Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен - Уткин Анатолий Иванович - Страница 2

26 ноября новый главнокомандующий русской армии обратился к германской стороне с запросом, согласно ли германское Верховное командование на перемирие. Немцам не просто было приспособиться к новой реальности на их Восточном фронте. Характер и степень стабильности нового русского правительства были для правящего Германией класса тайной за семью печатями. Генерал Людендорф вызвал командующего Восточным фронтом генерала Гофмана и спросил, можно ли иметь дело с этими людьми. «Я, — пишет в мемуарах Гофман, — ответил утвердительно, так как Людендорфу необходимы были войска и перемирие высвободило бы наши части с Восточного фронта. Я много думал, не лучше ли было бы германскому правительству и Верховному главнокомандованию отклонить переговоры с большевистской властью. Дав большевикам возможность прекратить войну и этим удовлетворить охватившую весь русский народ жажду мира, мы помогли им удержать власть»[3].

Перед Берлином стояла альтернатива: военным путем прорвать ослабевший фронт или в ходе мирных переговоров избавиться от России как от противника. Первый путь требовал задействования значительных войск — просторы России огромны. А судьба Германии решалась на Западе — там требовались дивизии, размещенные на Востоке. Немцы руководствовались фактором времени и экономии сил — они высказались за переговоры.

Людендорф 27 ноября 1917 г. назвал дату начала официальных переговоров — 2 декабря. Обстановка в Петрограде — да и в стране в целом — не располагала к академическим размышлениям. Правительственную делегацию формировал нарком иностранных дел Л.Д. Троцкий. Во второй половине дня 2 декабря 1917 г. на участке фронта близ Двинска три человека: лейтенант киевских гусар, военный хирург и солдат-волонтер — пересекли «ничейную землю». Горнист дал сигнал, замахали белыми флагами, и маленькая русская делегация пересекла германскую линию. Немцы завязали им глаза и повели их в дивизионный штаб. Через сутки они были уже на обратном пути в Петроград: переговоры могут начаться через неделю в штаб-квартире командующего германскими войсками на Восточном фронте генерала Гофмана в Брест-Литовске.

Ленин смотрел на маленький Брест — здесь решалась судьба его режима. В случае осложнений он готов был перенести столицу в Москву, на Урал или даже во Владивосток.

Предварительные переговоры о перемирии вели генерал Гофман и представитель Министерства иностранных дел Розенберг. Кайзер поручил государственному секретарю по иностранным делам Кюльману не просто подписать мир, а постараться установить с Россией отношения долговременного характера. «Несмотря ни на что, достичь соглашения с русскими… Сейчас, как и после Русско-японской войны, это сделать легче». Ради быстрого дипломатического решения поручалось использовать как кнут, так и пряник. Показать русским, что он рассчитывает на долговременное сотрудничество. «В более отдаленном будущем император надеется установить с русскими тесные торговые отношения». Замаячили призраки континентального союза против Запада. Эти идеи поддерживались гражданскими и военными аналитиками Германии, которые вырабатывали конкретные условия соглашения.

15 декабря Троцкий заявил бывшим союзным правительствам, что, если они не согласятся вести переговоры о мире, большевики приступят к переговорам с социалистическими партиями всех стран. Но вначале большевикам нужно было объясниться с германским империализмом.

Нетрудно понять чувства германского командования при виде распада России. Предшествующая смертельная борьба исключала рыцарственность. Генерал Гофман пишет в мемуарах: «Русский колосс в течение 100 лет оказывал слишком тяжелое давление на Германию, и мы с чувством известного облегчения наблюдали за тем, как под влиянием революции и хозяйственной разрухи рушится былая мощь России»[4]. Гофман считал самым благоразумным для Германии «иметь в тылу мирную Россию, из которой мы могли бы Получать продовольствие и сырье, не предпринимать наступления на Западном фронте, а выжидать наступления Антанты. Однако у нас не было предпосылок для реализации такой тактики… Для того чтобы держаться на Западе выжидательной тактики, получая все необходимое с Востока, нужно было иметь в России необходимые для этого условия»[5].

Для реализации этих условий Гофман предлагал занять линию Смоленск — Петербург, образовать в Петербурге правительство, которое назначило бы при наследнике-цесаревиче желательного Германии регента. Россию следовало держать в орбите германского влияния, ее раздел осуществлять осторожно. К примеру, «идея отторжения от России всего Прибалтийского края неправильна. Великодержавная Россия, а таковой Русское государство останется и в будущем, никогда не примирится с отнятием у нее Риги и Ревеля — этих ключей к ее столице Петербургу». Регентом Гофман наметил великого князя Павла, с которым германский командующий Восточным фронтом вступил в сношения через зятя великого князя — полковника Дурова.

В ночь на 20 ноября 1917 г. случилось то, чего так опасались на Западе. Большевистское правительство послало Верховному главнокомандующему генералу Духонину радиотелеграмму с приказом предложить германскому командованию перемирие. Поздно вечером 21 ноября союзные посольства в Петрограде получили от наркома иностранных дел Троцкого ноту с предложением заключить перемирие с Германией и начать переговоры о мире. Бьюкенен советовал оставить ее без ответа. В палате общин он рекомендовал заявить, что правительство будет обсуждать условия мира с законно образованным русским правительством, но не с теми, кто нарушает обязательства, взятые 5 сентября 1914 г.

НОВЫЕ ВОЖДИ ГЕРМАНИИ

Наконец-то окончилась эра канцлера Бетман-Гольвега. Именно с этой стороны — в новой дипломатии — загорелись надежды немцев. В двух шагах от катастрофы Германия в ноябре 1917 г. увидела великий шанс. Большинство в Германии ожидало проявления инициативы в выборе нового канцлера от Верховного командования или от рейхстага. Неожиданно проявил инициативу несколько ушедший в тень кайзер. Он избрал главой правительства мало кому известного имперского ответственного за продовольствие — лояльного прусского чиновника Георга Михаэлиса.

Вопросы внешней политики в новом правительстве достались секретарю по внешнеполитическим делам Рихарду фон Кюльману. У Кюльмана не было иллюзий относительно возможностей военной мощности рейха. Он уже увидел ее пределы. Его «путь спасения» состоял из двух пунктов: заключение мирного договора с новым — большевистским правительством России; поощрение создания новых — «независимых» государств на территории России. Глубокой осенью 1917 г. немцы приступили к реализации обоих пунктов. В Польше создается «регентский совет». Жестко подобраны «независимые» ассамблеи в Литве, Ливонии и Эстонии. Немцы всячески поддерживали выборы на Украине в ноябре 1917 г., создавшие в Киеве Раду.

Программа большевиков относительно мира «без аннексий и контрибуций» была немедленно по-своему подхвачена Кюльманом. Основываясь на этом лозунге, он выступил с «Рождественской декларацией», обращенной к западным державам: присоединяйтесь к германо-российским переговорам, мы ждем вас в Брест-Литовске 5 января 1918 г. Германскому секретарю по внешним делам было ясно, что Запад не пойдет на мир status quo ante — мир на довоенных условиях, Берлин в данном случае ничем не рисковал. Франция не пойдет на мирные переговоры, не получив Эльзаса и Лотарингии. А Россия уже изнемогла.

Стратегия Кюльмана получила отпор в средоточении германской мощи — в Верховном военном командовании. Гинденбурга и Людендорфа не интересовали хитросплетения Кюльмана, им нужна была прямая аннексия в максимальных размерах. Когда отчаявшийся Кюльман в декабре 1917 г. на Имперском совете в Кройцнахе спросил Гинденбурга, зачем ему нужна прямая оккупация Литвы и Курляндии, тот с подкупающей откровенностью немедленно ответил: «Я нуждаюсь в них для свободы маневра моего левого фланга в следующей войне»[6].

ПОДЛИННЫЕ ХОЗЯЕВА ГЕРМАНИИ

На Западе их называли «ужасающей двойней». Нечто подобное уже было в прусской истории — пожилой респектабельный Блюхер и молодой, энергичный Гнейзенау. Здравый консерватизм в сочетании с энергией и воображением. Семидесятилетний генерал, чья квадратная голова и тяжелая фигура стали известными всей Германии, Гинденбург олицетворял собой ту прусскую военную касту, которая, собственно, вместе с Бисмарком и во главе с Мольтке-старшим породила Германию. Людендорф, консервативный политик, обладал особым талантом — никто в Европе не был более гибок в плане военной стратегии. Особенно если рядом находился пятидесятидвухлетний Людендорф, лучший стратег и тактик этой войны. Всегда опрятно подстриженные усы Людендорфа, возможно, и скрывали растущий двойной подбородок, но никто не мог соперничать с быстротой его ориентации и оценки в ходе великой мировой битвы, где долгое затишье периодически переходило в спазматическое движение. (Мемуары обоих генералов превосходно передают их характер, и трудно не оценить ясность мысли и маневра, независимость характера Людендорфа.) Это было лучшее, что могла породить германская армия, — происходившие из одних мест аристократ Гинденбург и сын торговца Людендорф. И если осажденная Германия и держалась, то во многом потому, что верила в гений этих генералов.