочих в солдаты Павел Обухов. По дороге на Варшавский вокзал Иоффе и Каменев вспомнили: «Мы забыли русское крестьянство! Среди нас никто не представляет миллионы сельских тружеников». В этот момент на вокзале появилась фигура в типичном крестьянском зипуне. Некоего Романа Сташкова убедили, что он более всего нужен в Бресте, на переговорах с врагом[11]. Большевики придали Иоффе лучшего своего историка М.Н. Покровского и бывшего царского генерала А. Самойло. К комиссии были прикомандированы несколько офицеров Генерального штаба и адмирал Альтфатер. Генерал Гофман довольно долго беседовал с ним о былой мощи императорской русской армии. Как могла самая большая в мире армия потерять свою боеспособность? Солдатские массы, отвечал Альтфатер, оказались исключительно восприимчивыми к большевистским идеям. Не обольщайтесь, сказал адмирал, то же самое произойдет и с германской армией. В ответ Гофман расхохотался.

Вожди в Смольном желали видеть всеобщее — а не лишь на русском фронте — перемирие. Немцы настаивали на том, что перемирие не должно длиться более 28 дней; в течение этого времени Гофман обещал не продвигать войска вперед. На всех фронтах Германия перемирия установить не может, так как западные державы отказываются участвовать в переговорах[12]. Генерал Гофман предложил прекратить боевые действия на время переговоров, а Иоффе предложил шестимесячное перемирие и эвакуацию захваченных на Балтике островов. «Собравшиеся 20 декабря в Брест-Литовске неуклюжие апостолы новой веры и элегантные защитники старого порядка приготовились к прямому столкновению большевизма с Западом»[13]. Штаб генерала Гофмана издавал для пленных газету «Русский вестник», которая на первых порах отзывалась о большевиках с трогательной симпатией. «Что за странные создания эти большевики, — пишет в дневнике министр Чернин после первого совместного ужина. — Они говорят о свободе и примирении народов всего мира, о мире и единстве, и вместе с тем это самые жестокие тираны в истории. Они просто уничтожают буржуазию, и их аргументами являются пулеметы и виселицы»[14]. Возглавляемую Иоффе делегацию фельдмаршал Леопольд Баварский принимал как своих «гостей». Банкет 20 декабря описывает английский историк Уилер-Беннет: «Картина была богата контрастами. Во главе стола располагалась бородатая несгибаемая фигура принца Баварского, по правую от него сторону сидел Иоффе, еврей, недавно выпущенный из сибирской тюрьмы. За ним сидел граф Чернин, грансеньор и дипломат старой школы, рыцарь Золотого Руна, воспитанный в традициях Кауница и Меттерниха, которому Иоффе, человек с маленькими глазами и мягким голосом, поведал: «Я надеюсь, мы сумеем поднять революцию в вашей стране тоже»[15]. Этим вечером Чернин лаконично записал в своем дневнике: «Едва ли нам понадобится помощь от доброго Иоффе для осуществления революции среди нас. Народ сам сделает все нужное, если Антанта будет настаивать на своих условиях»[16].

Гофман пишет о лояльности большевиков западным союзникам: «Русские придавали большое значение привязке к Восточному фронту германских войск, размещенных здесь, и предотвращению их транспортировки на Запад… Еще перед началом Брест-Литовских переговоров нами был получен приказ о переводе на Запад основной части нашей восточной армии. Поэтому мне не составило труда согласиться с условием русских»[17]. Это положение было включено в соглашение о перемирии от 25 декабря 1917 г.: «Договаривающиеся стороны обещают не предпринимать переводы войск до 14 января 1918 г. на фронте между Черным морем и Балтийским морем, если такие переводы не были уже начаты к моменту подписания перемирия»[18].

ПЕРЕГОВОРЫ

Кюльман начал 22 декабря 1917 г. трехдневные переговоры сладкими речами: «Наши переговоры начинаются в преддверии праздника, который на протяжении многих столетий обещал мир на земле и благоволение в человецех»[19]. Перед Германией распростерлась жертва, и немцы были близки к цели, которой они три года добивались огнем и мечом, газами и огнеметами. Переговоры представляли собой необычное зрелище. Вспоминает один из членов русской делегации: «Собранные вместе поспешно, составленные из элементов, ни в коем случае не единодушных в своих тактических взглядах и — хуже всего — не имеющих возможности прийти к взаимопониманию между собой, не имея опыта в искусстве дипломатического обмана там, где многое значило каждое слово, большевистская делегация выступила против опытного противника, который предусмотрел все свои действия заранее. Не зря перед немцами и союзными с ними дипломатами лежали отпечатанные инструкции, ремарки, меморандумы, в то время как перед нами лежали лишь чистые листы белой бумаги с аккуратной синей оберткой, приготовленные самими же немцами»[20].